Вендела натянула одеяло как можно выше, затем запустила руку под подушку, чтобы приподнять Греттиру голову. Ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Это был нож, очень старый и очень дорогой. В уплату за такие ножны и рукоять отдавали равную меру золота, и это в странах, где и серебро-то было за редкость, а все платежи осуществлялись либо овцами, либо шерстяным сукном. А клинок… она положила ножны на колени и принялась рассматривать узкое длинное жало. Клинок привезли из далекой страны. Даже не франкская работа. Металл под названием «пулад»[42] в те далекие времена умели делать только огнепоклонники.

Сначала небесные камни были размолоты в пыль, прокалены и сплавлены с земным железом в одном тигле; затем умелый мастер тысячу раз сплющил металлический стержень в лист и снова скатал его, и наконец, после многих и многих часов тяжелого труда, закаленное в огне и пальмовом масле, родилось вот такое совершенство.

Клинок, в самом широком месте миллиметра в три толщиной, мог пробить даже железные доспехи… что уж говорить о живой плоти. Он мог так легко пройти сквозь кожу лежащего сейчас перед Венделой мужчины и слой упругих мышц — прямо к сердцу. Она почувствовала движение воздуха, словно кто-то вошел в комнату и остановился у нее за спиной.

«Сейчас», — приказал ей неслышный голос. — «Сейчас или никогда».

Вендела посмотрела в лицо Греттира, в его плотно закрытые глаза. Она имела полное право на этот удар. Это право подтвердил сам Конунг перед лицом всей Стаи. Она возьмет жизнь Греттира, и ни один из его кровных братьев не сможет сказать ей дурного слова. А потом, возможно, когда-нибудь она действительно выйдет замуж, и у нее будут дети… от другого мужчины.

Клинок с тихим щелчком вошел в ножны. Вендела убрала нож на прежнее место, затем встала, взяла со спинки стула теплый платок и вышла из комнаты.

— Вот, — Вендела положила на стол два веретенных блока, золотистый и черный. — Греттир вернул их. Теперь вы свободны.

Дэгрун быстро взяла сразу оба. Да, это были их родные камни — ее с короткой царапиной, а дочкин с маленькой мушкой, застывшей в янтарной слезе.

— Как тебе это удалось, Вендела? Ты обманула его? Смогла выкрасть камни? Или…

— Нет, бабушка, — твердо ответила Вендела. — Никакого или. Он сам мне их отдал.

— Вот, значит, как. — Дэгрун положила свой камень в карман, а янтарь сунула в руки дочери. — И что же ты ему за это сделала?

— Ему самому ничего. Вылечила женщину и ребенка.

Старуха молчала, пытаясь понять то, что не было сказано вслух. Ничто и никогда не достается нам так дешево, как хотелось бы. А за некоторые дары приходится отдавать сторицей.

— Ну, хорошо, девочка. Ты вернула нам нашу силу, теперь мы можем ехать на Родину. Берите только самое необходимое. Пусть наследство Турхандов переходит Стае. Я не хочу ничего от этих свеаландских обманщиков.

Она встала и направилась к лестнице, но слова внучки остановили на полдороге:

— Я никуда не поеду, бабушка. Мой дом здесь.

Дэгрун медленно обернулась и уставилась на непокорную девчонку:

— Что ты сказала?

— То, что ты услышала, мама. — Внезапно подала голос тихая Гутрун. — Вендела нашла здесь свою судьбу. И я тоже никуда не еду. Здесь мой муж, с ним я и останусь.

— Какой муж? — Вспылила Дэгрун. — Твой муж давно в Вальгалле пьянствует с дружками и девками Одина! Он о тебе уже забыл!

— Зато я помню. Здесь его могила. Неважно, в этой жизни Освивр или в той, он все равно мой муж.

Молчание тянулось, как натянутая между столбами колючая проволока. Наконец, Дэгрун повернулась и пошла к дверям.

— Бабушка, — Тихо позвала ее Вендела.

Та не ответила, даже не обернулась, только сильнее сгорбилась.

Когда дверь хлопнула, обе женщины вздрогнули.

— Я догоню ее, — предложила Вендела.

— Не нужно, — Гутрун положила руку ей на плечо и слегка сжала. — Пусть побудет одна. Ей нужно время, чтобы принять твою правду. Жаль, что у меня самой до сих пор не хватало мужества сказать ей.

