— И что конкретно ты сделал?

— Ну-у-у, убил того мальчишку, что пытался украсть ее у меня.

— Знаю.

— Ну-у-у-у, отвел ее не домой, а в гостиницу.

— Тоже знаю. Не мычи, я о деле спрашиваю. Ты сделал ее своей насильно?

— Не совсем. Но близко к тому.

Греттир до сих пор не мог понять, когда ему сорвало крышу: когда он намешал дури в шампанское или когда увидел у нее на плече свою метку, вспухшую и уже сочившуюся кровью. Тело Венделы отвергало его, и это было самое обидное. В ту минуту от он действительно хотел ее боли, и теперь эта боль грызла его изнутри.

— Угрожал?

— Не то, чтобы…

— Шантажировал?

— Вроде того.

— Чем?

Греттир выложил на стол бусины. Камешки, как камешки, и почему Вендела так за них держалась?

Орвар, похоже, тоже ничего не понимал. Он рассеянно покрутил в руках янтарь, понюхал, лизнул, попробовал просунуть в дырку палец. Затем закрыл ноутбук и встал:

— Пойдем, спросим Хильд. Она должна что-то знать.

Точно! Греттиру показалось, что где-то далеко, где-то в конце туннеля, по которому катилась его жизнь, забрезжила искра света. Такого папы дочка обязательно должна что-то знать.

Хильд тренировала девочек на заднем дворе. Завидев гостей, она сунула деревянный меч под мышку и пошла к крыльцу.

— Не устала? — Заботливый муж протянул ей чашку горячего кофе.

— От чего? — Искренне удивилась Хильд. — Я же не носки штопала.

— И не надо, — согласился Орвар. — сам заштопаю. Вот тут у Греттира к тебе вопрос имеется.

— А-а-а, молодожен, — кажется, Хильд с Орваром думали синхронно, — что-то ты рано. Или что-то не получается?

Вот за что она его так не любит? Всего один-то раз напугал, теперь никогда не забудет.

— Пришел спросить, — Греттир поднял три многострадальных камешка на цепочке. — Знаешь, что это такое?

— Веретенные блоки, что же еще. И явно очень старые. — Хильд рассматривала бусины внимательно, но не прикасалась. — Откуда они у тебя? Ограбил музей?

— Нет. — Можно считать, ограбил, только не музей. — Они имеют какую-то ценность? И как ими пользоваться?

— Очень просто. Надеваешь бусину на острый конец веретена, и можно прясть. Работает, как грузик. И красиво, опять же. В моем детстве такими пользовались только богатые люди. А ценность зависит от того, кто тот блок подарил. Если жених или муж, то приятно, но ничего особенного. А если богиня, то совсем другое дело. С таким веретеном можно спрясть пряжу даже для волшебного знамени. Кто пойдет под ним в бой, обязательно победит. Так откуда ты их взял?

Пришлось признаться:

— Вот этот принадлежит Венделе, и эти ее матери и бабке. Я взял их как виру за нарушение клятвы.

Хильд беззвучно свистнула:

— Ну, поздравляю тебя, Греттир, ты идиот. Я слышала, что Освивр Турханд привез жену из Гренланда, а там женщины колдуньи, если не все, то через одну. С ними такие шутки не проходят. Верни и извинись. А потом принеси жертву Одину и попроси защиты.

Сосредоточенно сопя, Греттир застегнул цепочку на шее и убрал камни под рубашку.

— Спасибо, — развернулся и пошел прочь.

Он не собирался клянчить помощи у богов. Что сделано, то сделано. Что обещано, то будет выполнено. И будь, что будет. Сам отвечу за все, что сделал.

Проснуться рано утром и не увидеть рядом Греттира, было большим облегчением. Конечно, Вендела не заблуждалась на его счет, поэтому быстро вымылась (даже не стала дожидаться, пока вода в колонке нагреется), оделась (хорошо, что не дала Греттиру порвать платье) и сбежала из гостиницы. Окончательное осознание всего произошедшего настигло ее уже в городе.

И куда же она собиралась пойти? К матери Греттира? Здравствуйте, я ваша невестка… то есть не невестка, а не пойми кто.

