На корточках у стены, у бочки с водой сидел мальчишка, и ему было худо. Заслышав шаги, он поднял измученное лицо, дёрнулся, округлив глаза, и выставил руку в защитном жесте.

— Если будешь убивать, я закричу!..

— Зачем мне тебя убивать? Поднимайся, идём в дом.

Нептица села, вытянув задние лапы, и склонила голову набок. Пёс почесал за ухом, заскучал и потрусил прочь, к ограде, по своим пёсьим делам.

— Отстань, — сказал мальчишка сипло. — Сам знаю, что мне делать.

— Знал бы, не сидел тут с больной головой. Ты вымок и озяб. Не уйдёшь в тепло, привяжется хворь.

— А тебе что за дело? — окрысился мальчишка. — Боги нас оставили, им всё равно, что будет с нами! Мы все умрём, так что за разница, когда?

— Никто не живёт вечно, но сдаваться раньше времени глупо. Не придумывай за богов, чего они хотят. Идём.

Мальчишка посмотрел из-под бровей недоверчиво и хмуро и, покачнувшись, встал. Зачерпнул воды из бочки, плеснул на лицо и растёр. Пригладил встрёпанные короткие волосы, мокрые у лба, и пробурчал:

— Ну, идём...

В доме он сел, морщась, и видно было, его мучает и запах пролитой выпивки, и чад очага. Шогол-Ву поставил ему ведро, подвесил над огнём котелок. Нашёл волосянку, тонкое сплетение корней, уже подготовленную, отмытую и просушенную. Бросил в закипающую воду, помешивая, и над нею тут же поднялась белёсая пена.

Шогол-Ву зачерпнул кружку, добавил давленых ягод животворника, размешал и поставил перед мальчишкой.

— Пей.

— Ты чего? — вскинулся тот. — Этим же моются только!

— И пьют, если нужно вымыть отраву. Пей, или станет хуже.

Мальчишка придвинул к себе кружку, настороженно глядя. Глотнул, морщась, и высунул язык.

— Пей сразу до дна.

— Да, а если я умру от этого?

— Разве ты не этого хотел?

Лицо мальчишки вытянулось, и Шогол-Ву добавил:

— Не умрёшь. Станет легче. Пей.

— Ну ладно, — проворчал тот, глубоко вдохнул, зажал нос и осушил кружку большими глотками.

— Ох, что-то мне не стало лучше, совсем не стало, — простонал он.

Шогол-Ву пнул ногой ведро.

— Не держи в себе.

Повторять не пришлось.

Когда мальчишка отплевался и поднял голову, утирая слёзы, перед ним уже стояла вторая кружка.

— Не-е, не хочу больше, мне полегчало уже!

— Пей. Где твои друзья? Должно быть, им тоже худо.

— А, эти по домам давно...

— А ты почему не дома?

Вместо ответа мальчишка потянул к себе кружку, выпил и согнулся над ведром. После ещё долго сидел, опустив голову и шмыгая.

— Через нос пошло, — пояснил сипло.

Нептица заскреблась в дверь, и запятнанный отошёл, чтобы впустить. Пёс влетел раньше неё, завертелся, принюхиваясь.

Объедков хватало, но ему приглянулась кость, уже облюбованная рыжухами. Пёс зарычал, подбираясь ближе, рыжухи зашипели, выгнули спины. В другой раз не отступили бы так легко, пустили в ход клыки и когти, а тут, видно, уже насытились. Кинулись прочь — по лавке, по телу спящего, — взлетели на балку рыжими огнями и следили, утробно ворча, как пёс гложет их кость.

Человек под курткой пробормотал что-то невнятное, махнул кулаком, перевернулся на другой бок и зачмокал губами.

Нептица подошла взглянуть, чем занят Шогол-Ву. Тот искал травы, выкладывая на стол, и она склевала чёрный лист и тут же принялась кашлять, отплёвываясь.

— Нельзя, Хвитт, — сказал запятнанный. — Это не для тебя.

— Хвитт? — поднял голову мальчишка. — А я уже видел такую, и её тоже звали Хвитт!

— Где видел?

— А вот как мы ехали к Степной лапе, с кружной дороги чуть свернули, дали крюк — по пути доставляли груз — и встретили потешников. У них был зверь в клетке, но тот умел танцевать.

— Это мы и были.

— Да ладно! Я бы что, не признал в-в... Ох, ну...

— Мы прятали лица, потому и не признал. Я помню твоё имя: Тонне.

