Голландские пенсионеры Петра... Посланные в обучение слишком поздно, они оказываются на родине после его смерти, лишенные тех блестящих возможностей, которые открывали перед зодчеством его замыслы и преобразования. Большинство из них вообще не находит себе применения в Петербурге и вынуждено довольствоваться теми работами, которые время от времени находятся в Москве. Канул в неизвестность Иван Устинов, строивший в старой столице еще в 1723 году триумфальные ворота по случаю заключения мира со шведами. А ведь прожил он долгую жизнь и умер во времена правления Елизаветы Петровны.

Не оставил по себе следов в Москве переведенный сюда в 1741 году архитектором губернской канцелярии И. К. Коробов, которому Петербург обязан и первым зданием Адмиралтейства, и первой адмиралтейской иглой, которую повторит в своем варианте Захаров. Для Анны Иоанновны он мог быть всего лишь ведомственным строителем, но для Елизаветы Петровны связан с памятью отца, а такого рода связи, особенно в первые годы правления, она усиленно старалась подчеркнуть.

Трудно понять, как это получалось, но работы в Москве было непочатый край. Даже Московская Сенатская контора признавалась, что местные архитекторы делают столько, сколько человеку „сделать никак не возможно“. Положим, для переведенного в 1731 году в старую столицу И. А Мордвинова это прежде всего составление затребованного императрицей генерального плана города и одновременно множество строек и того больше текущей канцелярской работы. И не эти ли нечеловеческие перегрузки приводят в 1734 году к самоубийству талантливого архитектора.

Обстоятельства смерти Мордвинова, конечно, остались бы незамеченными, если бы не то, что отец его, небогатый помещик из северной глухомани, попросил сообщить о последних минутах сына. Сам по слабости здоровья Мордвинов-старший приехать в Москву не мог. Просьба была обращена к товарищу Мордвинова по пенсионерским годам в Голландии, Коробову. Но находившийся в то время в Петербурге Коробов препроводил ее работавшему вместе с погибшим архитектором И. Ф. Мичурину. В мичуринском изложении и осталась запечатленной трагическая смерть.

Постройки или хотя бы проекты, чертежи, наброски – единственное, что важно для имени и памяти зодчего. В отношении Мордвинова их тоже нет. Но существует же в Москве у Покровских ворот церковь Воскресения в Барашах, меньше всего напоминающая церковное сооружение, – обыкновенное светское здание первой половины XVIII века, исключившее какие бы то ни было канонические черты. Кому как не этим оставшимся без памятников их труда мастерам было строить ее, в отличие от местных, находившихся под властью установившихся традиций строителей. Да и единственное ли это такого рода здание!

Все так, и все же ни один из пересмотренных архитекторов не мог быть связан с Климентом. Не только стилистические черты, особенности биографий, обстоятельства жизни в определенные годы, взаимоотношения с двором и установившийся круг заказчиков давали одинаково отрицательные ответы. Чудо Климента даже приблизительного своего объяснения не находило.

Дорогая Эмилия!

Мы живем в буколическом мире, где все должно трогать сердце и возбуждать воображение. Граф Линар около правительницы, и она вполне счастлива, не замечая всех произошедших за прожитые годы перемен. Граф почти так же, как прежде, хорош, но далеко не так легкомыслен, чтобы испытывать головокружение от одной лишь симпатии особы царствующего дома. У него служебные обязанности посла польского и саксонского короля, но и собственные планы, которые он намеревается в самом ближайшем будущем осуществить.

В то время как принцесса может часами любоваться предметом своей страсти или говорить о нем со своей ближайшей подругой и фрейлиной Юлией Менгден, Линар стремится к тому месту, которое столько лет принадлежало Бирону. К тому же все выгоды положения фаворита он хочет совместить со вполне терпимым, если не счастливым, семейным положением. Принцесса понимает, что назначение Линара обер-камергером и постоянное пребывание во дворце требует какого-то прикрытия в виде брака. Она бесконечно благодарна своей фрейлине за согласие стать женой Линара и не замечает, что отношения мисс Менгден с графом развиваются совсем в ином направлении – не ширмы, но настоящего романа. В конце концов, присутствие правительницы не будет слишком мешать этой паре, которая явно рассчитывает замкнуть принцессу в кругу своей семьи и своих интересов.

