— Посмотрим на дощечки покойничков, — сказал Майк.

Я совсем о них забыла, а ведь там было порядка двадцати мемориальных табличек вдоль боковой стены, выгравированных по латуни в деревянных рамках. В память обо всех мальчишках, умерших в школе примерно до 1920-х. Майк включил фонарик в телефоне, чтобы видеть надписи. Трое погибли при пожаре в общежитии в 1840 году. Два мальчика с интервалом в пятьдесят с чем-то лет утонули в Тигровой Плети — и тот, и другой в выпускной вечер, вероятно приняв лишнего.

— Ты подумаешь, я с приветом, — сказал Майк, — но это первое, что я полюбил в Грэнби. Когда приехал сюда в восьмом классе.

— Ну, не с приветом, просто замечаешь всякое такое.

— Это смотрелось так внушительно. Я знал, что не попаду ни в Дирфилд, ни в Эксетер, но из-за них это место выглядело старым и солидным.

Я сказала:

— Я вообще не слышала ни о каком Эксетере или Дирфилде, когда попала сюда.

— А… из Айовы, да?

— Индианы.

— У меня батя и брат учились в Эксетере. Честно, меня могли бы зачислить только поэтому, но я побоялся рисковать. Оценки были дерьмовые.

— Серьезно?

— Дислексия. Потребовалось время, чтобы преодолеть. А вот этот парень, — сказал он, высветив табличку с именем Луис Стикни, который скончался в 1890 году, — дал дуба из-за ритуала посвящения. Ему на кровать лили холодную воду в течение недели, и он заболел воспалением легких.

— Посвящения во что?

— В очередное дурацкое общество.

— В тайное общество? Лола намекала, ты тоже в таком состоял.

Майк натужно хохотнул.

— Мы думали, что у нас тайное общество.

Я не ожидала услышать от него об этом, хотя, наверно, для него давно поблекло очарование юношеских забав.

— Какое именно, не скажу, — сказал он. — Но, честно, это было тупо, такая отрыжка Лиги плюща. Просто тебя посвящали — и все. Иногда мы все одевались в синее, но никто даже не замечал. Раз в год проводился такой День наследия, когда мы выбирались ночью из общаг. — Он взглянул на меня. — Это было не третьего марта, не подумай.

— Но ты приносил клятву верности?

— Ну да.

Если значительное число ребят в кампусе дали клятву прикрывать друг друга, это могло бы стать полезной информацией для команды защиты.

— А кто еще в нем состоял? — спросила я, и он рассмеялся.

— Не Серено, если ты на это намекаешь.

— Вовсе нет! Я… я надеюсь, ты не думаешь, что я думаю на Робби.

Я не стала уточнять, что это объяснялось элементарным несовпадением по времени и еще тем, что я знала о вас, а не моей особой верой в Робби, но сути это не меняло.

— Окей, — сказал он и заметно расслабился. — А многие думают. Он хлебнул дерьма. Я тебя вовсе не виню, но эти люди в интернете просто охренели. Ты знала, что его детям пришлось сменить школу?

Я покачала головой.

— Какой-то шизоид названивал в дирекцию школы. Это была такая маленькая частная школа без охраны, так что Робби и Джен забрали оттуда детей и перевели в государственную. То есть это могло быть связано и с финансами. Он потерял бизнес. В смысле, большую часть. Они только что купили этот дом и… не знаю.

— О господи, — сказала я. — Пиздец.

Джен в тот день проявила больше деликатности, чем я думала. Может быть, она хотела избавить меня от чувства вины.

Мне захотелось проблеваться, но вместо этого я предложила посмотреть, подойдет ли ключ Фрэн к часовой башне. Ключ подошел, и мы вскарабкались по крутой деревянной лестнице. Как-то раз я была там с подругами по гребле, и мы по очереди прикладывались к бутылочке из-под шампуня «Джонсон-бэби», в которую наша рулевая налила «Джим-бим». (Она хранила его на полочке для душа: учителям и в голову не придет нюхать твой шампунь.) И одна я туда тоже поднималась, включив в CD-плеере Radiohead — только их и можно было слушать на волне подростковой тоски в часовой башне.