К своим? Тогда бабушка точно заставит собрать вещички и бежать на край света в Гренланд. Вот только Дэгрун постоянно забывала, что эти покрытые вечным льдом скалы были родиной только для нее, а дом ее дочери и внучки находился здесь. Здесь были могилы отца и Тима, и никуда Вендела отсюда не уедет. Это ее земля. Это ее Стая. И раз уж им с Греттиром стало тесно в одной Стае, то уйти придется ему.

Куда же тогда? На двор к Конунгу? Пожаловаться на обиду? Конунг, может, конечно, назначить судебный поединок, но кто же выйдет драться с Греттиром от ее имени? После выпитого вчера снадобья рассуждать здраво она еще не могла. О! А это мысль!

Заходить в дом она не стала. Просто открыла дверь черного входа, сняла с вешалки старый бабушкин плащ и тихо закрыла за собой дверь. А потом пошла, почти побежала, вверх по улице по направлению к Королевским курганам.

Здесь, на прогретом солнцем склоне холма, было тепло и тихо. Вот только это была не та тишина, от которой звенит в ушах, кружится голова, и душа покидает тело. Нет, под низко опущенный капюшон долетали синичьи трели и шорох ветра в голом пока кустарнике. И еще вдали противными голосами переругивались две вороны.

А потом Вендела услышала шаги. Даже без доносимого ветром запаха она узнала бы, кто поднимается к ней из узкой ложбины между двумя холмами. Греттир шел неторопливо и специально хрустел мелкими веточками, давая ей знать о своем приближении.

Так как она не подняла головы и даже не пошевелилась, он сел рядом, на расстоянии вытянутой руки, и затих. Приготовился ждать.

Посылать мальчишку следить за Венделой было вовсе не обязательно — ее след обжигал носоглотку запахом боли и крови. Действие мескалина почти развеялось, и Греттир снова чувствовал запахи. Что не радовало.

От дома Турхандов Вендела направилась прямо к курганам и никуда не сворачивала. И вот она сидела здесь, прислонившись спиной к серому камню, с которого недавно содрали мох. Свежая надпись, заключенная в змеевидную ленту, гласила:

Гутрун поставила камень по Освивру, своему мужу. Он храбро сражался.

Что правда, то правда. А то, что не победил, значит, такой у него вирд[27]. А его, Греттира, вирд заключался в том, чтобы иметь от дочери Освивра сильных сыновей, способных продолжить его род. И нечего ей увиливать от своего предназначения.

Они с венделой взрослые мужчина и женщина. Поговорят. Разберутся. Все уладят.

Он пошевелился и кашлянул. Вендела открыла глаза. Ничего у нее сегодня не получалось. То ли мало тренировалась с бабушкой, то ли отвлекала боль в плече, то ли запах Греттира мешал и беспокоил. Какой же он все-таки деревянный. Мог бы сесть и с подветренной стороны.

Она смотрела на него, ожидая, что он заговорит первым.

— Я хотел… — Греттир снова кашлянул, — … извиниться. За вчерашнее. Я был бы осторожнее, если бы знал, что у тебя еще не было мужчины.

— Разве это было не очевидно?

— Видимо, я был слишком зол, чтобы понять. Ты меня выбесила.

— Значит, это я виновата?

— Нет. — Он расстегнул цепочку и снял с нее хрустальную бусину. — Вот твой камень. Ты выполнила свое обещание. Я тоже. Назначь виру за твою обиду, я ее выплачу. Потом мы поженимся.

Вендела выпрямилась и откинула с головы капюшон. Взгляд ее слегка потеплел, и Греттиру во второй раз за этот день померещилось пятнышко света в конце темной норы, в которую затолкала его жизнь.

— Я хочу остальные камни. И никакого брака.

Упс. Свет в конце тоннеля оказался надписью «Выхода нет».

— Нет. Деньги, недвижимость, акции — бери, что хочешь, но ты останешься со мной и выполнишь сделку, которую мы заключили вчера вечером.

— Две жизни?

— Две жизни.

— Хорошо. Уговор в силе. Но тогда виру я возьму сама. Если до конца года мы еще будем вместе, то поженимся. По рукам?

— По рукам.

Это было самое странное рукобитие в жизни Греттира, и он уже догадывался, что этот год будет самым тяжелым в его жизни.

И, возможно, последним.