Можно было не сомневаться, чиновник Конторы полицмейстера не был ни историком, ни тем более первооткрывателем. Каждый приведенный им факт заимствовался из не вызывавших у него сомнения источников. Скорее всего, печатных. Но все дело в том, что доверие к печатному слову в наши дни и в прошлом веке было разным. В ошеломляющем, ни на мгновенье не прекращающемся потоке информации мы непроизвольно перестаем фиксировать ее источники: где-то читали, где-то видели, от кого-то довелось услышать. Телевидение, радио, журналы, газеты, книги, доклады – если даже они перестают различаться памятью, что говорить персонально об авторах информации. Для прошлого века все выглядело иначе. Прежде всего – кто. Кто выступил с сообщением, публикацией документа, комментарием. За учеными, особенно в области истории, сохранялось, и в лучшем и в худшем смысле этого слова, право на индивидуальность. Один слишком восторженно относился к своим находкам, не отягощая себя сравнительным анализом, другой слишком упорно шел за единожды намеченной концепцией, третьему не хватало для правильных выводов эрудиции, четвертому... Короче говоря, перед тобой ложились своеобразные визитные карточки, которые вызывали на доверие, но и всегда предупреждали о необходимых коррективах.

И еще – практика прошлого века не знала собственно «москвоведов». Заниматься специально описанием хроники одного дома, живших в нем людей, реже – случавшихся событий ученые не ставили своей целью. Факты подобного рода возникали в ходе собственно научных исследований и оставались как бы на полях основной работы.

Вадим Васильевич Пассек, друг Герцена и Огарева. Сегодня на месте его уютного особнячка на Остоженке проросший лебедой пустырь. Когда-то носилась в воздухе идея снести всю обращенную к Москве-реке сторону улицы, и он попал под горячую руку вместе со своими ближайшими соседями. Позже районные власти упорно хотели разместить на расчищенном месте свою резиденцию. Так или иначе – дома нет. Осталась земля, которая привечала участников знаменитого московского кружка, где можно было встретить и М. Н. Загоскина, и В. И. Даля, и поэта Федора Глинку.

У Вадима Васильевича свои увлечения. Он не только археолог – ему первому приходит на ум попытаться популяризировать эту непростую науку, а вместе с ней этнографию и историю быта. Так появляются его «Очерки России». Пассек – ученый-статистик, для которого очевидно значение науки историко-статистического описания русских земель, и он кладет начало изданию «Материалов для статистики Российской империи». На скрещении этих интересов во многом непроизвольно рождается тема Москвы. Собранных материалов оказывается достаточно, чтобы выпустить в 1842 году «Московскую справочную книжку» – первый в русской исторической науке опыт систематического обозрения Москвы, который станет для автора и последним – в тридцать пять лет В. В. Пассека не стало. Климент не был оставлен им без внимания. Пассек приводит раздвинутые по сравнению с полицмейстерским справочником рамки его строительства: 1758–1769. Он больше знает и о коллежском асессоре, проставляя его инициал: К. Матвеев.

У работавшего одновременно с Пассеком П. В. Хавского иной круг интересов. Его основная профессия – законоведение. Он один из деятельных сотрудников М. М. Сперанского в издании «Полного собрания законов». В отечественной истории Хавского интересуют вопросы хронологии и генеалогии, и те и другие основывающиеся на документальных данных. На протяжении сорока лет он печатает статьи по обоим разделам в журналах и газетах и использует собранные данные для юбилейного труда о старой столице – «Семисотлетие Москвы, 1147–1847, или Указатель источников ее топографии и истории за семь веков». Вещь необъяснимая – приводя историю почти всех московских церквей, Хавский ничего не говорит об истории Климента. Не знать труда В. В. Пассека он не мог, воспользоваться же его данными не захотел. Чужое исследование не было для ученого первоисточником. Единственный документ, упоминаемый Хавским в связи с церковью Климента, – переписная книга 1722–1726 годов – подобных сведений не содержала.

Автор «Семисотлетия Москвы» не оставался одиноким в своих сомнениях. Вышедшее на следующий год после его труда безымянное издание под заголовком «Историческое известие о всех монастырских, соборных, ружных, приходских и домовых церквях, находящихся в столичных городах Москве и С.-Петербурге, с показанием времени их построения» называло Климента прежде всего церковью Преображения – по главному алтарю основного храма. Единственная касающаяся его истории строка гласила, что церковь «устроена» в 1758 году. Именно «устроена». В других случаях говорилось о церквях «сооруженных», «построенных», «вновь сооруженных» или «перестроенных». «Устроенный» Климент представлял единственное в своем роде исключение, которое должно было быть обусловлено определенной причиной.

Через год после юбилейного издания П. В. Хавского выступит со своим трехтомным трудом о Москве Михаил Давыдович Рудольф, землемер и историк. Московским материалам им отдано около четверти века. Рудольф знал, что коллежского асессора звали Козьмой Матвеевым. Известно ему было и то, что скрыто для его предшественников, – начало строительства Климента в 1720 году купцом Иваном Комленихиным. Оставалось предполагать, что разобранная за ветхостью комленихинская постройка и уступила место той, которую построил на свои доходы Козьма Матвеев.

Свою долю в сведения о Клименте внес и Иван Михайлович Снегирев. Профессор по кафедре римской словесности Московского университета, Снегирев с годами увлекся русской словесностью и русскими древностями. Изданный незадолго до смерти ученого фундаментальный труд «Москва. Подробное историческое и археологическое описание города» содержал много новых и к тому же систематизированных материалов по древней столице. Снегирев не повторил сведений своих ученых предшественников, исходя исключительно из им самим разысканных и проанализированных документов. Он свидетельствовал, что одноименная – Климентовская – церковь существовала уже в XVII веке. Рядом с ней располагался в Смутное время острожец-крепостца, при которой произошло одно из решающих сражений Пожарского с интервентами. Стоило обратить внимание и на пометку, сделанную профессором в своих дневниках. Снегирев отмечал, что на первый взгляд незначительные противоречия, касающиеся русских памятников XVIII века, часто скрывают сложные и запутанные истории, целью которых было скрыть истории, связанные с вопросами царского двора и царской власти.

– Милорд, царь Петр умирает.

– Умирает? Отчего? В последних петербургских депешах не было и намека на его недомогания.

– Тем не менее последнее полученное нами сведение говорит, что 22 января у его комнаты во дворце воздвигли алтарь и императора причастили.

– Последствия той, осенней, простуды?

– Анализ событий заставляет ответить отрицательно. К тому же симптомы болезни совсем иные. Хотя в Петербурге строжайше запрещено говорить на тему этой болезни, крики больного слышны на улице через двойные закрытые и завешенные рамы.

– Крики?

– Да, император испытывает, вероятно, нечеловеческие страдания. Его мучит рвота и боли живота.

– Мнение врачей?

– Оно держится в столь глубокой тайне, что даже наш министр ничего не сумел узнать о нем.

– Или само по себе его молчание в сочетании с сообщаемыми симптомами болезни дает основание для определенных выводов, которые министр не решается доверить бумаге. Но подождите, мы же можем восстановить жизнь Петра за последние месяцы.

– Само собой разумеется, милорд. Это не составляет ни малейшего труда.

– В таком случае начнем все-таки с той давней простуды. И попросите сюда прийти нашего врача мистера Лендмура. Итак...

– К вашим услугам, милорд. По имеющимся у нас сведениям, 27 октября 1724 года император возвращался в Петербург после поездки в Новгород и Старую Руссу.