А вот Авиваал — тогда небогатый торговец, ходивший на старом утлом судёнышке между ханаанскими городами, идеей загорелся. Он был не только купцом, но и корабелом, и множество раз чертил на песке или глине варианты чудесного судна, сработанного совсем иначе, чем старые библские, тирские или египетские, передав это увлечение своему сыну. Оба они были слишком заняты созданием и упрочением своего богатства, потому не успели увидеть корабль в яви. Но это удалось Ишваалу — сейчас в гавани Библа стояло два таких, а третий строился.

Корабль получился раза в два больше, чем все построенные до него. Он и впрямь был прекрасен: пристально глядящий вдаль Всевидящим Божественным Оком на носу, над острым тараном, изящно загибаясь «хвостом скорпиона» на корме, где рулём служили два тяжелых весла. На судне помещались несколько десятков человек, а трюм был доверху заполнен глиняными амфорами с вином и оливковым маслом, изюмом, сушёными финиками и фигами, медной рудой и слитками меди с Кипра, стеклянными вещами из Двуречья, целыми стволами ливанского кедра, сосудами из разных металлов и камня, статуэтками ханаанских богов и египетскими скарабеями. И много ещё чем.

А в обратный путь он загрузится драгоценным лазуритом из сказочных гор далеко на востоке, золотом и серебром, медным и бронзовым оружием из стран хеттов и хурритов, дурманящими и бодрящими зельями. И — рабами.

Пока же корабль резво шёл, влекомый попутным ветром, наполняющим квадратный парус на кедровой мачте, и ему помогали тридцать сильных гребцов на буковых скамьях, синхронно ворочающих вёслами васанского дуба.

Бхулак предчувствовал времена, когда такие корабли пройдут по всему срединному морю и их команды станут основывать на всех его берегах торговые колонии. А потом они выйдут и за Мелькартовы столпы, поплывут в баснословные страны на севере и юге, может, даже достигнут неведомых земель далеко на западе, за страшным Морем Тьмы.

— Будет буря, — уверенно заявил стоящий рядом капитан, и Бхулак даже не подумал усомниться в его словах.

Да он и сам ощущал в воздухе надвигающееся ненастье: небо всё больше мрачнело, посверкивая молниями, лазурные воды стали тёмно-зелёными, пробегавшие по ним ласковые белоснежные барашки сделались вдруг стремительно-норовистыми, яростно метались туда-сюда, и корабль всё сильнее раскачивался под их напором.

Капитан, прошедший множество куда более сильных штормов, взирал на это с полным спокойствием — как и Бхулак, видевший их куда больше. Но начинающаяся гроза унесла его мысли — в место, отсюда далёкое и времена куда более ветхие. Он видел обречённый град на берегу озера и обезумевших людей, ещё недавно вальяжных и уверенных в себе, а теперь с ужасом глядящих на ставшие вдруг смертельными небеса, наполненные огненной смертью, которая вот-вот прольётся на землю.

Тогда Бхулак сделал всё, что мог, а мог он очень мало. И тогда он, наверное, впервые понял, что Поводырь — не самое могущественное существо мира сего.

Участь Содома

Долина Сиддим, Содом. 2154 год до н. э.

— Не желаешь ли насладиться моим телом, странниче? Всего за геру серебра тебе будет позволено всё, чего пожелаешь!

Блудница как блудница — ярко раскрашенное лицо, дешёвые побрякушки. И стоит на обычном месте — пятачке у городских ворот, среди своих товарок. Но что-то было не так.

Бхулак пристально посмотрел ей в лицо и увидел размалёванного мальчишку, кривящего влажные губы в похотливой улыбочке. Хотя, надо сказать, он неплохо имитировал женские повадки. Да ещё накладные груди под ктонетом…

Бхулак отвернулся и направился дальше.

— Будь проклят твой путь, ненавистник сладких юношей! — раздалось ему в спину.

Похоже, блудника взбесила тень презрения, что промелькнула по лицу сорвавшегося клиента.

– Ничего, вечером сам подставишь свою задницу!.. — продолжал грозить блудник, но Бхулак его уже не слушал.

За свою невозможно долгую жизнь он повидал много — слишком много для того, чтобы сохранить способность удивляться. Но Содом почти воскресил её в нём. И дело не в величии и великолепии города — он мало чем выделялся из прочих зажиточных городов Ханаана. Толстые стены, обитые бронзой врата в западной стене, глядящие на огромное озеро, которое тут называли морем, пыльные узкие улочки, лепящиеся друг к другу глинобитные дома.

