Когда мы прибываем на место соревнований, нас встречают родители Эрин, сияющие широкими улыбками. Я хочу испытывать раздражение по этому поводу, но, как ни странно, не могу. Мне нравится Эрин. Да, я завидую ей и все же не хотела бы отнимать этого у нее. Пусть, когда я смотрю на общение других семей, где-то в глубине души рождается чувство, словно меня обделили; словно каждая пара хороших родителей, гордых за своего ребенка и интересующихся его жизнью, могла бы быть моей, не принадлежи она кому-то другому (как бы нелепо это ни звучало). Однако, даже будь это правдой, я бы ни за что не хотела, чтобы Эрин, как я, осталась одна, сама по себе. Она слишком милая, слишком нежная… Если кто-то из нас должен был вытянуть несчастливый билет, я рада, что это оказалась я.

Ее родители приглашают меня поужинать вместе с ними. Я соглашаюсь, испытывая странное огорчение из-за того, что пропущу ужин с Дороти и Уиллом, что не имеет никакого смысла. Ради всего святого, с чего мне вообще хотеть ужинать с этим засранцем и его мамой? Я принимаю душ и причесываюсь, наношу легкий макияж, надеваю узкие джинсы и свою любимую блузку королевского синего цвета.

– Какая красавица, – улыбается Дороти. – Куда собираешься?

Как раз в этот момент к нам стучится Уилл. Когда он смотрит на меня, на мгновение его лицо становится пустым, ничего не выражающим, как будто он вообще не ожидал меня здесь увидеть.

– Вы готовы ужинать? – спрашивает он.

– Эрин пригласила меня поужинать с ней и ее родителями.

– Этого не будет. – Его рот сжимается в тонкую линию.

– В каком смысле?

– В том смысле, что я тебе не доверяю настолько, чтобы отпустить на ужин с Эрин.

– Серьезно? – вспыхиваю я. – Как я могу вляпаться в неприятности, пока буду идти отсюда до комнаты Эрин?

– Я уверен, ты бы сумела вляпаться в целую кучу неприятностей, – парирует он, – но меня беспокоит не это. Я сомневаюсь, что ты за ужином съешь столько, сколько нужно.

– Я поем. Для этого мне не нужна нянька.

– На прошлой неделе мне пришлось силой заталкивать в тебя еду. А теперь у тебя вдруг все под контролем?

– Если я говорю тебе, что поем, – значит, поем.

– Хорошо, у тебя есть два варианта. Либо ты говоришь Эрин, что я тебя не отпустил, либо записываешь каждый кусок, который кладешь в рот, и родители Эрин приходят сюда лично и ручаются, что это правда.

– Уилл, – мягко упрекает его мать.

– Нет, мам, – огрызается он. – Не надо ее поддерживать. Мне слишком много раз приходилось наблюдать, как она теряет сознание, и я не буду на это смотреть еще и завтра.

Когда он хлопает дверью, я оборачиваюсь к Дороти, разинув рот от возмущения, и, к своему глубочайшему удивлению, замечаю на ее лице такую легкую улыбку, которая бывает у людей, когда они смотрят на щенка или младенца.

– Вы его поддерживаете? – требовательно спрашиваю я. – Это просто нелепость! Вы же не думаете, что он прав?

– Нет, – отвечает она, – но думаю, что ему не все равно. А я уже очень давно не видела, чтобы мой мальчик о чем-то так переживал.

Что-то переворачивается у меня в животе от ее слов, одновременно обнадеживая и вызывая тошноту, однако я решительно цепляюсь за свою злость. Мне прекрасно известно, что надежды, как правило, ни к чему не приводят.

Уилл

Я  не знаю, почему так поступил. Наверное, просто был уверен, что Оливия поужинает с нами. И когда увидел, что она принарядилась, но у нее оказались другие планы, я почему-то… Не знаю точно, что за чувство меня охватило. Злость? Разочарование?

Чем бы это ни было, это было нелогично и мне не следовало так себя вести. Я мог настоять, чтобы она хорошо позавтракала утром или просто перекусила, когда вернется от Эрин, но вместо этого я повел себя как помешанный на контроле ублюдок. В результате мы имеем ужин, на котором Питер и моя мама болтают без умолку, в то время как мы с Оливией мрачно смотрим друг на друга через стол.

