Большинство мормонов по-человечески нравятся мне, даже если в Грэнби я ушла в глухой агностицизм, даже если я отнюдь не одобряю историю церкви со всеми ее фанатиками. Так или иначе, я им многим обязана. Но в доме Робсонов я всегда была гостьей, и чем больше я менялась в Грэнби — Грэнби 90-х была совсем не похожа на ту школу (все мальчики в костюмах и при галстуках), в которой учился Северн в 50-е, — тем яснее становилось, что они поддерживали меня, руководствуясь больше своими принципами, чем привязанностью.

Не думаю, что взрослые в Грэнби знали хоть что-то из этого, не считая Хоффнунгов и, пожалуй, миссис Росс, поскольку она, как моя наставница, поддерживала общение с Робсонами.

Я так наловчилась отвечать на классические вопросы в анкетах для знакомства. Любимое место отдыха? Аризона! Люблю быть на солнце! Сколько родственников? Одна. Друзья отца по гольфу шутили, что раз моего брата зовут Ас, меня надо звать Бёрди.[18] Так что для них я была Бёрди, а не Элизабет. А что делал мой брат со своей шепелявостью? Звал меня Боди. Почти как боги, ха-ха-ха! Как познакомились твои родители? На свидании вслепую! Назови домашнее блюдо, которого тебе не хватает! Я всегда отвечала брауни, потому что мормоны готовят отличные брауни.

После полудня я провела урок, произнося на автопилоте стандартную для первого дня вводную лекцию по киноведению, проигрывая заготовленные фрагменты. У меня было двенадцать ребят, и трое из них назвали своим любимым фильмом «Крестного отца». Я сказала им, что мы начнем с основ. Поговорим о знакомом и незнакомом.

Пока шли первые фрагменты, я то и дело проверяла телефон — Яхав так ничего и не ответил.

На экране поезд братьев Люмьер подъезжал к платформе в 1895 году.

Космическая ракета попала прямо в глаз Луне.

Пожарный выносил женщину из горящего здания.

В классе была одна ученица, белая девочка из Южной Африки, которая впервые оказалась в Грэнби и страдала от смены часовых поясов. Она прибыла на континент только накануне, и я чувствовала себя виноватой, когда выключала свет. Девушка была не настолько хорошенькой, чтобы привлекать всеобщее внимание, но и не настолько неказистой, чтобы другие сторонились ее. Когда мы сделали перерыв в середине занятия, один мальчик стал просить ее произносить разные слова («Скажи молоко!») и пытаться повторить ее акцент. Она находила это забавным или делала вид.

Как странно, что эта девушка, второкурсница, знала окружавших ее людей всего час, однако совсем скоро они глубоко западут ей в душу. Они всплывут в ее снах через тридцать лет, непрошенные.

На экране возник силуэт с ножом, лицо Джанет Ли крупным планом, ее пальцы на кафеле, кольца занавески крупным планом, водосток.

— Давайте поговорим о том, чего он не показывает, — сказала я.

Всегда были ребята, прибывавшие в Грэнби со второго семестра, второго года. Некоторые сразу уезжали, не прижившись в новом организме. Другие оставались, и ты не могла припомнить, как было без них.

Талия была как раз такой — она прибыла на два года позже остальных, в облаке сплетен.

Переведенная третьекурсница — значит, за этим что-то кроется. Переведенные второкурсники вопросов не вызывали — их средняя школа была девятиклассной или чем-то не устроила их, они не сумели завести друзей или просто провалились. А все переведенные старшекурсники были как Паркман Уолкотт, которого вы вряд ли знаете, — не моложе девятнадцати, выпускники других средних школ, государственных или частных, облюбовавшие на пятый год футбольную или хоккейную команду и надеющиеся на лучшие возможности в новом колледже. Паркман Уолкотт, прыщавый футбольный защитник с кентукийским акцентом, усиливавшимся по мере его пребывания в Нью-Гемпшире, удостоился ироничного прозвища Крошка, и у меня есть на редкость неприятная история о нем, которую я оставлю на потом. Такими были переведенные старшекурсники: по четыре-пять Крошек в год. Переведенных третьекурсников не было, не считая скандинавских или бразильских учеников по обмену, прибывавших на девять месяцев, чтобы замутить с самыми горячими девчонками, побить наши рекорды по плаванию и покачать головами на наш учебный процесс, а затем уехать.

