— Ну так мне тоже другое было нужно: золото и жизнь безбедная. Когда на дело шёл, не знал я, что жизнью расплачусь, да и смертью тоже. Кому охота стать раздери-кустом, шипами себя колоть и вечно мучиться? Хороша награда за все мои страдания! Так я придумал: у моря камень отдам и сразу в воду. Уж там-то куст не прорастёт, а как иссохнет он от воды солёной, глядишь, я к ушам богов отправлюсь.
Вольд пожевал губами.
— А если клятву дам, что всё без тебя выполню, отдашь камень сейчас?
— Э, нет! Клятвам я не верю, сам хочу увидеть. Да у тебя, может, и золота нет?
— Зарываешься, пёсий сын. Значит, будет так: едем к морю, и твоя тётушка сядет на первое же судно. Готово оно плыть, не готово, погода, непогода — погрузятся и отплывут. Понял? А будешь как рыжуха хвостами крутить, я тебе покажу, как с людей шкуру сдирают и присыпают солью. Заодно подумаешь, как хуже, так или кустом.
— На первое так на первое, — пожал плечами Нат. — Согласен. Мне и самому тянуть не с руки, а то как бы разума не лишиться.
Он посмотрел за спины людей, на тёмную дорогу, и прибавил громко:
— А как не лишиться, если в дом вхожу, а там покоя нет от детского плача. Под полом двое ревут, заходятся, мамку кличут — ну, каково такое слушать?
— Где ревут? — растерянно спросил кто-то.
Люди расступились, оглядываясь, и вперёд протолкался мужик из местных, одетый наспех. Он дёрнул ворот рубахи, будто та его душила.
— Где, ты сказал, дети ревут? Я тут... Звали, кричали, огонь, — вот, я пришёл, сколько-то услышал. Где дети?
— А под полом, — охотно сказал Нат. — Ты у хозяина спроси.
— Да врёшь ты всё! Как можно врать-то о таком? Были б они под полом, и другие б услышали, не только ты.
— Так мёртвые они, друг мой, а я мёртвых слышу.
Мужик застыл, разевая и захлопывая рот.
— Ну, хватит! — рявкнул Вольд. — Если едем, то теперь. Этих вяжите!..
— Подожди, Вольд!
Сын леса вышел вперёд. Кинул сощуренный взгляд на Хельдиг, на запятнанного.
— Тётушке твоего вора нужен человек, чтобы служил глазами. А кто это будет, разницы нет. Возьми лучше её, а выродка — выродка убей! Он знает лишнее, и он опасен. Если вернётся, натворит бед. А эта нам не страшна.
— Как ты можешь! — вскричала Хельдиг. — Ты...
— А ну, не визжи! — прикрикнул Вольд. — Искальд, это вроде твоя баба, нет?
— Уже нет.
— А, вот как, значит. Ну, мне лишние ни к чему. Эй, ты, вор — решай, кого из них приставить к твоей старухе.
Глаза Ната забегали по сторонам.
— А чего б не двоих? — хохотнул он, криво усмехаясь. — Тётушка на старости лет заслужила помощников...
— Я сказал, выбирай одного. Да живее, или решим за тебя.
— Её, — сказал Шогол-Ву и бросил прут. — Пусть плывёт она.
Хельдиг ничего не сказала. Только вцепилась в его руку так, что двое тянули — насилу оторвали. Шогол-Ву посмотрел напоследок в её глаза.
Его оттащили, едва устоял. Теперь он видел только чужие угрюмые лица, злые взгляды.
— Подальше заведите, — приказал Вольд. — Чтобы не встал, и тело разрубить.
— Не нужно, не нужно, нет!.. Лучше меня!.. — запоздало вскрикнула дочь леса, и за спиной стало тихо. Слишком тихо.
Шогол-Ву дёрнулся, но держали крепко и обернуться не дали. Поволокли быстрее, чем успевал идти.
— Я пойду сам, — сказал он, пытаясь поймать землю ногами. — Я сам...
— Шагай давай! — только и ответили ему.
Должно быть, их было четверо. Двое крепко держали под руки, шумно дыша, ещё один подталкивал в спину. И кто-то нёс фонарь, освещая путь.
Фонарь был тусклым. Свет его лишь едва разгонял черноту, и метались по неровной земле изломанные длинные тени.
Шогол-Ву брёл, спотыкаясь. Мир ещё кружился и порой уплывал на мгновение, а когда возвращался, ноги уже не чуяли земли, и тело всем весом повисало на чужих руках.
Они не могли идти быстро, и всё-таки слишком скоро утих за спиной постоялый двор, окружила сонная тишь, и стражи принялись осматриваться.
— Куда, в поля?
