— Ну, разумеется, — Анника от удовольствия покраснела. — Идем?

У дома росла старая липа. Кто-то когда-то согнул ее, или надломил, и она, кривая, склонялась до самой земли.

За ветвями этой липы виднелась изгородь, отгораживающая дворик домика Анники от всего мира.

Но девочка, словно мышонок, юркнула под тяжелый кривой ствол. И я последовала за ней.

Пробравшись по зеленому липовому туннелю, мы очутились на крохотном пятачке земли, и Анника гордо обвела свои владения рукой.

— Вот! — произнесла она.

Я только руками всплеснула.

Ограда, разделяющая двор и этот закуток, была бутафорская.

— Я сама ее сплела из гибких ивовых ветвей, — пояснила Анника. — Дом-то такой старый, что никто и не помнит, какого размера тут двор. А зимой тут так много снега, что и не видно, что там есть еще пространство…

Сразу за липой был маленький райский уголок.

Красивый камешек, высокий, обточенный водой до идеальной гладкости, и поросший мягким ярким мхом. Из его вершины бил родник.

Вода стекала в крохотный круглый пруд, по берегу обложенный круглыми камешками.

Тут же росли семь картофельных кустов, ухоженные, с сочными плетями ботвы.

— Я зимой не ела, — призналась Анника. — Сэкономила семь клубней, чтоб посадить для себя. Смотрю ка картошку, есть хочу — невозможно! А как вспомню про свой огород, то есть не так уж и хочется…

И самое главное сокровище в этом душистом липовом раю была роза.

Один куст рос на самом солнечном месте и набирал цвет.

— О, какая необычная, — удивилась я.

Розовый бутон был не алый и не желтый, а нежно-кремовый, как глубоководная перламутровая раковина.

— Герцогская роза, — гордо произнесла Анника. — Я нашла цветок, он уже немного подгнил. Срезала увядший бутон, посадила стебель… вот, вырос. Я хочу розы развести, а потом цветы продавать. Они ведь редкие. И самые дорогие. Я долго голову ломала, как я на базар-то их понесу. Мне же на огороде надо быть. А теперь есть ты. Ты же не в рабстве у Ферро. Ты можешь идти куда хочешь, и когда захочешь!

— Да, — тихо сказала я, разглядывая чудо-цветок. — Есть я…

— А в пруду можно купать гусят, — продолжила Анника.

— Нет, не сейчас. Сейчас они слишком маленькие. Попозже, когда перьями обрастут.

— Ну, ладно. А вон, у стены дома, растет мокрец. Я такая неряха, вечно у меня сорняки…

— Нет-нет-нет! — запротестовала я. — У тебя здесь… Чудесно.

— Ну, давай сюда гусят принесем!

***

Все-таки Олег Петрович был отвратительным человеком. А курицей он был еще хуже.

Проснулся он позже всех.

Гусята уже наелись и бегали по домику, всюду совали свои любопытные клювы.

Олег же Петрович был голоден.

И это чувство вытеснило все иные мысли и переживания из его куриного мозга.

— Еда-а-а! — проорал он не своим голосом, сорвавшись из корзинки.

— Еда, еда, еда!

Когда мы вошли в домик, он с истеричными воплями носился по дому. Клевал то тут, то там.

Доклевал у гусят пшено, оставшееся с завтрака.

Взобрался на стол и торопливо рвал клювом кусок хлеба.

Мой кусок хлеба!

— А ну, кыш! — вскричала Анника, когда Олег Петрович присел и сделал на столе неряшливое зеленоватое пятно. Я была в шоке от его манер. — Ты посмотри, какая противная курица! Кыш, кому говорю! Кыш, Петрович!

— Что вы себе позволяете, — противным высокомерным голосом процедил Олег Петрович, грациозно отходя от наделанной им кучи. Почему-то я ожидала противного: «Что вы себе позволяете, Поттер». — Что за панибратское обращение! Я ученый, я доктор наук, между прочим!

Но Анника не оценила его ученые степени.

Она как следует треснула его по затылку, и несчастный птице-ученый слетел с воплем со стола.

— Ты курица, — уничтожающе проговорила я, пока тот квохтал и дергал шей, покрытой редкими перьями. — И ничего больше! Так что веди себя соответственно, но прилично!

