— Все, что я говорю на сегодня, это что Дэннис Блох мог знать что-то существенное об этом деле, что-то, что он должен был открыть двадцать семь лет назад. Этот человек оставался в сфере образования, он продолжал преподавать и иметь дело с другими подростками. Кого-то из них можно найти, они могут что-то знать. И еще. — Он приблизился к камере, чуть качнул головой, сжал челюсти, собрался с духом и продолжил: — Он мог иметь отношения с молодыми девушками, он мог заниматься этим не одно десятилетие. Вот что нам нужно: места работы, любые жалобы, поданные на него, текущая контактная информация. В частности, нам нужно все, что знает любой ученик Грэнби. Не слухи, окей? Не сплетни. Но непосредственные свидетельства: может, вы что-то видели, может, вы что-то знаете.

Я поняла, что стояла, оцепенев, прямо в дверях кофейни, не подходя к стойке. Я встала в конец короткой очереди, продолжая смотреть на свой телефон, пока Дэйн предостерегал своих подписчиков не приближаться к вам лично, не брать дело в свои руки, оставаться в рамках закона, собирать информацию.

— Это ради вашей же безопасности, — сказал он, — а также в целях достоверности расследования.

За спиной у него была навалена куча одежды на кровати. На электронных часах сверкнуло 00:00.

В тот вечер Фрэн заехала за мной и Джеффом и отвезла нас в кампус на вечеринку. Джефф включил на телефоне «Radio Ga Ga» и отчаянно разевал рот на припеве: эту песню мы ставили на повтор, когда Фрэн в обеденный перерыв вывозила нас на маминой машине из кампуса в бар «Фрогурт».

За последние четыре года меня всегда накрывало, когда я направлялась на ужин, выходила на пробежку или садилась в самолет и не могла не думать, что Омар все это время сидит в камере.

Во время карантина, когда друзья жаловались, что у них нет ничего, кроме паззлов и кислого теста, я прикусывала язык — или нет. Но устроить вечеринку в двух шагах от места преступления казалось чем-то особенно вопиющим, даже если бы тот Омар, которого я знала, пожелал нам всем оторваться по полной.

Когда песня доиграла, Джефф сказал:

— Мне не положено рассказывать Боди, что было в суде, — он говорил через плечо, поскольку я сидела сзади. — Но мне нужно сказать тебе, что на Омара тяжело смотреть. Он… во-первых, в наручниках. На руках и ногах, и запястья прикованы к цепи на поясе. Так что он не может нормально двигаться. Но ты ведь помнишь, как он всегда пружинил по залу, он всегда… он был спортсменом.

А теперь он так скован. Похоже, он испытывает боль. Когда адвокат ему что-то сказал, он повернулся к нему всем корпусом, словно не мог просто повернуть голову.

Я много думала о жестких кроватях, физическом насилии, холоде. Но только сейчас до меня дошло, что последнее, из-за чего в тюрьме тебя отведут ко врачу, это хроническая боль, какие-то проблемы с опорно-двигательным аппаратом. Казалось бы, мелочь, но это большая проблема. Джефф сказал:

— Мы в кампусе, охренеть. Его что, уменьшили? Фрэн, как они смогли здесь все уменьшить?

Поразительно, но Оливер и Эмбер стали в итоге жить в той же квартире Сингер-Бэйрда, где они познакомились, в той самой, где прошло детство Фрэн. Чертовски хороший материал для социологического исследования сообществ, в которых люди постоянно переезжают в дома друг друга.

Я обнаружила, что стою в помещении, которое для меня стало третьей итерацией кухни Хоффнунгов.

Холодильник был увешан аляповатыми магнитиками «привал туриста» из всех пятидесяти штатов, но в остальном эстетика была изящной и сдержанной, в гостиной доминировал черный кожаный гарнитур. Оливер и Эмбер обняли меня и предложили выпить, и я очень обрадовалась, узнав, что Эмбер ждет ребенка.

Две незнакомые женщины уставились на меня из угла. Забавно: поскольку Фрэн меня простила, я не особенно переживала, что сегодня вечером могу оказаться на враждебной территории. Фрэн заверила меня, что наплыва членов приемной комиссии не ожидается. Я подумала, что отношение ко мне могло измениться, если бы выяснилось, что Грэнби что-то скрывала, но я не стала поднимать этот вопрос.

