— Вон одна, — сказала она, указывая на высокую девушку возле прилавка с сэндвичами. — Вон трое, которые вместе.

Я сказала:

— Мне они сразу понравились.

И это была правда. Они держались совершенно раскованно и громко смеялись, наливая себе фужеры шоколадного молока. Дориан Каллер образца 2018 года подумал бы десять раз, прежде чем связываться с ними.

Когда мы стояли со своими тарелками, мистер Левин сказал:

— Знаешь, я всегда знал, с тобой будет все окей. — И мне захотелось расплакаться — от горечи? от нежности? — потому что он, возможно, был единственным человеком, который так думал. Сама я точно так не думала. — По тебе всегда было видно, все у тебя будет хорошо.

Тем вечером я рассказала Фрэн о подкасте Бритт.

— Не хочется, чтобы люди думали, что это моя идея, — сказала я.

Энн отвела ребят домой принимать ванну; Фрэн проводила меня — ей хотелось посмотреть новый дом для гостей, — и мы открыли вино.

— Да ну, — она заглядывала в каждый шкаф, каждый ящик. — Никому и на ум не придет, что ты типа знала Талию. — Она имела в виду преподавателей, тогда как я — всех: наших одноклассников, родных Талии, весь мир. — Будь вы с Талией лучшими подругами, они бы, может, и запомнили. Будь ты кем-то вроде Робби Серено. Но, как я сказала за ужином, кто здесь с кем учился — все в тумане.

На кухню зашел мой сосед и представился Фрэн. Оливер Коулман. Весьма кстати, потому что я уже забыла, как его зовут, и повторила про себя несколько раз: Оливер-Оливер-Оливер. Я спросила его, как прошел первый день.

— Они умнички, — сказал он. — Вы были правы. И уважительные. Я как бы думал… не знаю. Думал, они будут более заносчивыми.

— Они весьма заносчивы, — сказала Фрэн, присаживаясь с вином за стойку. — Большинство. Просто скрывают.

— Я думал, будет больше фирменных безрукавок, — сказал он с серьезным видом, но затем усмехнулся — ямочки на щеках, морщинки возле глаз.

Оливер явно хотел затусить. Он достал пачку крекеров из буфета, насыпал в миску и стал расспрашивать Фрэн о здешней жизни и не стучатся ли в дверь ребята со своими проблемами в неурочное время. Он был очень мил, и будь я помоложе, видела бы в нем не просто непрошеного гостя.

— Я дежурю всего один вечер в неделю, — сказала она. — Если стучатся в другое время, я их окатываю водой из шланга.

У меня возникло ощущение, что Фрэн все время донимали такими вопросами, и я сменила тему.

— Одна из моих учениц, — сказала я, — хочет сделать подкаст о девушке, которая умерла, когда мы с Фрэн были выпускницами. Похоже, девяносто пятый для нее — это древняя история. Типа старинного ужастика.

Фрэн спросила Оливера, сколько ему было в 95-м.

— Э-э, — он задумался. — Шесть.

Фрэн сказала:

— Боже правый.

— Я подсчитала, — сказала я, — сейчас мы так же далеко от девяносто пятого, как девяносто пятый от семьдесят второго.

Фрэн покачала головой.

— Это просто неприлично.

— Знаете, что странно? — сказала я. — Что воспоминания не блекнут. Их становится меньше. Но самые сильные тут как тут.

Оливер сказал:

— Погодите, это тот случай, связанный с бассейном? Тот самый… Когда меня пригласили, я загуглил Грэнби и увидел отдельный выпуск «Выходных данных».

Я сказала:

— Тот самый.

— Мне стоит его посмотреть?

— Пошлятина, — сказала Фрэн. — Каждый раз, как у них реклама, показывают, как она плавает под водой.

Я смотрела его всего дважды: в 2005-м, когда он только вышел, и еще раз, во время погружения в «кроличью нору». То, что в 2005-м казалось клише, спустя десять лет неслабо коробило.

Давайте сделаем паузу и признаем, что за первые сутки в Грэнби я успела трижды поговорить о Талии Кит. Прошлым вечером и теперь я сама о ней заговорила. И хотя я не подталкивала Бритт к выбору такой темы, это ведь я для начала включила ее в рассылку. Если Талия меня и преследовала, то примерно как пчелы — кого-то, кто вымазал руки медом.

