Он зарычал ещё сильнее и стал двигаться в бешеном темпе, под который она сразу же подстроилась, ловко раскачиваясь на мужчине, словно мартышка на пальме. Глаза её были по-прежнему закрыты, а лицо выражало полное блаженство.

Что касается его, то он никогда, как ему казалось, во всей своей безумно долгой жизни не испытывал настолько острого наслаждения. Он словно бы перестал существовать, вернее, перешёл в иной пласт бытия, где всё оно заключалось в этом оглушающем ощущении не то безбрежного наслаждении, не то безграничной боли. Он омывался им, словно стоял под струями мощного водопада, концентрировал его в себе, трансформировал, умножал — и щедро отдавал назад той, через кого получал.

Они не сознавали, что оба громко кричат, что их, наверное, слышат не только соседи по дому, но и весь квартал — да если и сознавали, им было бы всё равно. Их не стало в этом мире, они погрузились в другой — мир ласкового безумия, неземного наслаждения и пылающей вселенской муки.

Однако, при всей своей нечеловеческой силе, Бхулак стал утомляться. Почувствовав, что он замедлил темп, она соскользнула с него, и, развернувшись, нагнулась, снова пропуская его в себя. Он ускорил темп движений и продолжал ускорять, охая и задыхаясь, пока не настал взрыв, который он встретил утробным торжествующим рёвом, слившимся с её пронзительным криком.

В полуобморочном состоянии, обливаясь потом, они стояли по-прежнему слившись. Но страсть ещё кипела внутри них, стараясь прорваться в мир. И вот Бхулак протянул руки, развернул её к себе, покрыл поцелуями лицо, шею, грудь, опустился на колени и продолжал целовать — живот, бёдра, ниже…

Она расставила ноги пошире, конвульсивно выгнулась всем телом, словно лук, и вновь застонала сквозь сжатые зубы, словно от непреходящего мучения.

На Бхулака опять накатило безумие, он вскочил, поднял её на руки и бросил на низкое ложе, навалившись сверху, словно лев на добычу…

…Много часов — а может, тысячелетий — спустя они, обессилев, бок о бок лежали на мокром от пота ложе. Бхулак молчал, безуспешно стараясь осознать то, что он пережил. Девушка тоже молчала, дыша тихо и ровно — но не спала.

— Я буду называть тебя Арэдви, — наконец, произнёс он, сам не зная, зачем и почему — просто это имя ласкало его слух.

Она лишь слегка сжала его руку.

Маргуш, Марга. 2003 год до н. э.

Он уже не удивлялся, что, подходя к жилым помещениям храма Пиненкир волнуется всё сильнее — за время, прошедшее с тех пор, как он впервые увидел Арэдви, ощущение это сделалось для него привычным. Он лишь не понимал, как такой человек, как он, умудрённый тысячелетиями жизни, познавший сотни женщин, большую часть из которых уже и не помнил, ещё сохранил способность пылать подобной страстью — безрассудной и непреклонной, заставляющей его забыть обо всех делах, днями предвкушая встречу с девушкой, погружаясь ночами в бездны экстаза, и томительную тоску утром, когда она уходила.

Посвящённые богине женщины обязаны были идти с любым мужчиной, который им платит — таково было их служение и аскеза. Но Бхулак на следующий день после первого свидания с Арэдви пошёл к Хуту-Налаини и просил принять от него крупную плату за танцовщицу — с тем, что она будет считаться разовым взносом, но видеться с женщиной он станет каждый вечер. Пряча ухмылку в чёрной бородке, настоятель взял у него массивный золотой футляр для пениса, в глубокой древности и очень далеко от этих мест служивший знаком достоинства царя-жреца исчезнувшего народа.

Здесь всегда было так — глубокая набожность, необходимость соблюдения множества запретов и исполнения сложных ритуалов, сочетались с откровенной жаждой выгоды и алчностью. Местные, однако, противоречия в том не видели — разве боги не благословили их страну именно через торговлю, и разве великолепные храмы не стояли благодаря, в основном, прибыльным сделками купцов страны Маргуш?..