Женщины склонились друг к другу за разговором, и я предположила, что это касалось меня.

Но возможно, я параноила. Возможно, дело было просто в том, что я приехала из другого города, и хотя я надела маску в дверях, я сняла ее, чтобы выпить и закусить. Сырный соус пименто — кто бы его ни готовил — был так же великолепен, как и четыре года назад.

— Вы отправите ребенка в Грэнби! — сказала я Оливеру. Я была уже немножко подшофе от стакана виски, выпитого в номере отеля. — Сперва вы такой: «Какая, нафиг, школа-интернат», а теперь у вас тут заведутся свои дракончики!

Оливер преподавал программирование и вебдизайн. Он рассказал мне об одном парне из Ботсваны, изучавшим программирование, который только что поступил в Стэнфорд. Он сиял.

Я сказала:

— Вот кто выпил лимонад.

Джефф чувствовал себя как дома, развалившись на диване, и болтал с Петрой, когда-то помогавшей мне обжиться в доме для гостей. Она слушала его как завороженная, и я попыталась вспомнить, был ли кто-то у нее, и понять, флиртовал ли с ней Джефф. Я посмотрела на него ее глазами: красивый, успешный, забавный, ничуть не похожий на того неуклюжего подростка, которого я все еще видела в нем. Петра еще не поздоровалась со мной, но, по крайней мере, не хмурилась на меня.

Молодой учитель английского, который советовал мне почитать Ширли Джексон, спросил, читала ли я ее. Я сказала, что читала, и мы стали восторгаться «Мы живем в замке», после чего он налил мне праздничный коктейль, хотя я уже держала бокал вина. Он сказал, что мне надо приехать в апреле на мюзикл, с постановкой которого он помогал.

— Может, это я слишком долго жил в лесу, но эти ребята просто экстраординарные, — сказал он.

Ко мне подошла Дэна Рэмос и обняла меня. Я сказала ей, что Сильви изучает формы листьев на уроках естествознания в четвертом классе, чем привела ее в восторг.

— Дети — зоошовинисты, вот что я хочу сказать. Животные — это да, но не растения. Было бы гораздо лучше, если бы они в первую очередь изучали растения!

Джефф рассказывал историю о парне, который целый год держал у себя в комнате в общаге необычный стеклянный кальян, просто вешая сверху маленький абажур; никто из учителей ничего не заподозрил. Петре это показалось уморительным, и она стала смеяться, запрокинув голову и выставив напоказ длинную шею.

На вечеринку прибыла Присцилла Мэнсио с пакетом чипсов. Я не знала, как она отнеслась к слушанию и продолжала ли еще общаться с вами. Если бы она приблизилась ко мне, я бы просто спросила о ее бульдожке. Но, едва увидев меня, Присцилла отложила чипсы, сказала что-то Оливеру, доставая телефон, и вышла. Срочный звонок. Ну и прекрасно, теперь мы могли съесть ее чипсы.

Энн представила меня новому директору по развитию; он сказал, что знаком с моей работой, и проследовал дальше.

Мне вдруг пришло на ум, что я могла портить людям веселье.

Мой телефон зажужжал сообщением от Майка Стайлза: «Не поверишь, где я». Затем пришло фото статуи Сэмюэла Грэнби. И: «Я зависал с племяшкой, а теперь брожу тут как в тумане».

Я задумалась, почему он написал мне, а не, скажем, Робби, но я не стала заморачиваться: это могло стать хорошим предлогом отчалить. Я написала ему: «Я тоже в кампусе!» и спросила, не хочет ли он встретиться во дворе нижнего кампуса через двадцать минут.

Я показала сообщение Фрэн, и она пришла в восторг. Она сказала:

— Даю тебе свой ключ от всех дверей! Оторвитесь по полной.

Словно мы с Майком собирались обжиматься в комнате отдыха. Но Фрэн была навеселе и не жалела сил, снимая ключ с кольца.

Майк стоял в круге света перед Старой часовней и дышал себе в ладони. Температура за последний час скакнула вниз, поэтому я передумала насчет прогулки и сразу достала ключ. Мы вступили в сумрачное святилище, ориентируясь благодаря дверной подсветке. По размерам Старая часовня, возведенная для школы из сотни недокормленных мальчишек, составляла четверть от Новой, и скамьи в ней были по-пуритански узкими и твердыми.