– Маневры?

– Осмотр соляных заводов, которым Петр придает очень большое значение.

– Дальше.

– На следующий день после приезда состоялся обед у Павла Ягужинского, во время которого пришло известие о пожаре на Васильевском острове. Император, по своему обыкновению, отправился принимать участие в его тушении.

– Простудился на пожаре?

– Нет, после пожара император благополучно возвратился во дворец, а утром, то есть 29 октября, отправился водой в Сестербек. На пути его судна встретилась севшая на мель шлюпка с солдатами. Многие солдаты не умели плавать, и Петр участвовал в их спасении.

– В ледяной воде?

– Вот это и вызвало простуду, о которой сообщил наш резидент. Однако чтобы справиться с ней, Петру понадобилось всего два-три дня. Второго ноября он смог вернуться в Петербург.

– Это не говорит о выздоровлении.

– Не говорило бы, милорд, если бы 5 ноября император не пропировал всю ночь на свадьбе у одного немецкого булочника.

– Невероятно! Хотя, возможно, это не худший способ поддерживать свою популярность в народе.

– Цена достаточно обременительная, ибо на пожарах и в зимней воде речь идет уже о здоровье и жизни.

– О, Петру надо отдать должное – он ничего не делает для виду. Но меня интересует, естественно, не свадьба булочника, а обручение старшей цесаревны.

– Ему помешали дворцовые события, связанные с Вилимом Монсом.

– Только снова прошу вас оставить романическую подоплеку этой истории. Сформулируем так. Император решил заняться тотальной ревизией действий своих подчиненных и любимцев. После окончания войны с Ираном и заключения Константинопольского договора с Турцией у Петра оказались развязанными руки для внутренних дел. Что же касается деятельности Вилима Монса, она, по-видимому, не отличалась добросовестностью.

– Материальные интересы всегда стояли для этого красавца на первом месте.

– Как и у его сестры. Мне припомнилась причина ее разрыва с императором. За спиной Петра Анна Монс позаботилась о подготовке брака с бароном Кайзерлингом.

– Не вижу в этом ничего необычного. Каждая фаворитка в конце концов приобретает супруга, который придает высокой связи необходимую добропорядочность или достойный конец.

– Обычно для всех, но не для царя. Петр, судя по всему, действительно любил эту женщину, более того – мечтал о браке с ней.

– Но откуда же смазливой немочке было знать, что царь способен на такое безумство, как брак с Екатериной?

– Откуда! В этих вопросах женщина обязана обладать шестым чувством, иначе ее проигрыш неизбежен. Да-да, совершенно верно – Петр, узнав о переговорах с Кайзерлингом, пришел в неистовство, подверг Анну домашнему аресту чуть ли не на два года и, хотя отказался от дальнейшей связи с ней, продолжал ревниво наблюдать за каждым ее шагом.

– Но ведь и барон Кайзерлинг проявил редкое постоянство.

– Анна Монс была очень хороша собой, она носила титул царской фаворитки. К тому же барону ничто не грозило – он не был русским подданным, но прусским посланником. Ссора с ним неизбежно приобретала бы политический характер.

– И все пришло к благополучному концу.

– Я не назвал бы его благополучным. Анна действительно настояла на своем браке с Кайзерлингом, но заключить его смогла только через восемь лет, в 1712 году, сразу после венчания Петра с ее преемницей – нынешней императрицей. К тому же Кайзерлинг почти сразу скончался. Анна стала готовиться к новому браку, но умерла, не успев в него вступить. Учтите, императрице Екатерине было во всех отношениях выгодно изображать симпатию к семейству Монсов и тем самым не выпускать их из виду. Рассуждения Екатерины носили не политический, а чисто женский характер и потому отличались предельной практичностью.

– Тем не менее 16 декабря состоялась публичная казнь Монса. Как был сформулирован приговор?

– Как мы уже говорили, всяческого рода плутовство и растрата имущества императрицы.