Я отдавала себе в этом отчет и пыталась понять, почему я это делала.

Может быть, потому, что у меня в уме крутилось это беззвучное «Что?». Этот вопрос без ответа. Когда Джером застревал с картиной, я спрашивала его, на чем именно он застрял, и он закатывал глаза.

«Если бы я знал, — говорил он, — я бы не застрял. И вообще не взялся бы за эту картину, потому что в ней бы не было загвоздки».

Вопрос Талии, казалось, был обращен не только к кому-то из зрителей, но и ко мне: «Что? Что тебе надо? Зачем ты сюда вернулась? Что тебя так беспокоит? Почему теперь? Что? Что? Что?»

Мой телефон зажужжал сообщением — не от Яхава, а от Джерома: «Ты не заходила в „Твиттер“, а?»

Раз он спрашивал, значит, скорее всего, какая-то новость, которая мне не понравится, набирала просмотры. Он умел прятать от меня отдельные номера «Нью-Йоркера», говорил не переходить по некоторым ссылкам, не давал открывать интернет день-другой. Моя бессонница по-прежнему влияла на него, пусть мы и жили теперь через стену. Если бы это была хорошая новость — отставка какого-нибудь грязного политика, — он бы так и сказал.

Я отправила ему вопросительный знак.

— Его не раскрыли? — спросил Оливер.

— Нет, — сказала Фрэн. — Они сразу схватили этого парня, Омара Эванса, физрука. Он работал в тренажерном зале и накладывал бинт, если ты подворачивала лодыжку. Он как бы ходил хвостом за Талией. Или они встречались. Или и то, и другое.

— Она с ним не встречалась, — сказала я.

— Верно, — сказала она. — Ей было не до него. Она все время вилась вокруг мистера Блоха.

— Это правда, но это не было…

— Мистер Блох был ушлым малым.

Я не помню, чтобы Фрэн в наши школьные годы так о вас говорила. Она пела вам в «Хористках», мюзиклах и «Причудах». Она обнимала вас на сцене, когда вы вручали ей награду кафедры искусств за преданность делу. Я сказала:

— Да ладно, неправда.

Фрэн закатила глаза и сказала Оливеру:

— Боди до ужаса лояльна. Как милейший питбуль. Это ее лучшая и худшая черта. А мистер Блох был ее любимчиком. Но, Бод, он был ушлым.

Может, это так меня задело, потому что я уже думала о вас. Я не стала снова возражать, чтобы Фрэн не начала оправдываться.

Она сказала:

— У нее был настоящий парень, школьник, а Омар… Сколько ему было — двадцать три?

— Двадцать пять, — сказала я.

— На него это было похоже? — спросил Оливер.

— Нет, — сказали мы в один голос.

— Он почти все время зависал с ребятами, — сказала Фрэн, — но в ретроспективе я думаю, это потому, что он был черным, типа… это же беложопый городок в беложопом штате. Может, ему было комфортней с футбольной командой Грэнби, чем в каком-нибудь баре у дороги.

— Он нам, вообще, нравился, — сказала я. — Вечно пытался научить нас всех йоге.

Фрэн сказала:

— Он был Рыбой по Зодиаку. Их никогда не раскусишь.

— Так, погодите, — сказал Оливер, — мне стоит посмотреть этот выпуск?

Я сказала:

— Только для прикола. Не воспринимайте всерьез.

На этом разговор о Талии, по сути, завершился. Оливеру хотелось погрузиться в «Выходные данные» и составить собственное представление, так что мы ему только сказали, что Лестер Холт произносит ее имя неправильно.

— И еще, — сказала Фрэн, неожиданно просияв, — ближе к началу там показывают парня в белой рубашке, пишущего на доске, — это мой папа.

Мы засиделись за разговором допоздна, мой телефон лежал на стойке, и мои дети слали мне эмодзи со зверушками и свои носопырки крупным планом, а я им — сердечки и спрашивала, помнят ли они про ингаляторы. Той зимой Лео было семь, а Сильви — пять. Лео балдел от акул, «Звездных войн», лего и выпечки, а Сильви переживала лошадиную фазу, то есть все время прикидывалась лошадкой.

Потом наконец-наконец-наконец-то написал Яхав насчет среды: «Надо прикинуть. Я дам тебе знать. Поверь, я очень хочу!»