— Спасибо, — прошептала я, утирая мокрые щеки.

В этот момент наш бравый Петрович, который дрался с полицейским, как лев, вдруг как-то подозрительно обмяк.

— Ко-ко-ко-кая трогательная сцена! — протянул он, не менее подозрительно закатывая глаза и как-то знакомо распластывая крылья. — Не надо, не продолжайте! А то я расплачусь!

— Петрович, ты чего? — удивленная, спросила я.

— Ни-ни-ничего! — огрызнулся Петрович. И вдруг издал душераздирающий вопль.

— Петрович, ты опять?! — поразилась Анника. — Похоже, он собирается снести яйцо, Эстелла!

— Ко-ко-кокая чушь! — прокричал Петрович и потужился, очень отчетливо засопев.

— Ну вот же! — обрадовалась Анника. — Я же говорила, говорила, что Петрович — курица!

— Пе-пе-пе-тух! — проорал несчастный Петрович и снова отчаянно потужился.

Но все говорило об обратном.

Петрович был курицей-несушкой, окончательно и бесповоротно.

И на сей раз его просто разрывало от гигантского яйца, которое он изо всех сих старался снести.

— Эстелла, — изумленно произнесла Анника. — Да он же несет яйца, когда тебя жалеет!

На этот раз Петрович справлялся с яйцом долго и трудно. Мы уж с Анникой думали, что он помрет, бедный, и оправится в куриный рай за свои праведные куриные дела.

Он пыхтел, разевая острый клюв, изумленно моргал глазами, но дело не шло.

— Петрович, миленький! Дыши, дыши! — испуганно повторяла я.

— Тужься! — хищно советовала Анника. — Исторгни из себя это!

— Хочешь, я буду держать тебя за руку, Петрович? — спрашивала я.

— Петрович, мы с тобой! — повторяла Анника, как лозунги.

— Ко-ко-ко-ко! — орал Петрович.

— Какие трудные роды! — всплескивала руками Анника.

Петрович, наконец, издал последний душераздирающий вопль.

Вопль не курицы, но мужика, которого пытали в плену. Кажется, он даже матерился, но так быстро, что можно было расслышать только бесконечное «ать, ать!».

Все его пенечки-перья встали дыбом. Он надулся, как шар. Казалось, яйцо затыкает отверстие, из которого выходит лишний воздух, и Петрович вот-вот лопнет.

Но курица свистнула куриными ноздрями еще раз, как закипающий чайник, и в картофельную грядку из Петровича выпало блестящее белое яичко.

Серебряное.

Лишенное защитной кальциевой скорлупы.

— О, боже мой! — ахнула я, подняв яйцо. Оно было теплое и увесистое.

Не слишком большое, но очень тяжелое.

— Что там? — стонал раздавленный родами распластанный Петрович. — Что там?! Что с моим ребенком, скажите честно!? Мутант?!

— Ну, можно и так сказать, — ошарашенная, произнесла я.

Петрович подорвался, встряхнулся, развернулся со скоростью, которой позавидовал бы и гепард, и глянул одним глазком на яйцо.

— Позвольте, — строго и деловито произнес он. — Но это же слиток серебра. А никакое не яйцо. Где мое яйцо?! Что вы делаете с моими детьми?! Вы их жрете, что ли!? Вы их пожираете!

— Он бредит! — ахнула Анника, прижав ладони к щекам. — У него родовая горячка!

— Где, где, где! — орал Петрович. Он как взбесился.

— На солнце перегрелся, — сказала я. — Неси-ка его в дом. Петровичу нужен покой, сон, чистая вода и хорошая еда. Он заслужил, в конце концов!

Петрович кричал и вырывался с совершенно безумным видом, когда Анника его поймала. Но затих и принялся жадно пожирать пирог, когда она ему предложила это лакомство.

Притом он нарочно выклевывал яйца.

Так что о каких-то нежных чувствах речи и не шло.

Анника пошла в дом, и гусята последовали за ней и за своим предводителем на ее руках.

В доме Петровича усадили в корзину, обложили теплыми гусиными меховыми тушками и накрошили перед ними несколько пирожков, вывернув начинку.

Вся компания принялась жадно набивать зоб.

После каннибальской тризны птицы затихли, прикрыли глаза, сбились в теплую кучу и задремали.

В доме стало тихо.

И мы с Анникой, наконец-то, смогли рассмотреть наше серебряное яйцо.

