– Поди, забыть успел.

– Бестужевы-то? Не из таковских. Этот ничего не забудет, разве благодарностью не погрешит. И то сказать, кто из вас ею грешен. Не ты ли с супружницей своей? Молчи, молчи! По-хорошему советую, потому что не желаю племянненки своей ненаглядной у власти видеть. А вы с Алексеем Петровичем на пару расстараетесь. Жизнь ей до последней минуты отравите, власти никакой не дадите, никакой волюшкой не порадуете.

– Исполню как прикажете, ваше величество. Спешу!

– Вот-вот, спеши. Да и тебя Алексей Петрович попридержит, ой как попридержит. Регент!

Если подниматься по парадной лестнице Михайловского дворца, где сегодня расположился Русский музей, то высоко под дымчатым потолком, между тяжело пружинящими атлантами, еле заметны полукруглые окна – глубокие провалы среди сплошь нарисованной лепнины. Кто, кроме специалистов, знает, что как раз за ними скрыт второй музей, многословная, подробная история живописи.

Надо пройти через несколько выходящих на фасад залов, огромными проемами открывающихся на сквер, свернуть в боковой коридор, долго считать пологие ступени в жидком свете колодца внутреннего двора, наконец, позвонить у запертых дверей – и ты в мире холстов. Нет, не картин, не произведений искусства – холстов, кажется, еще сохраняющих тепло рук художника, стоящих так, как им приходилось стоять в мастерской, где никто не думал об их освещении, выгодном повороте, развеске.

Картина в зале – предмет созерцания, восхищений. Между тобой и ею стоит незримая, но такая явственная стена признания, славы, безусловной ценности. Не о чем спорить и не в чем сомневаться: история сказала свое слово. Картина в запаснике – совсем иное. Это твой собеседник, близкий, физически ощутимый. Ему жадно и нетерпеливо задаешь десятки вопросов, и он отвечает – особенностями плетения холста, деревом и соединениями подрамника, открывшимися надписями и пометками, кладкой краски.

На этот раз в моем путешествии по запаснику – от портрета к портрету, от художника к художнику – не было заведомой цели. Нет, наверное, все-таки была, тайная, неосознанная, – дать волю поиску памяти. И через много часов, вне всякой связи с Матвеевым, случайная встреча: Екатерина II в юности, с некрасивым длинным желтым лицом в острых углах выступающих скул, рядом с будущим незадачливым императором Петром III, ее супругом. Молодой мужчина. Чуть поддерживая протянутую руку своей спутницы, будто представляет ее зрителям. Заученные позы, нарочито гибкие, танцевальные движения, великолепные платья – сходство с матвеевской картиной доходило до прямых повторов.

Опять-таки супружеская пара, но какая! Придворный живописец Елизаветы Петровны Георг Грот изобразил наследников императрицы – наследников российского престола. Случайное совпадение композиционных схем? Нет, Грот никак не повторял Матвеева. В западноевропейском искусстве подобный тип двойного портрета имел широкое, но специфическое применение. Это была форма утверждения будущих правителей государства в их правах – ее знал и использовал придворный живописец. Ее не мог не знать и воспитывавшийся в Голландии Андрей Матвеев.

Так, может быть, совсем не случайна была встретившаяся как-то в архивном фонде историка П. Н. Петрова пометка по поводу матвеевской картины „Государь с невестою“? Тогда она не привлекла внимания, но теперь – после Екатерины II и Петра III, после Грота...

Можно ли себе представить, чтобы жена художника, в представлении XVIII века – и вовсе простого ремесленника, носила платье, которое Матвеев изобразил на двойном портрете? Шелковистая, мягкая, драпирующаяся на перехваченных лентами и пряжками рукавах ткань, глубокий вырез, чуть смягченный дымкой газа по краям, – покрой, появившийся, и то лишь в дворцовом обиходе, в самом конце 1730-х годов. Значит, нужно снова ехать в архив.

