Ломая голову над тем, кем могли быть соглядатаи, Бхулак заметил что-то среди папоротников и, нагнувшись, выковырял из почвы маленький предмет. Бусина — видимо, кто-то из следивших за ним случайно порвал своё украшение, рассыпал бусины, и, не заметив, вдавил одну из них в землю. Сделанная из твёрдого чёрного камня, продолговатая, с очень тонким отверстием для низки — он видел такие у племён, родственных здешним дасам.

Значит, это были дасы… Но почему они не попытались убить его?

Он размышлял над этой загадкой, отвязывая лошадей и забираясь в колесницу, а выехав на опушку леска, огляделся и увидел вдалеке две поспешно удаляющиеся фигурки. Дасы — и вооружённые. То, что они не напали на него, казалось более чем странным: боязливостью дикари не отличались, а коровьих юношей ненавидели лютой ненавистью. Так что он сейчас повстречался с какими-то странными дасами…

Гнаться за ними смысла не имело и Бхулак, съехав с холма, направил лошадей в сторону вары, подстрелив по дороге кулана, чтобы подтвердить свою вылазку на охоту. Подъезжая к Аркаину, в очередной раз восхитился этим величественным сооружением, окружённым рвом и крутым земляным валом, толстыми деревянными стенами с башнями, продуманностью всего плана.

Заехав в главные ворота и передав колесницу с лошадьми в руки конюшенных мальчишек, не посвящённых ещё в воины, он взвалил на плечо тушу кулана и зашагал к своему дому по узкой улочке между внешним и внутренним жилыми кольцами вары. Большинство здешних обитателей сидели в домах, занимаясь вечерними делами. Но тут перед ним возникла гибкая фигурка — Нойт, девушка-дасья, после смерти Прамарая и его сына принадлежащая Шамье.

Одежда её говорила, что с новым господином жилось ей неплохо: красивое шерстяное светло-коричневое платье до колен, посконные шаровары бронзовыми бусами скреплялись с низкими сапожками из мягкой кожи, шею украшала серебряная гривна, а рукава платья на запястьях перехватывали широкие серебряные браслеты. Ни одна рабыня в варе не имела такой одежды и украшений.

— Подожди, вождь Гопта, — произнесла она, выговаривая слова с лёгким непривычным акцентом.

Она была мила и приятна на вид, хотя мало походила на аркаинских женщин: невысокая, хрупкая, со скуластым лицом и слегка раскосыми светло-зелёными глазами.

— Что ты хочешь, Нойт? — спросил он.

До сих пор они не говорили, да и видел он её лишь мельком.

— Я должна тебе сказать…

Она говорила не как рабыня — глаз при разговоре с мужчиной не опускала, а голос был хоть тих, но твёрд.

— …Ты можешь охотиться где хочешь и когда хочешь, — продолжала она. — За пределами вары тебе не угрожает опасность от людей.

Он тут же связал эти слова с сегодняшним происшествием, и чтобы проверить, спросил девушку:

— Почему ты так думаешь?

— Я знаю, — отвечала она. — У тебя нет врагов и кровников среди воинов других вар. И ни один дас не поднимет на тебя руки.

— Почему же? — настаивал он.

— Ты спас тех из нас, кого жрец хотел отправить вместе с Прамараем, — отвечала Нойт.

Дневное происшествие получило объяснение: дасы не напали, потому что этот ариец не дал убить их людей. Но как они прознали об этом в своих тёмных тайных убежищах?..

— Ты или другие рабы встречаетесь с дикими дасами? — спросил он строго, но девушка сделал отрицающий жест.

— Мой народ знает, как общаться, не видя лиц друг друга, — произнесла она. — Я могу это делать. Теперь все дасы в лесах и горах знают, кто ты, и никто из них не причинит тебе зла.

— А как же ирги? — задал он вертевшийся на языке вопрос.

Лицо Нойт потемнело.

— Игри не люди, берегись их, — в её глазах полыхнуло глубоко спрятанное пламя и Бхулак как-то сразу понял, почему добрый молодец Шамья ради этой женщины выступил против могущественного брама.

Рассказы о тёмном колдовском искусстве дасов Бхулак слышал не раз и не имел причин им не верить: он знал, что чудеса в этом мире способен творить не один Поводырь, да и встречал в своих странствиях людей, которые воистину умели это.