— Ну, точно — слиток, —подвела итог я.

Анника промолчала. У нее руки заметно тряслись.

— Сколько ж за него денег дать могут? — произнесла она.

Я вложила в ее ладонь яйцо.

— Могут дать столько, что можно курить дом побогаче, чем этот, — заметила я.

Но Анника отчаянно затрясла головой.

— Нет, — застенчиво произнесла она. — А как же мои розы? А липа и родник? Ты, конечно, можешь купить себе другой дом. Но я хочу остаться в этом. И все десять шагов огорода! Знаешь, как долго я мечтала, что этот огород будет моим?! Ведь это много земли, а тут и построить можно что угодно, и вырастить! Я хочу этот дом!

Я улыбнулась и потрепала ее по плечу.

— Ну, этот, так этот, — ответила я. — Надо снова сходить к ювелиру. Продать яйцо.

— Эстелла, да как же ты сходишь?! Тебя же ищут! — воскликнула Анника.

Я рассмеялась.

— В таком виде меня мать родная не узнает, — ответила я беспечно. — Полицейский-то с его наметанным взглядом не узнал.

— А потом?

— А потом купим дом, заживем тихо. Его ведь уже проверили, больше здесь ошиваться не станут… надеюсь.

Оказалось, Петрович мимоходом сделал еще одно доброе дело.

Клюя полицейского, он вытряс из него некий блокнот.

Мы с Анникой нашли его в траве у ограды.

— Ну надо же, как ему не повезло, — пожалела его Анника. — Попортил одежду, да еще и записей своих лишился.

— Интересно, что там, — произнесла я.

— Думаешь, можно заглянуть туда?

— Ну, разве что узнать имя владельца. Чтобы потом вернуть, — ответила я.

Имени владельца в блокноте не оказалось.

Зато обнаружилось премного интересных записей.

В частности, с удивлением мы увидели отметку об аукционе, на котором госпожа Ферро собиралась продавать немного своих владений.

— Она каждый год так делает, — хмуро пояснила Анника. — Продает те участки, которые кажутся ей убыточными. Работников сгоняет, а домишки передает покупателям.

— Но зачем? — удивилась я.

— Хочет купить земли за рекой, — пояснила Анника. — Об этом все знают. Там владенья герцога. Непаханая земля, красота. Если там поставить дом, то откроется красивый вид. О, смотри! — она ткнула пальцем в одну из строк. — Это же мое имя! Анника Шер! И номер мой – триста пять!

Девочка даже побледнела от страха.

— Как же так, как же так! —бормотала она. — Я же так старалась, а она все равно решила продать мой участок, а меня выгнать! И куда я пойду, если у меня всего пара серебряных в кармане? И тех могло не быть!

— Никуда ты не пойдешь, — твердо ответила я. — Если она продает, значит, мы купим. И точка! Только денег выручим за яйцо. Оно же дорогое! Нам точно хватит на этот участок! Всего шесть серебряных! А яйцо-то потянет на все двадцать.

Были там записи и обо мне.

Чертов полицейский!

Он буквально шел по моему следу!

Собирал сведения ото всех!

Были тут показания и ювелира. Тот сказал, что видел похожую девицу, она продавала кусок серебра. А эти показания подтверждали слова моей матери! Обокрала семью и теперь распродаю фамильное серебро!

— Ай, как нехорошо, — пробормотала я. Вот теперь мне страшно сделалось.

— Врать нехорошо! — сердито ответила Анника. — Какое еще фамильное серебро, если это петровичевы яйца?! Петрович ей что, родственник?! Врет же, и не краснеет!

— Как же быть теперь, — бормотала я. — Идти к ювелиру опасно. У него мои приметы…

— Так может, я пойду?

— Ты слишком мала. Тебя могут обмануть, да и выгнать без денег.

— Иди тогда к другому ювелиру, — посоветовала Анника.

Но и у другого меня тоже могут поджидать!

— Ах, как вовремя меня мошка покусала, — бормотала я, ощупывая распухшее лицо. — Еще б одежду сменить… Тут вот написано, что я была в простом сарафане. Они наверняка будут присматриваться ко всем в похожей одежде!

На это Анника лишь руками развела.

Пришлось импровизировать.

Старую синюю юбку Анники натянула до подмышек и подвязала ее на талии, изобразив из нее широкую блузу без рукавов.