– Конечно, это ни о чем не говорит – и тем не менее. Подумайте, Грей, неужели в наш просвещенный век царь Петр так публично бы признался в нанесенном ему супружеском оскорблении. К тому же прожитые годы несомненно охладили первоначальный пыл Петра к жене. Не забывайте, что раздражение против нее накапливалось год от года: ежегодные беременности и ни одного выжившего сына, постоянное заступничество за тех, кто разорял государственную казну, прежде всего за Меншикова, далеко не умное поведение в сватовстве дочерей, собственные огромные траты при известной скупости Петра. Не будем вдаваться в перечисление всех тех неудовольствий, которые неизбежно возникают в каждом супружеском союзе после почти двадцатилетней совместной жизни. К тому же, не надо этого забывать, Петр никогда не отказывал себе в развлечениях амурного свойства. Екатерина могла себе позволить не замечать этих вольностей, пока была молода, но она начала стареть.

– Милорд, вас начала занимать психология.

– Милый Грей, именно с нее начинается служба дипломата, его неуспех или блистательная карьера, особенно с женской психологии. Если вас заботит ваша собственная судьба, не пренебрегайте ею.

К тому же у Петра есть тяготение ко всякого рода научным опытам. Он непременно снимает посмертные маски с тех, кем дорожит, и вполне может распорядиться заспиртовать для своей Кунсткамеры голову того, кто стал, в его представлении, преступником или был им на протяжении многих лет. Но к делу. Что происходило после казни Монса?

– Двадцать четвертого декабря состоялось обручение старшей дочери царя Анны с герцогом Карлом Голштинским.

– Которые от лица своего будущего потомства отказались от прав на российский престол.

– Совершенно верно, милорд. В первых днях января в Петербурге происходили выборы нового князь-папы для Всешутейшего собора. Петр принимал в них самое деятельное участие. И это, пожалуй, последнее событие, о котором доносил наш министр.

– А теперь известие о причащении. Возможно, императора уже нет в живых.

– Вот и все, батюшка Петр Михайлыч, нету больше государя Петра Алексеевича, и правит империей Российской ее императорское величество Екатерина Алексеевна.

– Да погоди, погоди ты, Савка, толком-то расскажи, как такое случиться могло?

– Да чего уж в задний след-то рассказывать. Все одно не вернешь.

– Вернешь не вернешь, а жить-то дальше надо, соображать, за что хвататься. Белый свет-от как стоял, так и стоит, чай.

– Что ж, захворал, значит, государь.

– Отчего?

– Про то мы неизвестны. Захворал, и все тут. Слег. Соломку под окнами дворцовыми раскидали, чтоб шуму помене, потом и вовсе езду запретили. Оно конечно, не столько шуму – какой шум от саней-то, – сколько чтоб не задерживались, не слушали. Кричал, сердешный, больно кричал, сердце обрывалось. Причастили его, алтарь для молебнов неустанных о здравии у дверей опочивальни воздвигли. Алтарь алтарем, только с ним и проходу в государеву опочивальню не стало. Попы, известно, дело свое знают, как псы стерегут – не подойдешь, не заглянешь.

– Это какого было-то?

– Двадцать второго января, на другой день после престола Божьей Матери Отрады и Утешения. Еще спор был – одни толковали, надо бы молебен отслужить, а императрица только ручкой махнула. Да и то сказать, праздникам-то нашим она так и не научилась, все с подсказки одной живет.

– Так вроде полегчало государю?

– Полегчать не полегчало, а поутих маленько, в сознание вошел, о престоле беспокоиться начал.

– Да говори же ты побыстрее, не тяни!

– Да чего ж тянуть. Так и говорю – беспокоиться начал. Сказывали, императрица к нему: мол, воля твоя какая, – а государь головой только качает, чтоб Анну Петровну позвали.

– А Меншиков что же?

– Какой там Меншиков – ему строго-настрого путь в государеву опочивальню заказан был.

– После тех денег нерасследованных, што ль?