Телеграмма об этом пришла еще до того, как я добралась до дома (я ведь ехала на трамвае и по дороге еще зашла на почту, выполнить пару поручений шефа: кризис кризисом, а текущие дела запускать нельзя). Дядя нашей клиентки предлагал встретиться сегодня же вечером и даже называл место.

Когда я сообщила шефу о своем разговоре с Мягколап, он сперва рассердился:

— Вы серьезно рисковали, Анна! — воскликнул он. — А что если Вельяминов засек бы вас?

— Да, — вздохнула я. — Он бы вызвал полицию. Это было бы неприятно.

Как я уже говорила, даже если бы у меня имелась лицензия сыщика, не было никаких оснований заходить в дом Вельяминовых без приглашения.

— Полицию! — хмыкнул шеф. — Надеюсь, обошлось бы этим.

— Вы думаете, что все зашло так далеко, чтобы он…

— Неужели два похищения ничему вас не научили? — в голосе шефа звучала неожиданно мягкая укоризна. — Планы Соляченковой явно такой природы, что она, не считаясь с другими соображениями, легко жертвует теми, кто случайно о них узнал.

— Шеф, да полно вам! Меня они похищали по другому поводу… — начала я.

— Боюсь, что нет, — шеф вздохнул. — Похищение человека — дело достаточно серьезное. Если эти господа готовы на него пойти принципиально, повод не так важен. Но вы, тем не менее, хорошо поработали. Личная встреча с Арсением Мягколап многое для меня прояснит… Хотя меня больше интересует та часть деятельности Вельяминова, которая не связана с генмодами.

— В каком смысле? — спросила я. — Разве суть проблемы как раз не в том, что вся его работа связана с генмодами?

— Отнюдь нет! — шеф прошелся по своему столу туда-сюда, хлеща себя пушистым хвостом по бокам. — Помните, что рассказала наша клиентка? Что Вельяминов встречается с большим количеством людей и генмодов. Зачем он встречается с генмодами и чем он занимается в первую половину дня в своей школе, мы выяснили. А вот какую-такую деятельность он ведет во вторую половину дня, когда он отбывает на службу к Соляченковой в ее контору, ясно не вполне.

— Обычную деятельность, — удивилась я. — Занимает же он у нее какую-то должность!

— Да, он ее начальник охраны. Замечу, вовсе не директор по связям с общественностью. Зачем же ему встречаться с таким количеством новых людей, что даже его жена что-то заподозрила? Полагаю, тут речь идет о той части плана Соляченковой, о которой мы еще не знаем. Опять же, слова Камской меня беспокоят. Они собираются форсировать свой план, поскольку по ошибке приняли ваши действия за сознательную провокацию. Но что это за план, мы пока не знаем, за исключением того, что они для него пытались выявить генмодов, обладающих властью и подверженных воздействию булавки… Конечно, я кое-что предполагаю на этот счет. А что предполагаете вы, Анна?

— У меня есть догадки, — осторожно проговорила я.

— С удовольствием их выслушаю, — мурлыкнул шеф и начал вылизывать лапку, как будто ему не было никакого дела до моих догадок.

Я набрала воздуху в грудь. Не люблю, когда шеф устраивает мне экзамен таким образом! С другой стороны, время поразмыслить над ситуацией у меня было, и я почти не сомневалась, что слишком сильно я не ошибусь.

— Соляченкова пыталась собрать себе армию через Школу детей ночи, но мы расстроили ее планы, — проговорила я. — Значит, логично предположить, что с генмодами она собирается проделать то же самое. Для этого она опирается на тех генмодов, у которых нет ни силы, ни власти. Именно за эту часть плана отвечает Вельяминов. Но зачем бы генмодам идти за Соляченковой? Что она может им предложить? Лучшее положение в городе? Какие-то дополнительные законы и преференции? Освобождение от налогов?

— Боюсь, — проговорил Василий Васильевич, — все значительно хуже. Не уверен до конца, но она, возможно, хочет предложить им простое выживание.

— О чем вы?

