В итоге она сказала:

— Боженьки.

— Насколько я помню, — сказала я, — приближалась встреча выпускников, кажется на следующих выходных. Меньше всего школа хотела, чтобы все увидели желтую ленту вокруг спортзала.

Это было в духе Грэнби — перенести встречу выпускников с прекрасного весеннего дня на окончание лыжного сезона, чтобы выпускники могли пить весь день на турнире Грэнби для своих. Я сказала:

— Казалось бы, они могли отменить праздник, но какое там. Развесили повсюду эти баннеры: «Добро пожаловать». И позаботились, чтобы полиция штата парковалась за спортзалом, где ее не видно.

Мы и в то время закатывали глаза, но, сказав это вслух в 2018-м, я испытала шок. Не только из-за бездушности школы, но и потому, что полиция, очевидно, делала все по указке доктора Калахан.

— Значит, в тот самый выходной, — сказала Бритт, — тогда они начали опрашивать школьников. Через целую неделю после смерти.

В самом деле? Я помнила, что люди с первых дней отсутствовали на уроках, но, возможно, они встречались с психологами, а не со следователями.

Я не осмелилась записаться к психологу на доске объявлений. Но я не была и одной из тех девушек, которых смерть Талии так подкосила, что следующие несколько недель они падали в обморок каждый раз, как нужно было пропустить контрольную. Может, нехорошо так говорить, но, честное слово, несколько девушек явно претендовали на Оскар.

Зато я попала в список следователей, и как-то вечером меня вызвала к себе домой мисс Вогел, и мне предложили присесть за кухонный стол два человека из отдела особо тяжких преступлений, а в клетке над раковиной щебетал попугай мисс Вогел. Оба следователя были высокими — один в теле, другой седой. На такой маленькой кухне они казались слишком громкими.

Я сказала Бритт:

— Они допрашивали меня минут десять. Помню, они спрашивали, знала ли я кого-то, с кем она была в ссоре. За прошедшие несколько дней я слышала, как другие ребята говорили об Омаре, но это было с чужих слов, так что я не стала упоминать об этом. Зато я рассказала им одну случайную историю, и мне казалось сюрреальным то, как они записывали все, что я говорила. Это внушало чувство важности.

Тогда я чувствовала, что могу дать им хоть что-то, и теперь почувствовала то же самое с Бритт. По крайней мере, я знала историю, которую не знал больше никто. Я сказала:

— В тот последний сентябрь я сидела с детьми в одном из тех каменных домов. — Справа от дома Фрэн и Энн. Дом Пелони, если вы их помните. Трое несносных детей, считавших смешным крутить друг друга в рабочем кресле мистера Пелони, пока не стошнит. — За теми домами, между их задними дворами и разгрузочной площадкой столовой, стояла пара мусорных контейнеров.

Бритт кивнула.

— Сейчас все так же.

— В общем, дети легли спать, но было еще светло, и я делала домашку у них на заднем крыльце. Я подняла глаза и увидела Талию у контейнеров, в пижаме. То есть босую, в шортах и футболке. Она меня не видела. Между нами были кусты. — Мне не хотелось, что бы она меня заметила, не хотелось напрягать Талию снисходительной светской беседой. — Она стала ходить вокруг одного контейнера. Просто ходить кругами, но как-то неестественно. Она то и дело подпрыгивала, пытаясь заглянуть туда. Это было жутковато.

Бритт выглядела озадаченной. Я рассказывала как-то неправильно.

— Что я пытаюсь сказать, что-то было не так. Сперва я подумала, она ходит во сне, а потом я такая, сейчас ведь восемь тридцать вечера. Я подумала, может, она под наркотиками. То есть под чем-то серьезным. Чем-то таким, что делает мир не совсем реальным.

Теперь Бритт увлеклась, подалась вперед.

— Под чем-то таким, что может заставить тебя прыгнуть в бассейн со смотровой площадки!

Я сказала:

— Но ее ведь подвергли токсикологическому обследованию, и она была только немножко пьяна, верно?