— Пошел на огород, Петрович! — прокричала Анника. — Червяков жрать! Как раз овощи гусеницы одолели!

— Каких еще червяков, — надменно процедил Петрович, кося на нас оранжевым глазом. — Какая мерзость, червяки… Вы же не думаете, что меня можно кормить, как обычную курицу?!

— Думаем, думаем, — ядовито ответила я.

— Я человек! — проорала курица. — И требую к себе человеческого отношения!

— Ах, так?! Человек, значит?

— Человек!

— Так извольте отрабатывать свой хлеб! — я помахала над головой Петровича исклеванной горбушкой хлеба. Тот с истеричными куриными криками подпрыгнул, но не допрыгнул до нее. — Назначаю вас шефом над гусями, Олег Петрович! Отвечаете за них головой!

— Какая гадость, — процедил он высокомерно, дергая головой и косясь на гусят. — И не подумаю. Это слишком унизительно…

— Не желаете исполнять наши задания? Не будете на нас работать? Можете встать на местную биржу труда, — съязвила я. — Но вам предложат всего две вакансии, суп и пирог.

— Можно еще жаркое, — подсказала Анника.

— Какой еще пирог, не смейте даже трогать меня!

— Так что если хотите есть и не желаете стать бульоном, руки в ноги — то есть, крылья в ноги, — и пасти гусят на огороде!

— Да что там есть-то?! — возмутился Петрович.

— Сорняки, — подсказала я.

— Червяки, — отозвалась Анника. — Обычно я набираю полведра личинок. Вам должно хватить.

И она раскрыла двери и поддала Петровичу пинка, несмотря на его горестные крики.

Гусята радостной ватагой помчались за ним, смешно перевалившись через порог.

— Ну, а мы с тобой сейчас пойдем и окучим картошку, — сказала я Аннике.

— Да зачем?!

— Затем, чтоб было больше клубней! — ответила я. — Новая технология выращивания картофеля! К осени у тебя будет самый большой урожай!

***

Анника должна была срезать с грядок зеленый лук, укроп, базилик, какие-то еще пряные травы.

Все это нужно было разделить на порции — по числу веточек, перышек, — обвязать каждую порцию бечевкой и отнести распределительнице.

Она передавала травы и овощи на продажу и выписывала штрафы, если что-то было небрежно и неправильно сделано.

Поэтому к этой работе меня Анника не допустила.

Пока она управлялась со своей работой, я решила окучить ее картошку.

От вчерашнего удара голова все еще болела и немного кружилась.

Синяк был на пол-лица — так Анника сказала. Зеркала, чтоб это проверить, не было.

Работать в таком состоянии было не очень-то удобно, но что поделать.

В холодном родничке Аннике, там, за старой липой, я как следует умылась.

Промыла рану на виске, тщательно смыла кровь с волос. Стало намного легче. Словно тяжелую шапку с головы сняла.

Я убрала волосы под косынку и пошла на огород.

Тяпка у Анники имелась. Старенькая, с легкой высохшей ручкой.

Но удобная и острая.

Так что к моменту, когда Анника вернулась от распределительницы с пустой корзинкой, я из десяти шагов ее огорода окучила два.

Старалась все делать на совесть. Так что из земли теперь вместо ботвы торчали лишь зеленые кудряшки. Одни вершинки картофельной ботвы.

Анника, увидев это, только рот раскрыла.

— Это… зачем так? — промолвила она, разглядывая мою работу.

— От закопанных в землю стеблей новые корни пойдут, — объяснила я. — На них завяжутся новые клубни. И картошки станет больше в два раза. Понимаешь?

— А-а-а!

Анника выглядела пораженной в самое сердце. Словно я ей какое-то хитрое колдовство раскрыла.

Секретный фокус.

— А распределительнице я что скажу? — произнесла она.

— Скажешь, что от гусят защитила. Чтоб они не обкусали картошку госпожи Ферро.

Гусята были той еще проблемой.

Они ели все время.

Пока не было Анники, я то и дело отвлекалась, бросала окучивание и неслась добывать им травы.

Вокруг прудика Анники я тяпкой вырубила весь мокрец, выполола все сорняки с ее семи картофельных кустов — за своей картошкой она ухаживала не так тщательно, и нет-нет, да пропускала травинку.