Затем откуда ни возьмись появилась Талия Кит. (Музыкальная заставка! Прожектор! Всеобщее внимание.) Черные кудри по спине, чистая оливковая кожа, глаза, о которых говорили с придыханием: цвета морской волны. Но плоскогрудая — это помогает понять, почему местные крутые третьекурсницы не убили ее на месте, а тут же приняли к себе. Главными среди них были Рэйчел Поупа и Бет Доэрти, которые выглядели как негативные копии друг друга. (Фрэн называла их черно-белыми близняшками. «Интересно, есть такие голубые? — сказала она. — Я бы, может, заказала себе лавандовую».) Рэйчел была ослепительной смуглянкой с длинными прямыми темными волосами, Бет — ослепительной блондинкой с длинными прямыми светлыми волосами; обе миниатюрные, симпатичные, атлетичные и достаточно богатые, чтобы день за днем не только не избегать, а провоцировать светскую драму. Они сразу взялись за Талию. Как и Сакина Джон, блиставшая вместе с Бет в музыкальном театре Грэнби. Она прониклась к Талии, как только начались репетиции «Октябрьских причуд» и Сакина поняла, что Талия хороша, но не лучше нее. Пуджа Шарма познакомилась с Талией в теннисной команде и крепко привязалась к ней. Пуджа была из Лондона и не пользовалась большой популярностью, но умела подкупать подруг с помощью каникул и подарков. Талия не была пчелиной маткой в классе (в отличие от Бет), но она была в центре внимания, и все ее любили.

Кроме того, она была «новым мясом» для мальчиков, и даже будь она вполовину не такой хорошенькой, она бы все равно вызвала их интерес одной своей новизной. Я знаю, что для натуралов в таком возрасте важна не столько сама девушка, сколько свой статус в связи с ней. Вроде футбола, в который играют не от любви к мячу. Так и вышло, что едва Талию объявили объектом всеобщего интереса, она стала тем самым мячом.

По туалетам общаги для мальчиков стала переходить специальная бинго-карточка Талии — листок, на котором они могли ставить инициалы в клеточки со словами: «трогал верхнюю одежду», «под одеждой выше талии» (эта формулировка приводила в восторг Джеффа Ричлера), «позвал на свидание» или «трахнул». Джефф говорил, что инициалы, насколько он видел, оставили лишь пять ребят, заявлявшие, что уже пригласили ее (в сентябре!) на выпускной бал. Но я видела, что происходит: мальчики подбегали к Талии и трогали ее за плечо, чтобы оставить подпись в клеточке «верхняя одежда». Талия смеялась так уверенно, словно была хозяйкой положения, смеялась так красиво и заразительно, что любому свидетелю было ясно, что эти мальчики ее «друзья», неважно, случалось ли ей перекинуться с ними хоть парой слов. Она смеялась так, словно знала их многие годы. Смеялась, как бы говоря: «Ой, Марко, ты в своем репертуаре», когда… знала ли она вообще, что это Марко Вашингтон подбегал к ней, чтобы погладить по волосам?

Возможно, вы не помните Марко. Не поручусь, что он записывался на ваш оперный семинар. Помните Крошку Уолкотта, Дориана Каллера и Майка Стайлза? Не переживайте. Для меня они были краеугольными душами моего отрочества, а для вас — мимолетными лицами. Вы с тех пор каждый год собирали новый урожай. Но Талия значила для вас достаточно, чтобы вы (я в этом уверена) запомнили ребят, крутившихся вокруг нее — Робби Серено, Рэйчел и Бет — словно естественные спутники.

На экране на Бастера Китона упала стена дома, но он оказался в оконном проеме — ошеломленный, невредимый.

А вот сплетни, если вы их не слышали: якобы она была помолвлена с мальчиком у себя дома, и родители отправили ее сюда, чтобы разлучить их. Якобы она сделала аборт, и это выяснилось в ее прежней школе. Якобы она была анорексичкой, и ее родители устали следить за ней, так что отправили сюда, где ей прописали ежедневные взвешивания под присмотром медсестры. Якобы ей сделали пластику носа, и она хотела начать жизнь заново там, где никто не знал ее прежнего лица.