Но она решилась на самый отчаянный шаг.

За окнами кареты мелькал вовсе не город и его улицы.

И не домики с прохожими.

Места вокруг мчащегося экипажа становились все более лесистыми, все более дикими.

И Петрович, выглянувший, чтоб посмотреть, куда его везут, так и остолбенел.

— Ты куда завезла меня, клизма старая?

Перед глазами его встал дивный лес.

Чудесное место, природа, полная жизни и какой-то волшебной, величественной торжественности.

То самое спорное место, что Ферро так хотела купить.

Очаг волшебства.

Где-то за деревьями виднелись белые камни, веками омываемые дождями. Старые развалины то ли храма, то ли капища.

Петрович ощутил, как каждое его новое перышко отчего-то дыбом встает в предчувствии надвигающегося события.

И он заорал, отчаянно и страшно, словно Ферро уже вытащила нож и ему грозит.

Ферро же на вопли несчастной жертвы похищения не обратила никакого внимания. Ухватив его, крепко сжав, она обняла Петровича, как свою последнюю надежду.

И держала его так, пугая несчастного бешеным сердцебиением и жутким, отчаянным молчанием.

Карета домчалась до небольшой прогалины на полянке.

Сред цветущего луга на опушке виднелась небольшая прогалина — словно там что-то взорвалось, и потому на этом месте трава не росла.

Над прогалиной возвышалась какая-то не то арка, не то воротца.

Едва карета остановилась, как Ферро вывалилась из нее в траву, все так же прижимая Петровича к груди.

— Отпусти меня, маньячка! — вопил Петрович, стараясь вырваться из ее цепких рук. — Помогите! Помогите, суп варят! Из меня варят суп! Анника! Я все прощу! Я раскаиваюсь, раскаиваюсь! Я буду слушаться, только спаси! Па-ма-ги-те-е-е!

Ферро, путаясь в разнотравье, с промокшими от вечерней росы ногами, добралась до эпицентра взрыва, и шлепнулась на желтую прогалину, выпустив из рук ошалевшего Петровича.

— Ну, я принесла! — завопила она дрожащим голосом. — Самое дорогое, что у меня есть! Самое!

— Меня у тебя нет, — грубо возразил Петрович. — Ты меня украла, мошенница! Я не твой!

Но Ферро его не слушала.

Чуть не плача, обращаясь к тихому и величественному месту силы, она ползала на коленях, вся дрожа.

Эта ее выходка с похищением Петровича была просто жестом отчаяния, желанием изменить нескладную жизнь одним махом.

— Я могла б его заставить нести мне алмазные яйца! — прокричала она в лес. — Или высиживать цыплят, которые несут эти яйца, и стала бы богаче короля! Но я отдаю это чудо тебе!

— Ты зарезать меня собралась, что ли?! — всполошился Петрович. — Дура, что ли?!

— Ну, почему я такая несчастная?! Почему все время одна? — продолжала орать Ферро, не обращая больше внимания на Петровича. — Я столько работала! Я так старалась! А никто меня не понимает, не поддержит! И никто не похвалит! Почему люди от меня отворачиваются?! Почему презирают и смеются?! Я ведь намного лучше многих из них! Намного! Я работаю, я богата! Я не прошу милости, я всего сама добилась! Так почему-у-у?..

— Это потому, что ты к молоденькому молокососу-герцогу приставала, — едко ввернул Петрович. — Взрослая тетка! Никто и не смеется, кроме него самого. Но ты ж на нем зациклилась! Заклинило, да?!

— Я молодость и красоту потратила, — прошептала Ферро, как одержимая. — На то, чтоб выбиться в люди. Чтоб заработать. Я страдала, я голодала. Кто в том виноват? И почему я должна страдать теперь оттого, что уже не свежа? Разве в этом моя вина? И разве я не заслужила всего самого лучшего за свои труды?

— А это все твоя гордыня. На меньшее, чем герцог, не согласна? А герцог — птица не твоего полета. Да и молод он для тебя, мо-лод! Спустись с небес на землю, будь попроще! Люди и потянутся. Искала б себе ровню, и было б все хорошо. Лучшее — оно ведь для тебя должно быть лучшим, а не в целом по миру.

Но она Петровича не слушала.

— Да почему у меня все не клеится?! — проорала несчастная растрепанная Ферро, разрыдавшись.