Мы могли бы просто неловко переминаться в темноте, но я решила сесть на пол возле большого редуктора, и Майк последовал моему примеру. На нас смотрели задние стороны всех четырех часов высотой по пять футов; снаружи их матовые стекла бликовали от фонарей и луны. Кинорежиссер, ищущий локации в кампусе, умер бы от радости. Но пол был пыльным и жутко холодным. Я подумала о летучих мышах. И пожалела, что у нас нет выпивки. Бутылочки старого доброго детского шампуня. Мы с Майком сидели, обхватив свои колени.

Майк сказал:

— Так кто смотрит за твоими детьми? Они ведь еще довольно маленькие?

— Я оставила их с телевизором, консервами и перцовым баллончиком.

Это его озадачило.

— Ты ведь шутишь, да?

— Возможно.

Он сказал:

— Я хотел сказать тебе, что поменял свое мнение кое о чем. Когда мы говорили первый раз, я сказал, что у меня претензии к самому процессу. Изначально я считал, что, возможно, это сделал Омар, но они наломали дров с расследованием, с обвинением, не обеспечили ему нормальную защиту. Это мое профессиональное мнение. Кажется, я даже говорил тебе, что почти уверен, что это он.

— Что-то подобное говорил.

— А потом, когда он появился в подкасте… я не знаю. Я переслушал тот выпуск пять раз. Я нутром понял, что полностью верю ему. Это мое личное отношение, то есть я слушаю его и думаю: «Боже, да ведь он не делал этого». Либо он самый умелый актер на свете, либо он никак не связан с той ночью.

— Отрадно слышать.

Он сказал:

— У тебя нет травы?

— С собой?

— Ну, не знаю, ты ж из Калифорнии.

— Точно. И прилетела на самолете.

— Ясен пень. Но мало ли.

— Ты поэтому написал мне?

Судя по его смущенному виду, это было недалеко от правды. Он сказал:

— У нас в Коннектикуте легализовали в прошлом году. Теперь уже не так прикольно. Не хватает этого азарта, когда шаришься туда-сюда.

Я сказала:

— И зачем было Омару встречаться с ней в сарае?

— А?

Я поняла, что сказала некстати. У меня еще не выветрился хмель, и от холода мозги скукожились.

— Омар ведь взрослый, у него свой кабинет, машина и квартира. Если Талия пришла к нему для секса, зачем им идти в такое пыльное место со старым спортивным инвентарем? Там были мыши, помнишь?

Если ты встречаешься с кем-то особенным, вы идете туда, где тепло и уютно или как минимум романтично, как здесь.

Майк покраснел — даже если я не очень различала цвет его щек, я поняла это по его глазам, по внезапному наклону головы, — и хотя я могла бы сказать, что я, разумеется, не это имела в виду, что я говорила не о нас, не об этом моменте, я продолжила развивать свою мысль.

— Единственное, почему Омар, у которого был кабинет с диваном, мог бы отвести ее в сарай, это если бы он заранее все решил. Но это ни с чем не сходится. Ни с тем, что ее бросили в бассейн (явно из-за паники), ни с теорией обвинения о том, что это был какой-то приступ ярости.

Майк сказал:

— Хорошо бы они выяснили, как открывался этот выход, каким ключом и все такое. Я поражаюсь, что они не обследовали каждый дюйм этой двери в девяносто пятом.

Еще кое-что стало меня беспокоить: зачем понадобилось вам вести ее туда? Ваш дом отпадает, это понятно. Но почему не в свой класс? Не в хоровую комнату? И у вас была машина, как и у Омара. Сарай ведь грязный. Я уже не впервые поразилась несуразности этой картины: вы в ваших отглаженных брючках расчищаете себе дорогу через паутину и сломанные барьеры. Или это Талия отвела вас туда? Показала вам как открыть дверь? В темноте и в пыли. Она не понимала, как облегчила вам задачу.

Я сказала:

— Я пиздец как замерзла. Давай я отведу тебя на эту вечеринку. У них хорошая выпивка.

Похмелье плюс предупреждение от Гектора были достаточными причинами, чтобы я все утро провалялась в номере. Я только спустилась за завтраком на вынос (холодный неразрезанный бейгл, пакетик сливочного сыра, хлипкий пластиковый ножик), после чего вернулась в постель и стала смотреть канал «Дом и сад». Была суббота — в суде никто не выступал, ждать было нечего, кроме шумихи по поводу видео Дэйна. Пока что все комментарии под ним были от фанатов Дэйна, которые с ним соглашались или не соглашались и обсуждали то немногое, что им удалось найти в интернете. Они были взволнованы, но там не было ничего от людей, знавших вас.