— Всецело полагаюсь на твою мудрость, — ответила Шадая, улыбнувшись. — Но угощайся, прошу тебя. И расскажи мне побольше о великом царе Шаррукине…

…Выйдя из дворца под вечер, он мысленно позвал Эа-насира и велел ему, взяв несколько верных людей, быть при царице. Пока в городе было спокойно, но напряжение сгущалось — Бхулак ощущал это почти физически, словно невыносимую тяжесть перед великой грозой. Душу его точило и нечто иное — какая-то подспудная тревога, словно он упустил что-то очень важное, но, перебирая свои действия за последнее время, раз от раза убеждался, что всё делал правильно.

Он шагал по широкой улице, примыкающей к городской стене, выложенной из прямоугольных камней, скрепленных зеленой глиной. Слева тянулись ряды каменных домов. Ему надо было попасть на рынок, к своим людям, поэтому он свернул в узкий переулок, ведущий в нужную сторону. И сразу понял, что зря сделал это: путь ему перегородили выступившие из сумрака две тёмные фигуры.

То, что это не какие-то случайные грабители, сомневаться не приходилось. И, скорее всего, их больше двух, только других пока не видно. Нащупывая под одеждой бронзовый кинжал, он быстро и решительно пошёл навстречу врагам. В их руках тоже блеснуло оружие. Оба были ниже Бхулака, но коренасты и явно не слабаки. Лица скрывались под плотными капюшонами с масками.

Один взмахнул рукой, и в голову Бхулака полетел топорик. Тот уклонился, топорик со звоном отскочил он каменной стены и упал на землю, а Бхулак мгновенно оказался рядом с противником и, ткнув кинжалом, ощутил лезвием упругое тело. Нападавший отшатнулся, но второй обрушил на плечо Бхулака короткую тяжёлую палицу. Рука сразу отнялась, эмиссар наудачу отмахнулся своим оружием, не попал и попятился к стене. Ощутив за спиной крепкую деревянную дверь, он перехватил кинжал в левую руку и что есть силы ударил вновь поднявшего булаву противника. На сей раз выпад был точен — клинок по рукоять погрузился в живот врага, тот, булькнув, согнулся пополам.

Но второй убийца уже пришёл в себя, и, подобрав топорик, атаковал вновь. Бхулак уворачивался, ожидая возможности перейти в атаку, но тут почувствовал, что дверь за его спиной открывается. Не успев ничего сообразить, он ощутил страшный удар под лопатку.

Боли не было, но дыхание перехватило, перед глазами поплыло, кинжал в руках мгновенно словно бы стал во много раз тяжелее, его невозможно было поднять. А противник перед ним уже заносил топор для последнего удара. В Бхулаке вспыхнуло отчаянное желание попросить Поводыря остановить время. Но он знал, что делать этого нельзя: ведь, расправившись с этими врагами, он надолго потеряет способность к действию, а сейчас он не мог себе такого позволить.

Потому отчаянным усилием воли он рванулся в сторону — теперь ощутив дикую боль в спине, уклонился от удара топора и упал наземь позади своего противника, одновременно, пока тот не успел развернуться, полоснув острой кромкой кинжала по сухожильям на его ногах.

Враг с криком рухнул, как подкошенный, а Бхулак немедленно всадил клинок по рукоять в его тело и тут же откатился, чтобы избежать нового удара копья противника, вырвавшегося из-за открытой двери. За это мгновение Бхулак осознал, что тому просто неудобно было орудовать длинным древком из помещения, поэтому оно и не проткнуло его сразу насквозь, хотя явно нанесло серьёзную рану.

Пятная кровью белый утоптанный песок улицы, он уворачивался от новых ударов копьём, пока не изловчился перехватить его у втулки и сильно рванул на себя. Враг на секунду потерял равновесие, а Бхулак второй рукой швырнул ему в лицо гость песка и, пока тот пытался возвратить зрение, сам поднялся на ноги, окончательно завладев оружием противника.

Тот уже протёр глаза и, выхватив из-за пояса кинжал, бросился на Бхулака, который встретил его прямым ударом копья. Он не совершил ошибку его бывшего владельца, вложив в удар все последние силы, и проткнул врага насквозь. Тот со стоном рухнул, утянув оружие за собой. Бхулак несколько секунд постоял, пытаясь прийти в себя. Если бы убийцы озаботились посадить в засаду ещё одного человека с луком или дротиком… или, скорее, духовной трубкой, тот сейчас мог легко убить его на расстоянии. Но, они, видимо, не считали его настолько грозным бойцом, что и вышло им боком.