— И что потом?

— Она или согласится с нашим решением или уедет.

Уедет обратно в Гренланд? В эту неприветливую холодную страну? От этой мысли у Венделы сжалось сердце. Бабушка уже не такая сильная, какой она себя считает. Как она будет жить там одна? Может быть, есть вариант попроще?

— Но если бабушке так хочется вернуться к корням рода, то она может жить в Норейг. Ведь наш предок Эйрик Рауда родился именно там. Это даже в школьных учебниках написано.

Люди иногда писали чистую правду, что есть, то есть. Эйрик действительно родился в Норейг и жил там, пока его отец Торвальд Асвальдсон не поссорился с королем Харальдом Косматым (зачеркнуто) Прекрасноволосым, после чего им пришлось срочно собирать вещички и переезжать на новое место. То есть в Айсланд. Там, кстати, Эйрик тоже не задержался, и все из-за своего вспыльчивого нрава.

— Наш предок Эйрик Рауда был еще тем гуленой, — с легкой усмешкой согласилась Гутрун. — Он вообще говорил, что родина мужчины на той земле, в которую он воткнет свое знамя. Просто Дэгрун после смерти мужа, чтобы не уйти вслед за ним, попросила привязать себя к родовым столбам. Я была маленькой, и она не решилась оставить меня с чужими людьми.

— А потом ты выросла и сбежала с моим отцом?

— Такая уж у меня судьба, — сказала мама.

Да уж, с судьбой не поспоришь. Так Венделе всю жизнь говорили отец, бабушка, мама. Тогда откуда у нее взялось ощущение, что это еще не вся правда?

— Я попрошу, чтобы Греттир привез родовые столбы Рауда из Гренланда и поставил их в нашем доме.

Мать подняла брови, затем кивнула:

— Если он будет тебя сильно любить, то сделает, как ты сказала.

А если будет любить сильно-сильно, то, возможно, поставит и столбы Турхандов. Тогда их дети будут зваться Валлин-Турханд-Рауда. Почему бы нет? Что плохого в длинном имени? Ведь был же сильный конунг Хальвдан Щедрый На Золото И Скупой На Еду. Уж всяко лучше, чем какой-нибудь Эйнар Брюхотряс или Гуннар Волосатый Зад[43]

— Сделает, — пообещала Вендела.

Дэгрун Рауда поднималась по склону самого высокого из Королевских холмов. Ноги словно свинцом налились, голова болела от жаркого солнца, какой же старой чувствовала она себя в эту минуту. И обманутой. И преданной. И вот ради этих двух неблагодарных свистушек она не последовала за Сигурдом, отказалась от посмертной жизни с ним в палатах прекрасной Фрейи. Глупая ошибка, за которую она расплачивается снова и снова.

На вершине старуха легла на траву и укрылась плащом с головой. Было жарко и тяжело дышать, но тем скорее она надеялась выйти из своего тела. Может быть, с высоты птичьего полета ее обида покажется не такой уж и большой?

Когда солнце зацепилось за острый шпиль видной вдалеке ратуши, а потом скатилось вниз, по склону холма поднялась красивая женщина в таком же, как у Дэгрун длинном плаще с капюшоном. Над землей уже клубился вечерний туман, и не видно было, что незнакомка ступала по траве так легко, что не смяла ни одной былинки.

Она наклонилась над лежащей старухой и коснулась ее плеча:

— Пойдем, Дэгрун. Пришла твоя пора.

В облаках тумана женщины, стали спускаться вниз, но не к городу, а к маленькому дому в лощине. Удивительно, но вторая точь-в-точь повторяла все движения той, что шла впереди. Вышедшая на охоту лисица смотрела им в спину, и в какой-то момент ей показалось, что две женские фигуры слились в одну. Лиса фыркнула, уткнулась носом в землю, в такой вкусный и свежий след кролика и потрусила по своим делам.

Стучать не пришлось, едва гостья поднялась на крыльцо, дверь домика распахнулась и на пороге появилась вёльва, такая, какой ее знала вся Стая в последние годы — худая, прямая, как копье, и с закрытыми глазами. Они с Дэгрун неуловимо походили друг на друга, только та смотрела на мир широко открытыми и удивительно молодыми глазами.