Как странно было бы, наверно, познакомиться с Ванессой как обычно знакомятся люди — в колледже, на лестничной площадке — и только потом узнать, что ее повсюду сопровождает призрак умершей сестры. Сперва ты бы просто подумала, что у нее есть некий стержень, вдобавок к усталому пристальному взгляду, а потом поняла бы, что она всю жизнь превозмогает давление. Хотя, напомнила я себе, с ней нечасто случалось что-то подобное, она нечасто встречалась в углу кофейни с кем-то, кто пытался нарушить ее с трудом обретенный покой.

Пока я шла к машине, от каждого встречного человека исходили волны горя. Каждый человек был чьим-то дядей или племянницей, а может, няней, сидящей на мягком диване и рассказывающей в камеру, каково это — найти тело, или не найти, или прослушать голосовую почту, или обнаружить сумочку, которую она бы никогда не оставила дома. Какая женщина оставит дома сумочку? Какая женщина уйдет без сумочки?

Дама, занявшая весь тротуар со своей коляской, выглядела счастливой, хотя и уставшей, но она не могла быть счастливой. Она опаздывала на встречу с Лестером Холтом на месте преступления. Ей нужно было показать Лестеру Холту то место, где она заглянула в сугроб и увидела то, что сперва приняла за манекен. Ей нужно было отвести Лестера Холта в овраг, где он станет осторожно переступать через наваленные бревна своими итальянскими ботинками. Ей нужно было, чтобы Лестер Холт увидел кровать, наволочку, сломанный карниз для штор, расческу.

Смотрите, Лестер Холт: это ее бумажник. Кто оставит свой бумажник?

Давайте уже проделаем этот путь. Давайте представим.

Вы неспроста вышли на сцену после спектакля. Важно не просто быть на виду, но и остаться на пленке спокойным, счастливым, заботливым, чтобы люди, которые увидят запись, подумали: «Это не тот человек, который задумал кого-то убить».

Талия сказала, что, возможно, беременна, хотя это точно не вы — вы слишком осторожны. Каждые пару месяцев у нее задержка. Вы говорите ей, что она должна лучше отслеживать свои месячные, а она говорит: «Ты прямо как Боди Кейн. У нее целая система». Вы не в курсе, что Талия вот уже год как применяет эту систему и прекрасно знает, что не беременна. Вы успели усвоить, что Талия не отличается щепетильностью — никогда нельзя быть уверенным, что она позвонит, если обещала, что она примет таблетки, купленные вами, что она ничего никому не расскажет.

Ваша жена все так же просит ее посидеть с детьми, и она все так же соглашается. Сначала это для вас было уловкой, чтобы вы могли провожать ее до общежития под конец вечера, но вы придумали кое-что получше и теперь говорите Талии, чтобы она не соглашалась, когда Сюзанна попросит ее, но вот она снова у вас дома в субботу, когда вы с Сюзанной едете на ужин к друзьям в Ганновер. В следующий понедельник она сидит у вас в кабинете, надувает губки и спрашивает, где вы с женой проводили медовый месяц, и из ее дальнейших расспросов становится ясно, что она просматривала ваши фотоальбомы. Позже на той же неделе Сюзанна не может найти свою голубую ночнушку. Через несколько недель Талия снова сидит с вашими детьми, и в тот вечер, когда вы забираетесь в постель, вы видите у себя на тумбочке ее серебряные серьги-капельки, как будто вы укладывали ее прямо там, как будто их должна была обнаружить Сюзанна, как будто Талия скопировала этот момент из какого-то фильма. Вы ловко суете их в карман пижамных штанов, где в два часа ночи, когда вы поворачиваетесь на другой бок, они вонзаются вам в бедро, к счастью только в бедро.

Вы уже трижды пытались порвать с ней — не потому, что она вам надоела, а потому, что чем ближе выпускной, тем больше вы боитесь, что Талия выкинет что-то этакое. Она рассказывала вам о своей знакомой из Андовера. Эта девушка и ее учитель математики были безумно влюблены друг в друга, и, как только закончился учебный год, он уволился с работы, подхватил ее на руки на глазах у всех и они уехали на его машине, к ужасу ее родителей. Она не раз рассказывала вам эту историю. Она сказала, что те слова у нее в ежегоднике целиком о вас (вот подождите и увидите), и пошутила, что встанет на выпускном вечере талантов и споет вам песню. Она спрашивала, как вы можете жить с женщиной, которую не любите, приносила вам брошюры о магистратуре Университета Массачусетса в Амхерсте, говорила о вашей жене гадости, внушавшие вам опасения. Сюзанна ходила по субботам на йогу в одной студии в городе, и Талия тоже начала туда ходить.