Отдышавшись, он с трудом вырвал копьё из ещё бьющегося в агонии человека и пронзил двоих других — оставлять за спиной живых, хоть и раненых, убийц было неразумно. Потом, тяжело опираясь на древко, продолжил свой путь к городским воротам. Он ощущал, что кровь уже остановилась, но заживление бурно шло внутри тела, и это обязательно пройдёт тяжело и больно. Потому, выйдя за ворота, и пошёл к гавани — чтобы там спокойно оправиться, и одновременно через своих детей следить за ситуацией в городе.

Вскоре он уже знал, что в тот момент, когда на него напали, по всему городу вооружённые банды атаковали дома и лавки купцов из Двуречья. Правда, те довольно быстро начали оказывать активное сопротивление, и это, кажется, стало для мятежников неприятным сюрпризом. Но ситуация оставалась очень шаткой. В конечном итоге, всё зависело от того, вступят ли в бой против млеххов воины Дильмуна, которые пока никак не проявляли себя в стычках, охраняя дворец, храмы и другие важные точки столицы.

«Отец, царица собирается говорить с народом».

Это был Эа-насир.

«Хорошо, — ответил Бхулак. — Я иду туда».

Он осторожно встал, опираясь на копьё, и прислушался к своим ощущениям. Боль почти утихала, хотя всё место вокруг раны мучительно зудело. Плечо и вовсе уже не беспокоило. Очень хотелось есть и пить, но это могло подождать. А вот если бы Поводырь во время схватки ускорил его, он валялся бы сейчас без чувств.

Бхулак поправил, как мог, изорванную и окровавленную одежду и зашагал к городу.

Остров уже окутала дневная душная, влажная потогонная пелена. Оттеняющие мерцающий белый песок побережья пыльные финиковые пальмы томились в жарких лучах утреннего солнца. В окаймляющих дорогу из гавани в город каналах смуглые мужчины в набедренных повязках безмятежно мыли белых осликов — словно рядом и не шли кровавые схватки. Похоже, народ Дильмуна был уверен в стабильности своей жизни при любом исходе противостояния.

Ворота никто не охранял. Сразу за ними, на небольшой, сейчас пустующей, площади, в тупике, образованном городской стеной и стоящим поодаль домом, виднелся общественный колодец. Глиняное ведёрко с верёвкой оказались на месте. Окунув сосуд в прохладную темень, Бхулак достал воды и жадно напился. Отдохнув пару минут, он быстрым шагом направился ко дворцу.

В ту сторону спешил не только он — люди неведомыми путями узнали, что царица хочет говорить с народом, так что жители города иногда поодиночке, но чаще небольшими группами продвигались к центру событий. Кое-где встречались следы ночных боёв — разбитые лавки, разграбленные дома, лужи впитавшейся в уличный песок крови… По дороге Бхулак заскочил в разгромленную пустую пекарю, нашёл там подчерствевшую лепёшку и жадно съел её на ходу.

Народ уже толпился на площади перед дворцом. Там же Бхулак заметил и держащихся тесными группами бойцов его отрядов. А вот млеххов видно не было — получив ночью отпор, они, в том числе и дикари-наёмники, оттянулись за стены своей фактории. Однако не оставалось сомнений, что, перегруппировавшись, они вновь атакуют. Так что всё теперь зависело от слова царицы Шадаи.

Бхулак разыскал в толпе Упери и его воинов. Вид их красноречиво свидетельствовал, что ночной бой дался им тяжело, но они готовы драться дальше. Убедившись, что сын его видит, эмиссар вновь обратился в сторону дворца.

Его обитые медью двери распахнулись, и царица вышла в сопровождении свиты. Бхулак разглядел среди неё Эа-насира и трёх его воинов. Они прикрывали госпожу со всех сторон, бросая кругом внимательные взгляды. Второй линией обороны выступали стражи в змеиных масках. Сияя золотым венцом, Шадая величественно плыла по возвышению перед дворцом. Огромная толпа на площади замерла — отчётливо слышался шелест парадной мантии царицы, которая слегка колыхалась в такт её шагам.