— Значит, это ты, а не Хуту-Налаини… — с трудом проговорил Бхулак пересохшим ртом.

— Тайно держу руку Мелуххи? — охотно подхватил вельможа. — Конечно же, я. А бедный простодушный Хуту просто подвернулся в нужный момент и сослужил службу — отвёл от меня подозрительные взгляды назойливых чужеземцев. Он же так ничего и не понял — даже когда я воткнул в него отравленную стрелку, всё пытался что-то мне объяснить, пока не умер.

— Но почему?

— Почему я на стороне млеххов? Потому что они мне больше по сердцу, чем надменные пришельцы из Двуречья, и уж тем более вонючие коневоды из северных степей. Ну и кроме того, Невидимые, как видишь, и так тут при власти, — он с явным почтением указал на безмолвно стоящего поодаль Святого человека. — И ты ещё спрашиваешь, почему?

— Божественный царь, — проговорил Бхулак, обращаясь к Святому. — Разве не видишь ты, что с тобой играют, а страну твою хотят захватить?

Из-под маски раздалось неприятное тонкое хихиканье. С возрастающим изумлением, вытеснившим все остальные чувства, Бхулак наблюдал, как из драгоценных одежд выпросталась маленькая тёмная рука, потянулась к маске и сняла её. Коричневая кожа, клочковатая неопрятная бородка, блестящие круглые карие глаза… Это был тот самый нищий даэвона!

— Я Кимаджи, старшина Невидимых и главный жрец Трёхликого в Маргуше, — проговорил тот высоким голосом со странным акцентом. — Ты искал меня, но не мог найти.

— Но и ты не смог меня убить, — нашёл в себе силы возразить Бхулак.

Но изумление его было велико: всё это странно, удивительно и страшно. При этом Бхулак не сомневался, что сумеет преодолеть вражьи козни и остаться в живых. А пока следовало выиграть время и выяснить как можно больше.

— Это так, — согласился млехх. — Но, как всегда бывает, все свершилось наилучшим образом. Я предполагал, что этой ночью ты проберешься во дворец, и мои слуги ждали тебя. А перед тем, как умереть, ты расскажешь мне все тайны твоего лугаля, все его помыслы о Маргуше и Мелуххе, и выдашь всех твоих людей в этом городе, которые шепчут тебе на ухо тайны.

— Не думай, что ты победил, — бросил Бхулак, лихорадочно стараясь понять, как бы выкрутиться из беды.

Он оценил изящество замысла Невидимых, которые вполне оправдали свою славу изощрённых заговорщиков. Под видом безобидного даэвоны их глава был вхож буквально во все уголки столицы, а найти его под этой личиной не было никакой возможности. А теперь Эпшум, надо думать, возведёт его на трон — истинный облик мальчика-царя мало кто знал, и, надо думать, те из них, кого Эпшум опасался, уже мертвы. Как, видимо, и сам царь…

— Я победил, — убеждённо кивнул Невидимый. — Победила Мелухха — как всегда. У нас нет настоящего войска, но есть богатства, за которые мы можем купить всё. И у нас есть тайное знание, магия, которая побеждает и подчиняет всё. И ещё есть наш разум, данный нам богами и превосходящий разум любых варваров. И потому мы станем господами всех варварских стран, а великая, возлюбленная богами Мелухха под покровом Трёхликого женомужа пребудет вечно — пока мир не поглотит беспредельная бездна адитьи.

Последние его слова Бхулак не расслышал — от отчаянно пытался оказаться в потайной комнате разума, чтобы призвать по помощь Поводыря, решив, что без него он не справится. Но комнаты словно никогда и не было — будто глухая стена отгородила его от небесной машины. Попытавшись ещё несколько раз, Бхулак понял, что на помощь свыше надеяться тщетно.

— Так значит, ты в виде Святого человека сидишь во дворце Марги? — обратился он к млехху. — Но… ведь это невозможно: я видел вчера Святого, а потом сразу же — тебя…

Кимаджи вновь издал свой режущий ухо смешок.

— Тянешь время, эламит, — понимающе кивнул он. — Это тебе не поможет. Но я отвечу. Ещё час назад под этой маской и был мальчишка-царь. А теперь я. И так будет дальше. А теперь хватит — у нас ещё есть дела, помимо тебя. Говори: что собирается предпринять лугаль Хутран-темпти? Кто помогает тебе в Маргуше?

— Говори, — повторил за ним Эпшум.

Было видно, что этот надменный и резкий человек относится к главе Невидимых с боязливым почтением.