— Мужика б тебе хорошего, — сурово подвел итог Петрович. — Чтоб держал тебя в ежовых рукавицах. Глядишь, на глупости времени не останется?

Кто знает, чьи слова пробудили место силы.

И хотело ли место силы поддержать Ферро, наградить ее за страдания, или наоборот — наказать.

Да только вместо квохчущей курицы на желтой выжженой земле вдруг очутился какой-то странный тип в легкомысленном дамском розовом халате на голое тело.

И мучающийся с похмелья.

— А-а-а-а! — проверещала Ферро в ужасе, ползком, задом наперед, отползая от преображённого Петровича.

Курицу, несущую драгоценные яйца, Ферро тоже потеряла…

Зато обрела «мужика хорошего» по завету Петровича. Ибо Петрович был хорош!

Он сидел в лютиках, гордый, седовласый, породистый светский лев лет пятидесяти.

Немного портил общий вид красный нос, но это, думаю, пройдет со временем.

— О, — сказал Петрович, внимательно рассматривая свою руку.

На его пальце даже сохранился серебряный перстень-печатка, подаренный ему на юбилей.

То, что под его куртуазным халатом совершенно ничего не было, его не смутило.

Он, случалось, просыпался и в более экстравагантном виде. Особенно после возлияний на кафедре, приуроченных к крупным праздникам.

— Ты… — прошептала перепуганная Ферро. — Ты кто такой?!

— Я же предупреждал, — веско ответил преображённый Петрович, — что я мужчина. В этом вся суть женщин! Сначала не слушают, потом винят кого-то другого!

— Да провались все пропадом! — со слезами воскликнула Ферро, чувствуя себя в очередной раз обманутой.

Она подскочила на ноги и рванула обратно, к оставленной в стороне карете.

Но красавец-Петрович, пригладив седовласую гриву, не менее ловко кинулся за ней и ухватил ее под локоток.

— Спокойно, мадам, — едко произнес он. — Куда это вы собрались, да без меня?!

— Пошел к черту, старый хрыч! — огрызнулась Ферро, заливаясь слезами.

— Не старше вас, мадам, — не дрогнув ни единым мускулом, прыгая голыми и босыми ногами в разнотравье, ответил Петрович.

— Нахал!

— Прошу прощения, — извинился Петрович, но локоток Ферро из рук не выпустил. — Но вы, мадам, мне должны.

— Чего это?! — яростно проорала она.

— Вы меня похитили, — твердо ответил Петрович. И Ферро поняла, что так просто она от него не отделается. — Вывезли черт знает куда. В этаком-то виде! Я голый, между прочим.

— На тебе штанов не было, старый петух! — прошипела Ферро злобно.

— Па-а-апрашу! — выкрикнул Петрович строго. — Это не ваше дело, что на мне было, а чего не было. Дома я могу находиться абсолютно в любом виде! И это не дает вам права меня хватать и вывозить куда попало!

— Дома, — фыркнула Ферро, отирая заплаканное лицо. — В розовом курятнике!..

— Не ваше дело! — отрезал Петрович. — Из дома, из сарая, из курятника — вы не имеете права похищать людей! Похищение человека — это, знаете, серьезное преступление!

— Человека! — хохотнула Ферро. — Курицы!

— Курицы тоже, — прошипел Петрович уничтожающе. — Курица — это чужое имущество. Притом курица эта, кажется, несла драгоценные яйца?! Да у меня целый герцог в свидетелях!

Тут Ферро прикусила язычок.

— Я требую вернуть меня… э-э-э… то есть, требую одеть меня, а потом вернуть на место! — продолжил Петрович.

— Так прям уж и одеть!

— Да! Я был курицей, курицы в одежде не нуждаются! Вы насильно сделали из меня человека, вот и несите ответственность за свои поступки! Я не могу появиться на людях в таком виде! Это унижает мое достоинство!

— Да идите вы к черту, дорогая курица! Отращивайте перья, чтоб ваше достоинство не переохладилось!

Но Петрович был неумолим.

— Пройдемте, гражданка! — сурово сказал он, ухватив Ферро за руку еще крепче.

Почти насильно он дотащил ее до кареты, впихнул внутрь, и озадаченный кучер повез эту странную парочку обратно, в сторону города…

Анника, конечно, сильно переживала из-за Петровича.