— Поедемте, — сказал он. — От нас можно доехать на трамвае всего с одной пересадкой… Нет, возьмем извозчика.

— Зачем так тратиться… — попыталась протестовать я.

Последовал еще один жесткий красноречивый взгляд, после которого я даже не пыталась спорить.

Дорога домой показалась мне почти нереальной.

Мы в самом деле поехали на извозчике, причем Эльдар не позволил мне заплатить самой. Впрочем, едва я предложила, то тут же со смущением обнаружила, что платить-то мне и нечем: у меня было ощущение, что мне почти не приходилось участвовать в сборах денег в нашей Школе, но как-то так вышло, что я отдала большую часть наличности, бывшей при мне.

Кроме того, не далее как три дня назад Светлана убедила меня не продлять на следующую неделю мою комнату — зачем, мол, если меня разместили прямо в школе. Эту комнату я не оплакивала: мне не нравилась ни хозяйка, ни то, что она предлагала в качестве утреннего приема пищи (у меня язык не поворачивается назвать это завтраком или даже утренним чаем). В особняке мне выделили комнату вместе с другой девушкой, адепткой более высокого уровня, Екатериной. Как-то так вышло, что там я никогда не бывала одна.

Впрочем, меня это не особенно беспокоило: времени на сон все равно оставалось очень мало…

Да, задаток за комнату, который хозяйка (весьма неохотно) вернула мне при выселении и который, по сути, принадлежал то ли Вильгельмине Бонд, то ли Мурчалову, я тоже куда-то дела. Возможно, отдала Светлане на сохранение. Или Ирине. Или не отдавала, а все же пожертвовала?

Почему-то я не могла вспомнить точно — и это при том, что всегда хвасталась четкостью памяти!

Всю дорогу до дома меня преследовало странное ощущение кристальной ясности сознания, словно в противовес недавной спутанности. Абсолютно новым взглядом я глядела на обычные наши весенние улицы — за неделю снег стаял уже полностью, однако листья еще и не думали появляться — на послеполуденное солнце, ярко вспыхивающее в окнах домов… Ехать было далеко, через полгорода: общежитие ЦГУП находится в Дельте, как и само ЦГУП. И о чем я думала, когда отправилась к Эльдару вместо того, чтобы поехать к Мурчалову?

И почему, мелькнула у меня мысль, дорога сюда совсем не показалась мне изматывающе длинной, словно я половину ее проспала и только у общежития очнулась? Это при том, что мне пришлось сменить как минимум три трамвая!

Вроде бы не так много времени я провела вдали от шефа и нашего дома по улице Нарядной — а теперь казалось, будто целую вечность. Свою роль сыграло и то, что на улицу я выходила нечасто, а когда выходила, то лишь для того, чтобы добежать до почтового ящика (не ближайшего к особняку, а следующего по улице) и черкнуть открытку Бонд.

Ах нет, еще не далее как вчера я зашла в почтовый участок спросить, не было ли мне писем или телеграмм до востребования: именно таким манером я просила оставлять мне инструкции. Письма имелись, но последнее было получено во вторник. Там Бонд просила быть осторожнее, чаще сообщать обо всем, что я видела, и приглядываться, не бывает ли в особняке Школы ночи гостей извне. Особенно ее интересовали состоятельные горожане.

Если я встречала таковых, мне нужно было запомнить, как они выглядят и хорошенько записать.

Я сделала лучше — я зарисовала всех четырех гостей, которых видела за эту неделю. Их портреты лежали у меня в кармане, в небольшой записной книжке. Никого из этих людей я не знала.

Достаточно ли будет этого?

И почему Бонд не ответила на мое письмо?

Кстати говоря, нужно будет вернуть ей деньги за квартиру… У меня никаких сбережений не было — придется занять у шефа. Да, шеф. Должно быть, он встретит меня грандиозным разносом…

Какой-то отстраненной частью своего сознания я обрадовалась появлению этих обычных, бытовых, земных мыслей. Это означало, что я понемногу выхожу из полурелигиозного угара, в котором находилась последние дни. В самом деле околдовали меня, что ли?

Нет! Магии не существует! Вот и Эльдар говорит, что ни о каких вампирах никогда не слышал — не считая сказок об упырях, оживших покойниках. Но те не столько пили кровь, как вампиры галлийских и юландских преданий, сколько пожирали мертвую плоть.

