– Что, при тебе его никто никогда не готовил?

– Моя бабушка перестала готовить, когда я была еще довольно маленькой, а больше я ни у кого не бывала на кухне, – пожимаю я плечами.

Дороти поворачивается ко мне с печальными глазами.

– Почисти ее, разрежь на четвертинки и отвари. Начнем с этого.

– Кажется, здесь многовато картошки на четверых.

– Питер тоже приедет, – отвечает она, как будто это объясняет, почему мне дали, по ощущениям, двадцать кило картофеля. Меня так и подмывает поддразнить ее за то, что она покраснела, когда упомянула Питера, но я решаю воздержаться.

Чуть позже к нам наведывается Уилл, умилительно сонный, небритый и сексуальный. Как, черт побери, можно выглядеть прямо-таки сносно, только что встав с постели?

– Кыш, – прогоняет его мать.

– Кофе, – отвечает он, проводя рукой по лицу. – Ты не выгонишь меня отсюда без кофе. – Его взгляд падает на меня, и он усмехается: – Так, значит, мама доверила тебе нож?

Я прищуриваюсь, глядя на него:

– Это было до того, как она узнала, что ты заявишься на кухню. Надеюсь, кофе сварится быстро: у меня что-то внезапно появилось такое кровожадное настроение…

Он запрыгивает на столешницу и наблюдает за тем, как я чищу картошку.

– Так могу я что-нибудь съесть прямо сейчас?

– И я, – Брендан показывается в дверном проеме.

– Поешьте хлопьев, – советует Дороти.

– Хлопьев? – стонет Брендан. – Мы ведь растущие организмы.

– Если вы еще немного подрастете, то перестанете помещаться в доме. Брысь! – прогоняет их Дороти.

– Ну ма-а-ам, – хнычет Уилл, и его голос звучит так по-детски, что я не могу удержаться от смеха, – мы умираем с голоду. – Когда это не помогает, он поворачивается ко мне: – Как насчет того, чтобы стащить пару булочек для твоего любимого тренера?

Я изображаю удивление:

– Не знала, что Питер уже приехал.

Он смеется в ответ, одновременно показывая мне средний палец, что определенно не вписывается в рамки типичного поведения тренера.

Когда картошка готова, мы приступаем к пирогам.

– Наверное, этого ты тоже раньше не делала, – говорит Дороти.

Я открываю рот, чтобы подтвердить ее догадку, как вдруг кое-что вспоминаю: я стою на маленьком стульчике рядом с мамой, пока она готовит тыквенный пирог и разрешает мне помогать… Меня пробирает дрожь. Я помню, как она улыбнулась, когда я случайно насыпала слишком много мускатного ореха, а позже объясняла, что тыква считается фруктом, потому что в ней есть семена.

И это воспоминание… не подходит. Этот образ не похож на человека, который способен просто бросить своего ребенка: я предпочитаю думать о монстре, которого создала в своем воображении. Так, по крайней мере, есть вероятность, что часть вины лежит на ней.

К часу дня у нас уже все, или почти все, готово.

– Думаю, нам пора собираться, – говорит Дороти, снимая фартук. Она выглядывает из кухни и кричит парням, чтобы они шли одеваться. Оба в ответ издают схожие звуки недовольства, которые она оставляет без внимания. – Мы все немного принаряжаемся, кстати говоря. Мальчикам это не нравится, и каждый год они жалуются, но правило есть правило.

– О. – Я прикусываю губу. – Не уверена, взяла ли я с собой…

– Я прикупила тебе кое-что, – говорит она с лукавой улыбкой. – Надеюсь, ты не против. Я просто увидела это в магазине и сразу подумала: «Оливия выглядела бы в этом великолепно».

– Ох, вам не стоило. – Лэнгстромы почти так же стеснены в средствах, как и я…

– Мне всегда хотелось дочку, которую я могла бы наряжать. – Она пожимает плечами.

– Может быть, у вас еще будет дочка, – отвечаю я. Возможно, ей просто повезло с генами, но Дороти действительно выглядит молодо. На самом деле даже слишком молодо, чтобы иметь взрослых сыновей.

