– Каждый человек невольно задумывается о превратностях судьбы.

– Каждый, но только не Бестужев.

– Вы связываете с этим портретом какой-то дипломатический ход?

– Скажите, Гарвей, а вы не слышали от нашего резидента о появлении подобного портрета, скажем, в Вене?

– О да, и он вызвал неменьшую сенсацию при венском дворе.

– А в Париже?

– И в Париже.

– И в Саксонии?

– Что вы хотите этим сказать, милорд?

– Только то, что подобное одновременное появление, по-видимому, одинаковых портретов никак нельзя отнести за счет случайности.

– Да, действительно в этом есть определенная система.

– Особенно если обратить внимание на то, что все названные дворы были связаны с бывшим канцлером. Я думаю – все сложнее и проще. Давайте попробуем разобраться, кому выгодно появление в Европе подобных портретов. Кстати, наш резидент уверяет, что они появились в большом количестве экземпляров и в самой России.

– Во всяком случае, не императрице Елизавете.

– Вне всякого сомнения. Может быть, наследнику?

– Но он всегда ненавидел Бестужева и был только рад его падению. Ведь это благодаря Бестужеву Россия присоединилась к франко-австрийскому Версальскому союзу и вступила в войну с Пруссией.

– Остается еще один участник этого розыгрыша – сам Бестужев. Бывший канцлер хотел и сумел обратить на себя внимание. Мне еще не приходилось встречаться с такого рода театральными представлениями, и я должен в полной мере оценить изобретательность Бестужева.

– Но цель?

– Она не так проста, на первый взгляд во всяком случае. Но если сопоставить появление портрета с тем обстоятельством, что, по сообщению резидентов, вновь возобновились работы в московской церкви, которая воздвигалась Бестужевым в честь вступления на престол императрицы Елизаветы, определенный вывод напрашивается сам собой. Это способ обратить на себя внимание императрицы и попытаться заставить ее забыть о своих винах. Думаю, что если бы Бестужеву представилась возможность лично встретиться с императрицей, он сумел бы ее убедить в своей невиновности. Все дело в том, чтобы с нею встретиться.

– Итак, эпоха еще одной императрицы кончилась: Елизаветы больше нет.

– И Пруссия одержала очередную совершенно неожиданную победу. Император Фридрих, не стесняясь в выражениях, так и сказал: „Умерло животное, погиб и его яд“. Приход к власти Петра III дает ему немыслимые преимущества. Безо всякой войны, без малейших дипломатических усилий он получает в качестве сферы своего влияния все русское государство. Петр III видит в нем бога.

– Удивительно, что императрица, так хорошо знавшая недостатки своего племянника, так опасавшаяся его увлечения Пруссией для русских дел, все же не сделала завещательных распоряжений.

– Елизавета, кажется, до конца продолжала бояться смерти и суеверно откладывать вопрос завещания. В конце концов, какая разница усопшему, что произойдет на земле после его похорон.

– Нет, разница все же есть, и немалая. Уступить силу и власть человеку, которого ненавидишь и презираешь, – подобное сознание, уверяю вас, может отравить существование даже в райских кущах. Если императрица окажется их достойной.

– Насколько я понимаю, Елизавета не переставала удивляться причудам и ограниченности своего племянника, и тем не менее.

– Она, несомненно, поторопилась с провозглашением Голштинского принца своим наследником. Надо было хотя бы присмотреться к нему и, во всяком случае, представить себе, какое воспитание он получал и можно ли это воспитание изменить на новый лад.

– Но принца Петра воспитывали, и как будто достаточно тщательно, в Голштинии.

– Как будущего наследника шведской короны. Отсюда лютеранская религия и ненависть к России как условие шведского патриотизма. Все это юный принц как нельзя лучше усвоил.

Ф. Рокотов (?). Портрет Екатерины II.

– Отсюда его оскорбительные для русского Синода указы, пренебрежение к православной церкви, которые не могут не раздражать дворянства и народа.