— Я вижу тебя, Гопта, — продолжала она, и в голосе её ощущалась странная сила, совсем не сочетавшаяся с её рабским положением. — Ты большой, но я знаю, что внутри ты больше, чем снаружи. Но и самого великого человека может убить яд змеи, скрывающейся в конском черепе. Ирги — змеи. И люди, предавшиеся иргам, тоже становятся змеями. Берегись их!

Она хотела уйти, но Бхулак задержал её за плечо.

— Ты тоже больше внутри, Нойт, — задумчиво сказал он, глядя ей в глаза.

Она и сейчас не потупила взгляд, но промолчала, и он отпустил её. Когда она повернулась, толстая русая коса змеисто скользнула по её спине. В неё была вплетён шнурок из трав, на конце которого висел амулет — два клыка степной лисицы.

Страна городов, вара Аркаин. 1998 год до н. э.

Самую длинную ночь в году, как и во всех прочих уголках мира, люди Страны городов проводили особым образом. Они чтили ночь смерти и возрождения богов, когда они собирались все вместе: и всеотец Дьяушпитар, и грозный Индра, и пламенеющий Агни, и даже Йаму из его мрачных подземных областей пускали в эту ночь в небесных чертоги. Там боги садились на длинные лавки перед жарко горящими очагами, ели и пили. А потом умирали и наступала великая тьма. Но за ней вновь приходил свет: сначала возрождался сиятельный Шурья, и когда он пускал мир первую ясную стрелу из золотого лука, оживали и остальные боги, продолжая своё пиршество.

Всё это зеркально повторялось на земле: люди Страны городов всю эту бесконечную, казалось бы, ночь, жгли среди снегов огромные костры, садились вокруг них, пели, плясали, потрясая оружием, показывая богам, что готовы встать на их защиту. Или умоляли их не умирать, а коли умрут, так чтобы обязательно потом воспряли. И ещё много ели: варёную и жареную говядину и баранину, и козлятину, и разную дичь, и щедро сдобренную животным жиром и ягодами кашу из диких злаков с добавлением драгоценных пшеницы и ячменя, привезённых торговцами с юга и хранимых специально для праздника. Всё это запивалось потоками камуса, мёда и браги.

А перед самым рассветом поднимались на самую высокую в этих краях гору, именуемую Утунг, на вершине которой ещё до постройки Аркаина арийцы выложили из валунов трёхлучевой знак солнечного бога Шурьи. Здесь уже обходилось без громких песен, криков, обжорства и пьянства — люди стояли в темноте в полном молчании, ожидая, когда оживут боги и Шурья метнёт стрелу, чудесным образом падающую на конец одного из лучей знака. Впрочем, происходило это лишь в ясную погоду, которая случалась тут в такую пору редко.

Бхулак, не слишком весёлый и вовсе не пьяный, хотя и пил хмельные напитки, сидел среди других воинов на кошме, брошенной прямо на утопанный снег. К веселью он не был расположен по важной причине — его собирались убить.

Бронзовым крюком он подцепил из общего котла горячий кусок мяса и стал отрезать маленькие кусочки, задумчиво отправляя их в рот и одновременно прокручивая в памяти то, что услышал вчерашним вечером.

— Тебя убьют в Ночь смерти богов, — раздалось за его спиной, когда он стоял на стене вары — часто приходил сюда после вечерней трапезы, чтобы побыть в одиночестве. Там, конечно, стояли и стражники, но не всё время, особенно зимой, когда они постоянно уходили в башенки погреться. Сейчас, впрочем, хотя бы немного стих всегдашний пронизывающий ветер. Перед Бхулаком расстилалась огромная тёмная равнина, где, казалось, в движении пребывают лишь бешено кружащиеся колючие злые снежинки.

— Кто? — отозвался он, поворачиваясь.

Он давно услышал поднимающегося к нему человека и знал, что это Шамья. Собственно, сейчас он и пришёл на стену из-за настоятельного чувства, что молодой воин хочет поговорить с ним наедине.

— Воины Шаваса.

Борода Шамьи заиндевела, а при словах изо рта его вылетали клубы пара — словно дым ледяного пламени.

— Тебя хотят зарезать на горе Утунг и объявить жертвой Шурье, — продолжал он.