– Магазин уже закрыт. И как бы то ни было, теперь у меня есть ты, правда? – улыбается она.

У меня начинает щипать глаза. Я радуюсь, что она уже отвернулась и не видит моего лица.

Я следую за ней, растроганная, но также немного обеспокоенная. Что бы она ни купила, мне придется это надеть, а значит, я должна буду просидеть в этом весь ужин рядом с Уиллом и Бренданом, которые будут все время надо мной потешаться. Я заранее злюсь на них, хотя это еще даже не произошло.

Пока Дороти направляется к своему шкафу, я беру фотографию Уилла, которая стоит у нее на комоде. На ней долговязый светловолосый мальчуган без футболки стоит у озера с широкой кривоватой улыбкой, в которой не хватает нескольких зубов.

На моих губах все еще играет улыбка, когда ко мне подходит его мама.

– Ну разве он не прелесть?

– Да, – вздыхаю я.

Он был прелестным ребенком. На фотографии в нем чувствуется что-то настолько свободное и необремененное, что мне больно смотреть. Я замечала в нем проблески этого настроения во время скалолазания, но за пределами гор – почти никогда.

В руках у Дороти два платья.

– Я купила тебе одно на сегодня и одно для осеннего спортивного банкета.

Они оба красивые, но я не ношу платья, поэтому от одной мысли о том, чтобы надеть любое из них, мной овладевают смущение и неуверенность.

– Полагаю, то, что похоже на нижнее белье, на сегодня? – неловко посмеиваюсь я.

– Это платье-комбинация, – ворчит Дороти, – и нет, оно для банкета.

Она дает мне платье, которое непохоже на нижнее белье, и просит примерить его. Это облегающее кремовое платье-футляр из матового трикотажа, повторяющее контуры моего тела так, словно было сшито специально для меня. Дороти издает счастливый вздох, когда я показываюсь перед ней.

– Я знала, что оно будет сидеть на тебе идеально. Тебе нравится?

Я киваю, чтобы порадовать ее:

– Наверное, я просто не привыкла носить платья.

– Может, это и к лучшему, – улыбается она. – Ты достаточно опасна даже в одежде для бега. А теперь иди нанеси немного макияжа, и увидимся на кухне.

Я отправляюсь к себе в комнату и наношу тушь и блеск для губ, презирая себя за то, что вкладываю в это столько усилий; за то, как сильно мне хочется, чтобы Уиллу понравилось, как я выгляжу; за слепую надежду, что это как-то изменит нашу ситуацию, тогда как он ясно дал понять, что у нас ничего не выйдет. Этот подход заведомо обречен на провал, и все же я зачем-то пытаюсь.

Я взяла с собой туфли на каблуках, предполагая, что как-нибудь вечером мы с Бренданом могли бы куда-то пойти. Обувшись, я в последний раз окидываю взглядом свое отражение и чувствую, как у меня в животе поселилось уныние. Я выгляжу хорошо, но этого все равно будет недостаточно. Он ведь ясно мне дал это понять в субботу, правда?..

Я выхожу к остальным. Уилл у обеденного стола разрезает индейку; на нем брюки цвета хаки и рубашка – то есть сегодня он такой нарядный, каким я его еще ни разу не видела. И, конечно, на нем все это смотрится великолепно. Даже в этой рубашке не скрыть его мощное телосложение, широкие плечи, подтянутые руки. Он выглядит сексуальным и таким взрослым, и просто… Не могу точно сказать, в чем же дело, но из-за этого у меня немного перехватывает дыхание.

– Эй, мам! – кричит Уилл. – Ты хочешь?..

Он замолкает, когда я попадаю в поле его зрения. Уилл не улыбается и не двигается. Он просто стоит, вытаращив глаза.

– Ты смотришь на меня так, словно я вошла сюда с отрубленной головой, – говорю я.

– Это было бы не так шокирующе, как увидеть тебя в платье, – бормочет он, возвращаясь к индейке.