Бхулак, конечно, осознавал, что жрец пытается им манипулировать через Арэдви и что она сама многое скрывает от него. Но его всё это не волновало — он добровольно и без остатка отдавался охватившему его безумию, презрев и дела, которые должен был вершить в качестве аккадского тамкара, и свою подлинную задачу, поставленную Поводырём.

Последний, впрочем, давно уже не выходил с ним на связь. Что же касается его ложной миссии в Маргуше, вскоре та вполне явственно напомнила о себе…

Он шагал к воротам храма через квартал воинов, мимо длинного здания, в котором в дни больших праздников происходили общие священные трапезы всех обитателей города, когда жрецы, чиновники, купцы и военачальники, в присутствии самого Святого человека, сидели и поглощали пищу бок о бок с простолюдинами. Впрочем, праздника сейчас не было и залы эти пустовали.

Ему предстояло пройти ещё узкую улочку, отделявшую квартальную стену от глухого тыла казарм стражи. Но не успел он завернуть за угол, его ногу пронизала резкая боль — вредный острый камушек проник в переплетение сандалия и впился в стопу. Резко остановившись, Бхулак нагнулся, чтобы вытащить беспокоящий предмет. И услышал над собой еле слышный шелест, завершившийся лёгким стуком о ствол молодого туранга, перед которым он остановился.

Подняв голову, он увидел, что из древесного ствола торчит маленькая стрелка с оперением из пуха чертополоха. Бхулак мгновенно вскочил и бросился назад, нащупывая под накидкой короткий кинжал — носить оружие в стенах священного града было запрещено, но без него он чувствовал себя голым.

Однако гнаться было уже не за кем — лишь смутная тень мелькнула в конце улочки и растворилась в наступающих сумерках. Тогда Бхулак вернулся к дереву и внимательно осмотрел стрелку. Попытался осторожно её вытащить, но наконечник легко отделился, оставшись в стволе — как оказалось, он был очень непрочно прикреплён к стрелке чем-то вроде клея.

Разумеется, это был яд — скорее всего, из аконита. Кто-то хотел его убить, и это не случайный грабитель — те подобным оружием не пользуются.

Бхулак с благодарностью взглянул на валяющийся рядом камушек, спасший ему жизнь, и задумался. Встречу с Арэдви придётся отложить — дело казалось слишком серьёзным. Поразмыслив ещё пару минут, он отправился за городские стены — к дому, куда поселили посольство царя Веретрагны.

Вообще-то, это была не первая попытка нападения на Бхулака в Марге, но остальные пару-тройку случаев можно было бы счесть случайностями. Однако не этот — тут явно действовал наёмный убийца. И Бхулак был почти уверен, что знает, кто его наниматель.

Машда, настоящий тамкар томящегося теперь в эламском плену аккадского царя Ибби-Суэна, после появления Бхулака остался не у дел. Сначала он пытался сразить якобы посланца царя, пленившего его господина, ледяным высокомерием, но не преуспел — маргушские власти быстро прекратили с ним все контакты и пресекли содержание. Его даже покинули слуги.

В других обстоятельствах он бы собрался и отправился назад, но как встретит его завоеватель, предсказать не мог, потому продолжал сидеть в Марге, проедая нажитое тут за все эти годы личное добро. Впрочем, смиряться с таким жалким положением этот весьма самоуверенный и жёсткий господин не собирался. До Бхулака, быстро обзаведшегося здесь собственной сетью соглядатаев, дошли вести, что Машда отправил письмо в Ур, предлагая свои услуги эламцам и спрашивая подтверждения полномочий своего конкурента. Но с этим он опоздал: Бхулак уже мысленно связался с одним из своих сыновей в Уре, и с другим — в Эламе. Оба были высокопоставленными вельможами, близкими ко двору царя Хутран-темпти, и быстро устроили официальное назначение Бхулака тамкаром в Маргуше, о чём в Маргу вскоре и прибыло подтверждение.

Больше против него оружия у Машды не оставалось — помимо тайного убийства. Бхулак сильно подозревал, что некоторые неожиданные неприятности — нападение разбойников за стенами города, кирпич, «случайно» упавший с крыши, когда он проходил под ней, бросившийся на него в одном из селений разъярённый бык — подстроены соперником. Но доказать этого, конечно, не мог. Огромная сила Бхулака, безупречная реакция и везение избавили его от печальных последствий этих происшествий.