А зачем же тогда Лейфссон собирал кровь у девушек?

Задумавшись над этим, я сама не заметила, как мы подъехали к нашему крыльцу. Эльдар рассчитался с извозчиком, пока я стала у дверей ни жива ни мертва. Мне вдруг стало страшно. Шеф умел разносить меня особенно изящно; ему хватало нескольких покачиваний хвостом и двух-трех фраз, чтобы я полностью ощутила свое ничтожество.

Эльдар подошел к двери, посмотрел на меня, на дверной звонок — и позвонил сам.

Дверь открыл Прохор.

— Анна! — произнес он с непередаваемо торжественной интонацией; в торжестве слышались ноты изрядного облегчения, легкого упрека и удивления. — Какое счастье! Заходите же скорее, скорее! Василий Васильевич вне себя от тревоги!

Я ведь уже говорила, что Прохор немного похож на старую драматическую актрису?

Да, домашний прием оказался вовсе не тот, которым я пугала себя по дороге.

Сложно сказать, чего именно я ожидала — мысли мои все еще были спутаны, в таком состоянии не по силам сложные прогнозы. Однако меньше всего меня удивила бы выволочка, в лучшем случае, снисходительное объяснение того, что я сделала не так, и приказ возвращаться обратно в Школу, ежели я еще не испортила все окончательно своим побегом.

Вместо этого меня встретили таким облегчением и радостью, словно я вернулась с поля битвы или выкарабкалась из болезни.

Василий Васильевич даже выбежал мне навстречу в прихожую — он никогда так не делает! — а потом вспрыгнул мне на колени, когда я присела на диван в гостиной. Последний раз он поступал так, когда я оправлялась от последствий воздействия булавки в тайной лаборатории Резникова.

Встревоженно взглянув на меня, Мурчалов обратился к Эльдару:

— Молодой человек, потрудитесь объяснить, почему она в таком состоянии!

Мне показалось, что Волков еле удержался от того, чтобы не оскалиться на шефа.

— Никаких объяснений я предложить не могу, господин Мурчалов, — сказал он вместо этого спокойным тоном. — Я проводил Анну Владимировну домой, теперь могу возвращаться к себе.

— Как вам угодно! — а вот шеф натурально взъерошился, сейчас прыгнет.

Я слегка растерялась: впервые я видела, чтобы шеф, обычно любезный и обходительный, вел себя таким образом. Однако ситуацию неожиданно смягчил Прохор.

Он положил руку на плечо Эльдара и сказал отеческим тоном:

— Эльдар Архипович, полно вам. Извините нас. Я ведь говорил, что хозяин вне себя от беспокойства. Он понимает, что вы только помогали Анне Владимировне.

Мурчалов чуть расслабился — его когти перестали с такой силой вцепляться в мою юбку.

— Да, — проговорил он сквозь зубы, — я понимаю. Кроме того, мне желательно передать через вас весточку Пастухову. Неизвестно, что сейчас творится на почте… Задержитесь, прошу.

Плечи Эльдара слегка опустились, однако он не отдал Прохору кепку, которую комкал в руках.

Наконец-то у меня появился голос — правда, хриплый и какой-то не мой.

— Что случилось? Что творится на почте?

Мне вдруг показалось, будто после недельного пребывания в Школе детей ночи я и в самом деле оказалась в какой-то иной реальности. Странная мысль.

— А вы ничего не знаете? — Мурчалов пристально взглянул на меня. — Где вы пропадали?

— В Школе детей ночи, куда меня отправила Вильгельмина, — сказала я растерянно. — Я думала, вы знаете!

— Я тоже думал, что я знаю! — воскликнул шеф. — Видите ли, Вильгельмину взяли под стражу, да не в Управлении правопорядка, а в здании Специальной комиссии при мэрии — и нам пока так и не удалось добиться с ней свидания!

— Что за Специальная комиссия? — мне показалось, что я ослышалась.

— Ее создали в понедельник. Насколько я знаю, это было компромиссное решение: когда не удалось пропихнуть этот закон об ограничении прав генмодов, была создана Специальная комиссия по расследованию нарушений, угрожающим устоям города! А уже в среду они арестовали Вильгельмину, и это все, что мне удалось узнать!