Для этих мест город был густонаселён — несколько тысяч жителей, может, даже больше десятка. Но Бхулака, бывавшего в городах гораздо более многолюдных и славных, поразил не он сам, а его люди, вернее, то, как они себя вели. Хотя, на первый взгляд, и тут всё было обычно — прохожие шли по своим делам, торговцы всякой всячиной зазывали покупателей, старики сидели у своих домов. Но вскоре у пришлого человека складывалось чёткое впечатление, что местные жители делают всё это как-то расслабленно, без целеустремлённости, словно не живут, а лишь играют в жизнь.

При этом спокойными и умиротворёнными они тоже не были.

— Достойная дева, не укажешь ли путь к дому Лота, вождя пастухов, во имя Ваала? — попытался обратиться он к встречной девушке в изящном плаще, с прихотливой причёской и накрашенным лицом. Хоть блудницей дева явно не была, но голову, как и многие местные женщины, не покрывала.

На вопрос она лишь враждебно зыркнула и ускорила шаги.

Пожав плечами, Бхулак попытался узнать путь ещё у нескольких прохожих, но, не получив ответа, направился к главной площади, справедливо рассчитывая, что важный человек, которого он искал, должен жить где-то поблизости от неё. Конечно, вчерашний предводитель кочевников вряд ли сразу вошёл бы в высшее общество богатого торгового города, но тут случай особый. Более тридцати лет назад Содом и другие города долины Сиддим, воспользовавшись смутой в Аккадском царстве, решили жить самостоятельно. Однако десять лет спустя новый царь Нарам-Суэн, дабы привести бунтовщиков к покорности, наслал на них войска во главе с наместником Элама Кудур-Лагамаром. Содом, Гоморра и другие окрестные города были взяты и разграблены, жителей повели в плен. Всё, как обычно.

Но Кудур-Лагамар совершил смертельную ошибку, заодно разграбив и пленив народ Лота, раскинувшего свои шатры и пасшего скот в плодородной долине Сиддим. Только вот у этого богатого кочевого вождя оказался заботливый дядюшка — еще более богатый и золотом, и скотом, и людьми. Звали того Аврам. Услышав о приключившейся с любимым племянником беде, он собрал лучших своих воинов и ночью напал на лагерь празднующих победу царей.

У Аврама было всего несколько сот человек, да примерно столько же у его союзников — других кочевых вождей. Но то были суровые мужи, закалённые странствиями в пустынях, не боявшиеся ни диких зверей, ни разбойников (каковыми они и сами были), и прекрасно владеющие оружием. Да и эффект неожиданности был на их стороне. А ещё к ним присоединились бежавшие содомляне, скрывающиеся от врагов среди окрестных скал. В общем, союзники гнали войско захватчиков до самых врат Дана, отобрали всю их добычу и освободили пленных, в том числе и Лота, который с тех пор поселился в городе, в доме, проданном ему благодарными отцами города.

Бхулак знал эту историю в подробностях: ведь это именно он в своё время был отправлен Поводырём в Аккад, чтобы подготовить нападение на Пятиградье…

Он вышел на обширною площадь с большим святилищем, посвящённым Ваал-Фегору. Вокруг храма, как и в прочих городах, гомонил рынок. Гость города с любопытством огляделся. Он вновь ощущал неправильность, какую-то инородность этих людей — и ещё острее, чем прежде на улицах. На первый взгляд здесь царило безудержное веселье, приличное, скорее, на каком-то большом вечернем празднике, а не в середине обычного трудового дня. Отовсюду раздавались громкие крики, женский смех, звуки кимвалов и тимпанов, кинноров и свирелей, а жарящееся на угольях мясо в уксусе с пряными травами источало аппетитные ароматы.

Большая часть людей разодета была в яркие праздничные наряды, порой слишком вычурные, а то и вовсе странные — Бхулак видел такие в далёких краях, Та-Кемет или Киэнги, но не тут. А иные горожане, особенно, женщины, напротив, были одеты слишком скудно — порой лишь в сандалии, ожерелье да набедренною повязку. Бхулак подумал, было, что это рабы, но вели они себя так совсем не как невольники — торговались, громко беседовали, просто праздно шатались, разглядывая всё вокруг, словно делать им было совершенно нечего.