Когда с едой покончено, я останавливаю ее, прежде чем она уйдет в свою комнату:

– Извини, я перегнул палку. Я должен был разрешить эту ситуацию по-другому.

Ее глаза удивленно распахиваются, а затем уголки рта печально опускаются, и она отводит взгляд. Я мог с легкостью предсказать, что мои слова у нее вызовут неловкость. При встрече с угрозами или жестокостью никто не держится увереннее, чем она. Однако стоит кому-то извиниться или проявить к ней хоть каплю доброты – и Оливия чувствует себя так, словно вдруг оказалась на чужой планете.

Мама ложится рано, поэтому, несмотря на правила, я позволяю Оливии прийти ко мне и посмотреть телевизор. Она растягивается на двуспальной кровати рядом с моей, одетая лишь в футболку и шорты, тем самым открывая мне весьма нежелательный вид на свои длинные загорелые ноги – который мне не удается игнорировать, как бы я ни старался. Мы досматриваем последние сорок пять минут какого-то фильма, однако я совершенно не в состоянии на нем сосредоточиться. Каждое ее движение полностью перетягивает мое внимание на себя, я попросту перестаю замечать что-либо еще. С очередным движением ее футболка немного задирается, обнажая полоску подтянутого живота, и я вынужден подавить тяжелый вздох.

Мне было довольно легко в старшей школе и в вузе. Если я чего-то хотел от девушки, то почти всегда это получал. Должно быть, сейчас это моя кармическая расплата, потому что вряд ли я когда-нибудь хотел чего-то так же сильно, однако я не имею абсолютно никакой возможности это получить.

Когда фильм заканчивается, начинается телевикторина. Один парень выигрывает более пятисот тысяч долларов, хотя мы с Оливией отвечали на вопросы раньше его.

– Мы точно смогли бы его обыграть, – сонно произносит она, переворачиваясь на подушке лицом ко мне. Ее футболка снова задирается, и мне требуется почти сверхчеловеческая выдержка, чтобы на нее не посмотреть.

– Что бы ты сделала, если бы выиграла такие деньги? – спрашиваю я.

– Потратила бы все на шлюх и наркоту, – отвечает она, вызывая у меня смешок.

– Нет, серьезно, что бы ты сделала? Ты бы осталась в университете? Продолжила тренироваться?

Оливия молчит так долго, что я начинаю думать, что уже не дождусь ответа.

– Я бы разыскала своего брата, – наконец произносит она.

Каким-то образом ее слова сжимают мои внутренности железной хваткой. Я не хочу этого знать. Я не хочу знать об этой уязвимой стороне Оливии больше, чем мне известно на данный момент: этого уже слишком много.

– Ты ведь понимаешь, что, вероятно, могла бы просто найти его в интернете, – отмечаю я, но она качает головой.

– Если бы хотел, он бы тоже мог меня найти.

– Так зачем тебе деньги?

– Вероятно, у него была нелегкая жизнь, – тихо отвечает она. – Я просто хочу убедиться, что у него есть все, что ему нужно.

У меня в груди возникает отчетливая боль, пока я слушаю ее объяснения.

– Ты правда веришь, что он все еще жив?

Она отводит взгляд, и ее голос становится жестким и сосредоточенным:

– Мой брат просто безумно умен. А еще хитер. И он был быстрым, он мог обогнать кого угодно. Поэтому я уверена, что он сумел сбежать.

Тут она вскакивает и говорит, что идет спать, прежде чем я успеваю спросить, от чего он убегал. И после того, как она уходит, я продолжаю задаваться вопросом, не преследует ли ее то же самое во снах.

Я выключаю свет, но заснуть мне никак не удается. Убежденность Оливии, что с ее братом все в порядке, не идет у меня из головы. Она цепляется за эту мысль так отчаянно, пожалуй, даже по-детски. Я бы сказал, причина, по которой она не искала своего брата, не имеет ничего общего с тем фактом, что он до сих пор не пытался ее найти…