Книги Канцелярий – Кабинетов Екатерины I и Анны Иоанновны, иначе сказать, времени, когда работал Андрей Матвеев, – в Центральном государственном архиве древних актов. Перечисление платьев – ткань, сколько ее нужно, на что именно. Рядом цены – фантастические даже для кармана императрицы. Так вот, платье женщины на матвеевском портрете стоило много дороже тех двухсот рублей, которые в то время получал за год живописец.

Может быть, вымысел художника? Предположение резонное, но для XVIII века невероятное. Платье тогда – точный признак социальной принадлежности. За подобную вольность можно было дорого поплатиться. И Матвеев это знал.

Настоящий историк, Собко, очевидно, не мог пренебречь неожиданной пометкой П. Н. Петрова. Но верно и то, что Собко поверил Василию Матвееву, утверждавшему, что двойной портрет был написан в 1720-х годах. Поэтому в своих поисках царственных пар („Государь с невестою“) Собко ограничился Петром II и его двумя невестами – Марией Меншиковой и Екатериной Долгорукой. Возрастное соотношение в обоих случаях соответствовало тому, которое наметил Андрей Матвеев, но все трое совсем не были похожи на молодых людей матвеевского портрета. И Собко признал пометку ошибочной.

А что, если попытать счастья на той тропинке, которая никуда не привела Собко? Цена платья – она продолжала оставаться необъяснимой. А что, если пренебречь принятой точной датировкой? Может быть, именно в ней и кроется ошибка? В таком случае та же формулировка „Государь с невестою“ в следующем десятилетии будет означать иных людей. Тогда это уже принц Антон Ульрих и принцесса Анна Леопольдовна, будущему сыну которых, согласно воле Анны Иоанновны, должен был перейти русский престол.

Дорогая Эмилия!

Ты столько раз интересовалась цесаревной Елизаветой и подробностями ее жизни, а я все забывала удовлетворить твое любопытство. Умоляю тебя не сердиться и простить мне мою несносную рассеянность. Это так естественно, что нас, женщин, особенно интересуют особы нашего пола, тем более царственного рода, и только сравнительно редкие встречи с цесаревной при дворе могут объяснить, что мое внимание постоянно отвлекалось другими предметами.

Я не могу не начать с того, что она прелестна. Двадцать восемь лет, неоднократные роды и нелегкая жизнь под постоянным неблагожелательным наблюдением двора не только не состарили ее, но придали цесаревне удивительное обаяние уверенной в себе зрелости. Она невысока ростом, последнее время начала несколько полнеть, что не мешает ей превосходно держаться в седле, ловко носить мужской костюм, к которому она испытывает особенное тяготение, и не менее ловко танцевать. Мне не приходилось встречать такой неутомимой танцорки: цесаревна начинает с первого танца и кончает последним, если даже он приходится на утренние часы из-за затянувшегося бала. Елизавета не знает усталости, и проведенная на ногах ночь не оставляет ни малейших следов на ее очень белом с ярким румянцем лице. Голубые глаза обычно светятся приветливой улыбкой. Цесаревна – участница всех возможных развлечений, маскарадов, аллегорических представлений. Говорят, она сочиняет стихи и песни, которые сама же исполняет. Ей знакомы несколько иностранных языков, которыми она если и не владеет в совершенстве, то пользуется с большой непринужденностью, не стесняясь ошибок или недостатка слов. Разговор с ней доставляет удовольствие своей живостью, хотя и не касается сколько-нибудь серьезных тем. Это легкая светская болтовня, одинаково далекая от искусства и политики.

Здесь сложилось вполне определенное представление о легкомыслии цесаревны и ее полнейшей неспособности интересоваться чем-либо серьезным, тем более вопросами власти. Во время выборов престолонаследника после смерти Петра II она вообще не нашла нужным приехать в Москву и, как говорят, по рассеянности послала свои поздравления герцогине Мекленбургской, не позаботившись узнать о действительных результатах выборов. Я разделяла эту точку зрения, не имея оснований думать иначе, однако события, связанные с венчанием принцессы Анны, заставили меня внимательнее присмотреться к цесаревне.