Остается удивляться, до какой степени новое положение царствующей и наделенной императорской властью особы не изменило характера и привычек принцессы. Наоборот – она стала позволять себе много такого, от чего прежде вынуждена была воздерживаться, подчиняясь законам придворного этикета. Анна никогда не совершает утреннего туалета и не принимает при этом докладов и визитов. Причесывание головы ее раздражает, и она в свободном капоте с небрежно повязанной платком головой способна целыми днями лежать на софе, ничего не делая или декламируя монологи из любимых трагедий. Принцесса может по нескольку дней проводить взаперти в личных покоях в кругу ближайших друзей, к которым относятся родственники мисс Менгден и приятели графа Линара. Самые неотложные государственные дела и заседания, требующие присутствия правительницы, откладываются на неопределенные сроки из-за ее нежелания нарушить свой fare niente – счастливое безделье. Анну оживляют, пожалуй, только стычки с принцем Антоном, частые, публичные и, как правило, кончающиеся размолвками, которые длятся неделями. Кроме того, она сочла необходимым окружить роем соглядатаев цесаревну Елизавету. Ходят слухи, что эту обязанность Анна поручила фельдмаршалу Миниху, который в свою очередь передоверил несвойственное ему занятие своему легкомысленному брату. Подобное упущение явилось одной из причин, побудивших правительницу подписать отставку тому, кому она обязана своим нынешним положением. Поистине мы, женщины, не в состоянии помнить вчерашних услуг и живем только сегодняшним днем и сегодняшними чувствами.

Не менее насторожена правительница и в отношении сына старшей дочери Петра I. Она, не скрываясь, называет его дьяволенком, из-за которого у нее никогда не будет покоя. Но эти, казалось бы, свидетельствующие о государственных интересах поступки и высказывания ограничиваются подкупленными служителями и извозчиками в доме цесаревны Елизаветы. Да и неизвестно, кому служат эти бесконечные соглядатаи. Продавая свою совесть одному лицу, они так же спокойно могут перепродать ее другому. К тому же армию заметно раздражает положение, в котором оказывается цесаревна и которым она явно афиширует, отказываясь от нарядных платьев, участия в веселых эскападах и даже от обычной своей улыбчивости. Елизавета теперь почти всегда очень скромна, строга в одежде и почти сурова на вид – метаморфоза, которая не может не бросаться в глаза каждому, кто ее хоть сколько-нибудь знает.

И все же, дорогая моя, ты никогда не догадаешься, какую новость я специально приберегла на конец письма. Алексей Бестужев в Петербурге! Да-да, в Петербурге, и это при том, что приговор его не отменен и никакого официального приказа об освобождении из ссылки не существует. Тем не менее он в столице, в собственном доме, и если не показывается днем на улицах и не посещает общество, то вечерами его видят проходящим во дворец на половину правительницы. У них состоялось уже несколько длительных разговоров, и Петербург теряется в домыслах, что могло бы быть их содержанием. Из всех возможных предположений я склоняюсь к тому, которое кажется наиболее вероятным и некоторым старым дипломатам. Цесаревна Елизавета! Бестужев связан с похищением завещания императрицы Екатерины I, где предусматривались права цесаревны. Скорее всего, Анна решилась прибегнуть к его помощи, чтобы аннулировать эту оговорку или заменить подлинное завещание подложным. Насколько мы близки к истине, покажет время. На лицах сановников в связи с этим появлением заметна немалая озабоченность. Остерман в бешенстве, а принцесса сохраняет невозмутимое спокойствие и действует по своему усмотрению. Который раз приходится повторять: если за ней и нельзя признать силы воли, то в упрямстве тоже нельзя отказать. И разве так просто, даже в собственных интересах, подавить в себе ненависть к человеку, только что пытавшемуся тебя предать!