— Я ничего не знаю, — ответил Бхулак, пытаясь понять, что теперь делать.

Эпшум сделал знак, и из-за его спины выступили два воина. Насколько успел рассмотреть Бхулак, один млехх, а второй дикарь-наёмник. Они грубо подняли его, бросили на широкую скамью и остановились, ожидая приказаний.

— Ты скоро расскажешь всё, — заверил управитель. — Боль заставит тебя. Они умеют причинять боль, особенно этот.

Он указал на низкорослого дикаря, раздвинувшего в улыбке толстые губы, между которых в свете факелов блеснули белые зубы. Тот снял с пояса объемистую сумку, сел на пол и принялся доставать из неё и раскладывать на полу инструменты зловещего вида — острейшие обсидиановые лезвия, медные крючья и большие иглы.

Бхулак глядел на эти приготовления мрачно, но без паники — он знал, что может сопротивляться боли гораздо дольше и лучше, чем большинство людей. Рано или поздно пытки его, кончено, сломают, но до того он надеялся на изменение ситуации. Гораздо больше его беспокоило и даже пугало исчезновение связи с Поводырём. Разорвать её могла только сама машина. Но зачем? Неужели она хочет, чтобы его убили или запытали до смерти?.. Это казалось слишком нелепым, чтобы Бхулак мог в это поверить. Ведь всё складывается именно так, как желал Поводырь: млеххи захватят Маргуш, и глава Невидимых теперь известен. Скорее, Поводырь должен объявиться и предложить стратегию, каким образом завоевать доверие Кимаджи и стать его союзником. Может, попробовать сделать это самому? Ведь главное сейчас — освободиться от пут.

— Не думает ли почтенный млехх, что мы могли бы не быть врагами? — заговорил Бхулак, решив, что попыткой договориться он ничего не потеряет.

Кимаджи вновь кивнул с пониманием.

— Ты должен был это сказать, — сказал он. — И, возможно, я и правда бы попробовал перетянуть тебя на свою сторону, заставить предать твоего лугаля и арийцев, с которыми ты дружен. Но у меня мало времени, а ты ненадёжен.

— Прекрати, — обратился он к осматривающему свои инструменты дикарю. — Мы не станем его пытать — это человек очень сильный, пока он заговорит, может пройти много времени, а его у нас очень мало.

Дикарь с явным разочарованием спрятал своё жуткое добро в сумку, поднялся и встал рядом со вторым воином. Эпшум вопросительно взглянул на главу Невидимых.

— Сейчас он всё расскажет — сам и быстро, — заверил тот. — Приведите женщину.

— Господин? — с непонимающе проговорил управитель.

Бхулак ощутил в сердце смертный холод.

— Я же говорил, что она пригодится, когда ты хотел убить её. Эламит расскажет всё, чтобы она спаслась.

— Рабыня?

— Поверь, для него она куда больше, чем просто рабыня, — со своим мертвящим смехом ответил млехх.

Эпшум отпрянул в тень из поля зрения Бхулака и что-то повелительно сказал. Вскоре с той стороны послышались звуки шагов нескольких людей. Они вышли на освещённое пространство. Прежде всего перед ним предстал бывший тамкар Аккада Машда. При виде положения Бхулака он расплылся в довольной улыбке.

А потом на свет вышли два воина, между которыми стояла Арэдви.

Маргуш, Марга. 2002 год до н. э.

Бхулак всегда ощущал рядом с собой смерть — она могла прийти к нему, как и к каждому человеку, в любой момент. Он понял это довольно быстро, ещё в юности, когда, после инициации тьюи, какое-то время упивался своим могуществом и кажущимся бессмертием. Но как-то он чудом не угодил под обвал в горах, который обязательно раздробил бы его тело. А в другой раз вражеский дротик попал ему в шею, он захлёбывался кровью, долго приходил в себя, а после Поводырь сообщил ему, что, попади оружие на сантиметр левее, спасти его не смог бы даже он.

Но гораздо более возможности умереть самому, Бхулака пугала смерть близких. Вот этой боли он получил гораздо больше, чем положено обычному человеку. Не говоря уж об оставшихся позади, во тьме столетий, отце, матери, брате и сестре, сотни лиц проходили перед его глазами, когда он поддавался напору памяти. Жёны, возлюбленные, дети, внуки, друзья и соратники… Удивительно, но он помнил их всех — их голоса, запахи, чувства, которые охватывали его при общении с ними. И он помнил, как терял их, и память эта стала пыткой, от которой он научился отгораживаться, но которая терзала его непрестанно — даже если он того не ощущал.