Трижды вы пытались, говорили, что в колледже ей захочется свободы, что Амхерст даст ей уйму возможностей. После второй вашей попытки она сказала: «Единственный вариант, чтобы я прошла через это и ничего с собой не сделала, это пойти к мозгоправу. Мне нужно поговорить с доктором Герстайном». А Барри Герстайн, пусть он и мог блюсти врачебную тайну, являлся внештатным сотрудником Грэнби. Он знал ваших коллег, ваших руководителей, он знал вас.

Когда вы попытались в третий раз, она начала метаться, ловить ртом воздух на диване у вас в кабинете. «Мне нужно поговорить с мамой, — сказала она. — Нужно поехать домой и просто… нужно все ей рассказать». И вы стали гладить ей спину, говорить, что она вас не так поняла, что вы все уладите.

Давайте проделаем оставшийся путь:

Вы попросили Талию встретиться за спортзалом, но перед этим заглянули домой, сказали Сюзанне, что поработаете какое-то время у себя в подвале. Время 21:45, и ваша жена идет спать, устав от детей. Вы даете ей снотворное и говорите, что у вас масса работы. Вы спускаетесь в подвал, задаете принтеру внушительную распечатку (сценарий, который вас попросил прочитать друг), закрываете кабинет и выходите через черный ход. На вас свитер Грэнби и лыжная кепка Грэнби, чтобы с расстояния вас могли принять за кого угодно — учителя или ученика.

Талия пытается вас поцеловать, но вы отстраняетесь: вы не хотите оставить на ней свою ДНК. Вы даете ей еще один шанс. Вы говорите: «Талия, нам надо все закончить, и мне нужно твое слово, что ты никогда ничего не скажешь ни одной живой душе».

Даже если бы она сказала да, вы бы ей не поверили. Но она упрощает вам задачу, поскольку бросает на землю рюкзак, приваливается спиной к стене и так громко плачет, что вы зажимаете ей рот рукой в перчатке. Вам очевидно, что она не сможет держать язык за зубами и загубит столько жизней. В том числе и свою собственную, пусть она этого и не понимает. Во что превратится ее жизнь, если все это всплывет? А жизнь ее родителей? Не говоря о вас, Сюзанне и ваших детях. Не говоря о самой Грэнби. Грэнби умеет хранить секреты, но только когда все согласны помалкивать. Талия все растрезвонит, возможно сегодня же, и рука, зажимающая ей рот, сама собой прикладывает ее затылком о дверной косяк — и второй раз, и третий, — а другая ваша рука сжимает ей горло. Затем вы понимаете, что самое трудное — не просто сделать то, что вы сделали, но и как можно быстрее замести следы. Эта срочность придает вам сил, тем более что вы рассчитывали обойтись без крови (просто вырубить ее и бросить в бассейн), но чувствуете, что вашим пальцам скользко. Ее кровь говорит вам: теперь все кончено, по-настоящему. Рубикон перейден.

Когда-то вы ее любили. Если вы смогли преодолеть эту любовь, вы сможете преодолеть и это. Вы мастер логических умозаключений.

Вы придерживаетесь плана: открываете заднюю дверь в бассейн, заранее отключенную от сигнализации, переодеваете Талию в купальник, заранее подобранный, посвободнее, чтобы удобнее было натягивать на ее худое тело. Скатываете ее в воду и рукой в перчатке удерживаете голову под водой, пусть струящаяся кровь и портит простую историю об утоплении. Вы смотрите, как кровь струится из раны и размывается, растворяется. Словно в знак того, что это происшествие тоже растворится и ваша жизнь потечет по-прежнему, как будто ничего и не было. В последнюю очередь вы аккуратно складываете ее одежду и рюкзак, словно собираете дочку в школу.