Люди остановились.
Чёрный голый кустарник у дороги качал ветвями, цепляя тени. Где-то во мраке длинно и печально вскрикнула птица.
— Да ну, сапоги марать. По дороге и отойдём, давай ещё десяток-другой шагов для верности.
— А тело чё, на виду бросим?
— Ну, оттащим чуть. Ветками прикроем, кто станет приглядываться? Идём! Слышишь, шагай, выродок!
Они двинулись. Тяжело сопели люди, щёлкала грязь под сапогами, плавал свет, больше мешая смотреть, чем помогая. Тени бросались из-под ног, рвались во мрак и не могли убежать — их тоже крепко держали.
Птица пропела опять.
— Ишь, пичуга, — усмехнулся один из людей. — Ночная, что ли? Я думал, тут камнеклювики ток бегают.
— Нашёл о чём думать. Ты вот думай, как нам этого положить, чтоб он не бегал. Нормально отошли уже, а? Давай тут.
— Не, а что за птица? По голосу признать не могу.
Что-то затрещало вдали, и птица вскрикнула опять.
— Синешейка, — прошептал Шогол-Ву.
— В полях-то?.. — удивлённо начал человек, но не докончил.
Запятнанный рванулся вперёд, всем телом повисая на чужих руках, и пнул говорившего в колено, не глядя. Тот разжал хватку, второй не удержал, и Шогол-Ву упал в грязь. Пополз к обочине.
За спиной вскрикнули. В дальних кустах затрещало громче. Просвистело тонко, и тело грузно упало рядом.
— Фьель! — истошно завопил кто-то. — Ты чё, ты чё?!
Пятно света дёрнулось, рванулось назад, к постоялому двору. Что-то большое проломилось сквозь кустарник, роняя обломанные сухие ветви, и одним прыжком настигло человека. Тот вскрикнул, падая. Свет покатился звездой, сжался, отразился в наполненной водой колее, зашипел и погас.
— По... мо... — прохрипел человек рядом. — Помоги!..
Раздался звук удара, и голос оборвался.
Кто-то бежал по дороге прочь, чёрный на тёмном, но тут просвистело опять. Человек споткнулся, вскинув руки, упал и остался лежать.
Всё стихло. Слышно было только, как зверь, едва видный во мраке, рвёт когтями одежду стража, как треплет его, и размокшая земля причмокивает и трещит.
Шогол-Ву подполз к тому, кто лежал ближе всех. Повернул безвольное тело. Пальцы прошлись по груди, где было мокро и горячо, поднялись выше и нащупали стрелу. Человек захрипел чуть слышно.
Птица запела опять, долго и протяжно. Кустарник в полях зашептал о том, что кто-то пробирается, тихий и ловкий, но слишком крупный.
Шогол-Ву провёл ладонями. У человека был топор на поясе, но запятнанный искал нож и нашёл его за голенищем сапога.
Зверь бросил драть тело. Фыркнул, мотнув головой. Долетел до запятнанного, скользя по грязи, и ударил мордой в грудь. Шогол-Ву удержался, обхватив сильную шею.
— Хвитт, — выдохнул он. — Я же говорил... Я велел тебе уйти.
Нептица, вскрикнув негромко, снова ткнулась. Её клюв, мокрый, горячий и липкий, бил по лицу, по подставленной ладони, по груди, по плечу. Наконец, она сунула запятнанному голову под руку и застыла. Тот пригладил встрёпанные перья.
— Ты, знающий мать, — раздалось из темноты. — Посмотри, что вы сделали с миром! Где человек с камнем?
Нептица встрепенулась, кинулась к Ашше-Ри, толкнула в спину и забежала вперёд. Замерла, поглядывая то на запятнанного, то на его соплеменницу.
— Может, зверя и вправду привёл Двуликий, — сказала Ашша-Ри.
Она обернулась, сложила ладони у рта и послала в черноту птичий крик, потом второй и третий.
— Мы шли за вами, но у Высокого Камня потеряли след. Шли наугад, и от развилки пошли бы другим путём, если бы не твой зверь.
— Мы?..
Шогол-Ву прислушался — и услышал, как идут по дороге рогачи и люди. Разобрал далёкие голоса.
Теперь, когда огонь не горел, мрак не казался таким непроглядным. Мир посерел, и можно было различить тёмные силуэты. Тот, кто шёл первым, вёл в поводу чёрного рогача, молодого и тонконогого. Зверь переступал нетерпеливо и пофыркивал.
Ветер скользнул, едва задевая холодным боком. Его дыхание коснулось тёмной гривы рогача, разметало чёрные волосы человека. Ветер закружился, ловя себя за хвост, прянул в кустарник, спрятался там и затих.