— Вспомните наше знакомство с Соляченковой. Она воспользовалась дрессированной вороной, чтобы попытаться подорвать доверие к генмодам-птицам и спровоцировать стычки. Затем она в течение года последовательно поддерживала законопроекты — точнее, ее ставленники поддерживали, — которые должны были привести к ограничению прав генмодов. Наконец, теперь она ищет рычаги воздействия на генмодов, которые пользуются в городе уважением… Что из этого следует?

— Она пытается спровоцировать напряженность между людьми и генмодами и ухудшить тем самым ситуацию, — дошло до меня.

Шеф кивнул.

— Вероятнее всего. Остается только надеяться, что арка на дирижабле не успела сработать, и что теперь, когда Орехов со своими экспертами держит «Прогресс» под неусыпным приглядом, Соляченкова не рискнет установить новую.

— Конечно, не рискнет! — воскликнула я. — Будет слишком много вопросов, в том числе у полиции! Она так сильно излучала, эта арка, я удивлена, как вы это не почувствовали. Ужасно давила!

Боюсь, в своей горячности я упустила из виду, что это самое излучение чувствовали только те, у кого имелись активные гены подчинения. Шеф к их числу не принадлежал, как и большинство генмодов, которые в тот день прибыли на дирижабль.

Наверное, подсознательно мне сложно было вообразить, как можно не чувствовать это гадкое, ужасное давление, скручивающее тело страхом и лишающее воли…

Раздался стук, потом дверь кабинета сразу же отворилась, и вошел Прохор. Я слегка удивилась: была пятница, а в этот час в пятницу личный камердинер шефа обычно уже удаляется к себе. Суббота у него выходной. Выходные Прохор обычно проводит дома, но бывает, что и отлучается куда-то.

— Василий Васильевич, вечерние газеты, — сказал он. — Специальный выпуск. Думаю, вам будет небезынтересно.

С этими словами он положил на стол перед шефом гору бумаги, еще теплой, пахнущей типографской краской.

На первой странице красовалась фотография Пожарского — я узнала его сразу, те, кто говорит, что генмоды на одно лицо, просто никогда не общались с ними плотно. Рядом с ним позировал его сын Славик, одного с отцом размера, но с подвешенным на грудь знаком солнышка — оно показывало, что носящий его генмод все еще ребенок. Когда мы начнем выходить с Васькой куда-то, ему тоже надо будет такое носить.

Но подпись совершенно не подходила к милому семейному портрету. Огромные буквы под фотографией гласили: «Депутат Пожарский сознался в похищении матери своего ребенка! Мэр Водянов: этические нарушения несовместимы с постом в городском совете!»

— Какая-то чушь! — сказала я, в ужасе глядя на заголовок. — Что заставило его признаться? Да и ведь он не похищал ту собаку, ее похитила Марина!

Да, Марина, моя лучшая подруга. Именно так мы и познакомились. Я ее прикрыла, потому что не могла не восхититься мотивами, которые подвигли ее на это преступление — она пошла на похищение не ради корысти или злобы, но ради своего ученика, того самого Славика.

В свое время Пожарского очень обеспокоила вся эта история как раз потому, что она могла стоить ему места в Городском собрании и вообще всей его карьеры. А он много и упорно работал над расширением прав генмодов в Необходимске. И вот теперь признается сам!

Чем его запугали? Что ему предложили за это?

Вдруг меня охватила та самая отвратительная дрожь, то самое предощущение безволия, тяжелый, животный страх. Пока без направленного воздействия, без конкретного приказа, но, так же, как на борту «Прогресса», я чувствовала: если этот приказ отдадут, даже с помощью моей броши я не смогу ему противиться. Он будет слишком силен.

В ужасе я повернулась к окну.

Небольшая с расстояния, но на самом деле огромная сигара дирижабля медленно плыла над причудливыми флюгерами главного корпуса Медицинской академии — их видно из кабинета шефа.

— Они перестроили эту машину, — пробормотала я, опираясь на край стола.

Прохор тут же подхватил меня под руку, и очень хорошо: наверное, я бы тут и свалилась.