– Если бы только это. Умные советники могли бы сдержать неуместный пыл и переучить в конце концов принца на русский образец. Гораздо безнадежнее общее развитие принца. Он возненавидел науки из-за неудачных преподавателей, стал избегать книги.

– И сосредоточил все свои интересы на армии.

– Которую решил преобразовать на прусский лад. Вам не кажется странным, Гарвей, что люди не извлекают из истории уроков. Эта наука воспринимается почти всеми как противостоящая современности, тогда как в действительности это основная наука, позволяющая избежать ложных шагов в будущем. Петр III взялся прежде всего за гвардию, подобно тому как это сделал когда-то Бирон.

– Вы предвидите аналогичный исход, милорд?

– Да, история способна до известной степени повторяться. Чего же вы хотите, русская гвардия состоит из дворян, и переделка ее на прусский манер означает выступление против всего русского дворянства. Такое никому не сходило с рук безнаказанно.

– Осмелюсь возразить, милорд. Кто как не новый император освободил русское дворянство от обязательной службы. Этот шаг не может не принести ему популярности и благодарности именно среди дворян. А уничтожение Тайной канцелярии с ее розыском по политическим делам – разве это не освобождение для всего народа от постоянного страха? Мне кажется, уже одно это ворожит Петру III благополучное царствование.

– Освобождение от обязательной службы коснется сравнительно немногих, и притом провинциальных дворян, тогда как гвардия вобрала в себя представителей наиболее древних богатых и влиятельных семей. Кто из них захочет отсиживаться в своих деревенских владениях, вместо того чтобы делать жизненную карьеру, приумножать богатства, получать знаки отличия. Что же касается Тайной канцелярии, я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь всерьез отнесся к подобной перемене. Будем благоразумны. В старом своем виде Тайная канцелярия несомненно устарела. Но политический сыск как таковой не может перестать существовать. Это один из тех китов, на которых покоится всякое государство. Русские правители понимают это не хуже нас с вами.

– Ваши доказательства, милорд, действительно неуязвимы. К тому же наши резиденты подчеркивают детскость нового монарха, которого они склонны характеризовать как взрослого ребенка. Даже его увлечение армией носит характер детских развлечений, а не государственной военной подготовки. Какая досада, что всему этому прусскому театру уже не может противостоять Алексей Бестужев.

– Если бы он не вызвал гнева и осуждения императрицы Елизаветы, то все равно лишился бы своего поста и влияния при смене власти. Для наследника он был средоточием противников его восторженно боготворимого Фридриха. Кто знает, не улыбнулось ли в данном случае счастье бывшему канцлеру, что он уже отбывает наказание и может тем самым избежать конфронтации со своим давним недоброжелателем.

– Да, резиденты не пишут, чтобы император хоть раз вспомнил о существовании Бестужева.

– Тем лучше для Бестужева, могу я только сказать.

– Оставьте нас, господа, у нас конфиденциальный разговор с графом Бестужевым. Нет, и ты тоже, Григорий Григорьевич. Не серчай, только свидетелей нам с Алексеем Петровичем не нужно. Больно много набралось, что сказать друг другу надо. Не правда ли, граф?

– Ваше императорское величество, благодарность моя за милость вашу не знает границ.

– Никакой благодарности, Алексей Петрович. Это я должна вас благодарить за все то, что вы невинно претерпели ради меня.

– Простите, ваше величество, но разрешите быть вполне откровенным.

– Конечно, прошу вас, граф.

– Я претерпел не за вас, государыня, а за Россию. Держава наша нуждалась в такой повелительнице, как ваше величество. Моя жертва была жертвой ради того, чтобы избавить отечество от всех бед, коими грозило пришествие на престол человека безвольного, бесталанного и готового направить государство наше по гибельному пути. Ваша благодарность, ваше величество, не может относиться ко мне.