— Да, так что, она танцует? — буркнул мальчишка, глядя в пол. Уши его заалели, как животворник по осени.

— Нет.

— А зачем тогда врали, что танцует? Так вы не потешники?

Шогол-Ву промолчал, оглядывая холщовые торбы, что висели на гвоздях у стола хозяина. Втянул носом воздух. Дёрнул завязки, убедился, что нашёл душистые орехи, и положил их к чёрному листу.

— А мы вокруг Голубого Сердца ехали, — сказал мальчишка, хотя его о том не спрашивали. — У Заречных Врат в большом храме были, у Высокого Камня, в Заставе в храме ещё, и у дорожных святилищ молились.

— И что отмаливали?

— Да мамка заболела...

— Помогло?

Мальчишка махнул рукой, кривя лицо.

— Да какое там... Мы как вернулись, её уж и схоронили без нас, не попрощались даже. Не верю я больше, что боги мудры и добры! Ведь они же знали, что мы объедем храмы, неужто не могли подождать? Как наш староста, в долг ни в жизни не дадут и пальцем не пошевелят, чтоб помочь, хотя им с той помощи не убудет!

Когда он договаривал, со двора вошли Хельдиг и Нат. Дочь леса подошла тихонько и села рядом, а Нат пошёл по залу с котомкой. Видно, решил собрать припасы в дорогу.

— Я не думаю, что боги таковы, — сказал Шогол-Ву. — Может, пришло её время.

— Ничего не пришло, она нужна нам была! Без неё всё не так. Дом пустой, холодный, отец только пьёт и ругается, и прежде он бы на меня руку не поднял!.. Но так мне и надо, плохим я был сыном.

— Кто решил, что плохим?

— Тётка говорит... Ну так права она: хороший сын бы остался мать досматривать, а я её на тётку бросил. Мне по миру ездить было интереснее...

— Мать просила тебя остаться?

— Не, упрашивала, чтобы ехал. Но это же она просто так говорила...

— Значит, уже всё знала и не хотела, чтобы ты видел её слабость. И дорога тяжела для одного. Ведь ты помогал отцу?

— Ну, помогал немного...

— И ехал не для развлечения, а по делу.

— Да, а что толку? — вскинулся мальчишка, кривя губы. — Боги и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь. Лучше б мы её в Запретный лес повезли, может, успели бы...

— Это не лучший выбор, — сказала Хельдиг. — Этот путь не принёс бы ей счастья.

— Ты-то откуда знаешь?

И он шмыгнул носом и утёр щёку кулаком быстро и зло. Видно, не понял, с кем говорит.

— Знаю, поверь мне. И если твоя мать не просила о такой помощи, то вы правильно сделали, что не везли её силой.

Мальчишка примолк, раздумывая. Тем временем Нат кончил сборы и вернулся.

— Ехать бы нам, — сказал он, — пока все спят. Я всегда говорил: чтобы везучим зваться, мало чуять, где Трёхрукий улыбнётся, а надо ещё и понимать, когда ему станет не до тебя. Второе, пожалуй, важнее даже. Очень мы удачно сюда завернули, а сейчас я бы убирался, да не тянул. Утром люди злые, трезвые, головы трещат. Вчера ты им друг, а сегодня — кто знает.

— Зови остальных, — согласился Шогол-Ву. — Дай мне ещё немного времени.

— Это для чего же?

— Для отвара от головной боли.

— А, это я бы и сам хлебнул, — кивнул Нат. — Только долго не возись.

И он ушёл наверх, а Шогол-Ву показал мальчишке, сколько брать чёрного листа на кружку и как толочь орех. Рассказал, что важно не кипятить, а настаивать. Хельдиг сидела рядом и слушала, будто он объяснял для неё.

Тонне кивал, повторяя слово в слово, потом наморщил лоб.

— А зачем ты меня учишь? — спросил он. — Разве тебе есть дело до людей?

— Почему нет?

— Ну так у вашего племени вражда с людьми! Не с нами, а там, за рекой, но не всё ли равно?

— Мне враг лишь тот, кто поднимет оружие. Здесь я не видел зла, так зачем мне его чинить?

Залаял пёс.

Нептица углядела кость, отбила и теперь снимала остатки мяса, а пёс, досадуя, вился вокруг, но натыкался лишь на белый бок или хвост. Наконец, не выдержав, он ухватил этот хвост, дёрнул и остался с длинным пером во рту.