— Что странно, — сказала Бритт, — это что у нее в крови было немного алкоголя, но в желудке было больше, только неусвоенного. Типа она много выпила, но умерла до того, как опьянела.

Я сказала:

— Да, точно.

Я когда-то читала об этом — наверно, в одной из статей, которые присылала мне Фрэн, — но не сложила… с чем? Что-то вертелось у меня на языке, какой-то юнгианский прорыв, который никак не прорвется.

Бритт сказала:

— Знаете, это использовали в судебном процессе? Типа, если она выпивала перед самой смертью, но не была в лесу с теми ребятами, она откуда-то достала алкоголь в спортзале. И обвинение решает, это должен был быть Омар. Разве не наивно? Типа только у взрослого могло быть бухло.

Фляжка. Фляжка на видео, в руке Бет Доэрти.

Я ничего не сказала. Потому что еще не сложила все вместе и потому что меня записывали.

Вероятно, они передавали фляжку за сценой, когда окончился спектакль, когда они готовились к матрасной вечеринке.

Были ребята, которые могли бы, если бы им задали нужный вопрос в нужный момент и если бы они были честны, они могли бы сказать, что видели, как Талия выпивала. Они могли видеть, как она вернулась после последней сцены и допила все, что там оставалось. Я сказала:

— А что именно она пила, они не выяснили?

Бритт пожала плечами.

Во фляжке была водка, определенно. Бет всегда пила водку, а потом полоскала рот освежителем, дышала тебе в лицо и спрашивала, чуешь ли ты что-то. Точнее, она делала так с парнями, которые ей нравились, — такой предлог подышать на них.

Но даже если в желудке у Талии была водка, это ничего не доказывало. Однако могло предполагать, что она умерла вскоре после окончания спектакля.

И что из этого следовало? Что она пошла сразу к Омару и он почти сразу убил ее? Что он, возможно, ждал ее за сценой и тот беззвучный вопрос был обращен к нему?

В любом случае, не к вам: вы были в оркестровой яме.

Бритт сказала:

— Вы так думаете?

— Извини?

— Что полиция узнала это от вас?

Я озадаченно посмотрела на нее; я пропустила несколько предложений.

— Что Талия принимала наркотики. На это нажимало обвинение — что она спала с Омаром в обмен на наркотики. Вы думаете, они основывались на истории, которую вы им рассказали?

Мой разум закрутился штопором, а затем и мои внутренности. Это не могло, никак не могло быть единственной причиной.

Они ведь должны были знать, что я даже не входила в ее тусовку. Они ведь знали? Они хотя бы понимали, что одна моя юбка «Джей. Крю» (фу, старье) не позволяла мне быть настоящей подругой Талии?

Я так и представила, как следователи складывают два и два, как они записывают слово «НАРКОТИКИ» в свои желтые блокноты, обводят кружочком и начинают всех расспрашивать, откуда учащиеся Грэнби доставали наркотики, как они выстраивают теорию, включающую Омара — того самого, о котором подруги Талии говорили, что он хвостом ходил за ней, того самого, кто находился в том же здании. Я представила, как эта теория стала благой вестью для обвинения. Талия принимала наркотики; Омар продавал наркотики. У Талии были неприятности на личном фронте с кем-то постарше; Омар был кем-то постарше. Талия спала с Омаром, мужчиной старше себя, в обмен на наркотики.

Но другие люди должны были тоже говорить что-то подобное. Если бы ее подруги утверждали, что она никогда не держала в руках косяка, полиция прислушалась бы к ним, разве нет?

— Это возможно, — сказала я, и мой голос показался мне ужасным. Как у загнанного зверька.

— В любом случае, — сказала Бритт, — я не верю отчету токсикологов. Похоже, она что-то принимала. Может, она решила, что умеет летать?

Вот что вышло из бессонницы той ночью:

Полугрезы о вас с Талией, вы смотрите в контейнер, вы прячете Талию у себя дома все эти годы. Вы превращаетесь в парня, который напал на меня в колледже. Я пытаюсь вставить свои контактные линзы, но они размером с тарелки, жесткие, не подходят к моим глазам.