— Ну, хорошо, — растерянно сказала она, — я тогда пойду на кухню.

— Ну, иди, — рычащих ноток в голосе Греттира прибавилось.

Хоть на ноге у нее висела гиря килограмм в двадцать, ей удалось сделать шаг… чтобы тут же упереться в грудь Греттира. Она шагнула влево, но он снова оказался перед ней. Вправо — с тем же успехом.

— Я должна помыть посуду.

— Хорошо, я тебе помогу.

Его большие руки развернули ее и подтолкнули в сторону кухни.

— Ч-что ты делаешь?

— Помогу тебе с посудой.

— Ну… спасибо.

— К тому же, на кухне очень удобный стол.

Для чего это он удобный? Мозг работал как-то вяло, однако дал команду ногам упереться в пол. Не вышло.

— Конечно, не такой удобный, как наша кровать, — Греттир говорил спокойно и рассудительно, словно уговаривал упрямого ребенка, — но тоже сойдет. Ты целый день на ногах. Думаю, ты устала. А я устал тебя ждать.

Ну, да. То есть, нет. Чуть-чуть, то есть. Вообще-то, по всем правилам Греттиру полагалось еще немножко пострадать.

— Ты пока меня не заслужил!

На этот раз ее пятки уперлись в пол довольно прочно.

Он улыбнулся:

— Согласен.

Вендела удивленно моргнула. Что это было? Чистосердечное признание и раскаяние?

— Я никогда тебя не заслуживал, пора тебе это знать. Я это понял в ту самую секунду, когда посмотрел тебе в глаза там, в доме твоей семьи. — Его рука скользнула под воротник ее рубашки, и большой палец мягко погладил полукруглый шрам над ключицей, уже заживший.

Вендела повернулась и посмотрела в лицо Греттира. Он больше не улыбался и не шутил.

— Я никогда не буду тебя достоин. Но никогда не смогу от тебя отказаться. Или убей меня или прими.

Ошеломленная этой правдой, она пыталась найти ответ в его глазах:

— И что же мне теперь выбрать? После всего, что ты натворил?

Он выглядел таким растерянным, таким беззащитным и открытым. Вид Греттира без его обычной брони спокойствия и безразличия поразил ее до глубины души.

— Попытайся простить. Ради нас, ради наших семей. Я не хотел делать то, что сделал, но я попытаюсь загладить свою вину. Если ты позволишь.

Когда он снял перед ней свои доспехи и отбросил прочь оружие, Вендела хотела позволить ему что угодно. В конце концов, удел живых — жить своей жизнью, пока не придет их час. Но как он собирался исправить то, что было сломано между ними?

— Для этого потребуется время, — сказала она. — А сейчас… — Его глаза были прикованы к ее губам. — Сейчас мы можем объявить перемирие. И знаешь, что?

— Что?

— Я не буду сегодня мыть посуду.

Медленная улыбка осветила лицо Греттира. Он наклонился и поцеловал ее нежно и бережно, словно давая последний шанс передумать. Вендела сжала его рубашку в кулаках и поднялась на цыпочки. Тут же два стальных обруча обвились вокруг ее тела, пол ушел куда-то вниз, и тихий голос прошептал прямо в ухо, отчего от предвкушения похолодела кожа и поджались пальцы на ногах:

— Тогда я отведу тебя домой.

Греттир открыл дверь пинком, потому что руки его были заняты: всю дорогу от ратуши до дома он отказывался выпустить Венделу их своих объятий. Пусть Кьяртан, Боле и все остальные засранцы знают — это его женщина! Пусть не принюхиваются и не облизываются, пусть…

Едва переступив порог, он резко остановился и уставился на ворох белой ткани у подножия лестницы. Вендела соскользнула на пол и бросилась вперед:

— Маргрета!

Мать лежала с закрытыми глазами, такая маленькая в широкой рубашке и под шалью. Под слоями ткани невозможно было определить, дышит ли она.

Вендела прижала два пальца к шее женщины чуть ниже уха:

— Жива. — Затем проверила ее руки. — Холодные. Наверное, лежит так давно. — И обернулась к Греттиру. — Неси ее наверх, попробую согреть и разбудить.

Через десять минут Маргрета лежала в постели, обложенная бутылками с горячей водой, с грелкой в ногах, и ее щеки постепенно розовели, но глаза оставались закрытыми. Еще через полчаса она вся горела от жара и пыталась сбросить с себя одеяло. Дыхание женщины стало хриплым, и каждый глоток воздуха она втягивала в себя с тихим свистом.

Вендела распахнула шторы, впуская в комнату лунный свет. В отверстие веретенного блока была ясно видна петля, захлестнувшая тело поперек груди. Толстая, как деревенская пряжа нить, давила, не давая дышать. И неудивительно, учитывая, как сильно она была натянута. Достаточно было лишь коснуться ее пальцем, как где-то вдали загудел охотничий рог, и залаяли собаки. Она проследила направление нити.

— Что ты видишь? — Спросил Греттир.

— Твой отец ценил твою мать?

— Да, — ответил он. — Я не видел любви сильнее.

То, как уверенно он произнес это «любовь», поразило Венделу. Люди легко говорили о любви, они вообще могли разбрасываться своими чувствами направо и налево, но для эйги все было сложнее. Их было слишком мало, и их жизнь была достаточно трудна, чтобы идти на поводу у таких недолговечных привязанностей. Новые браки заключались ради укрепления рода, ради рождения здоровых детей, ради приобретения сильных союзников. Слишком крепкая привязанность была опасна, потому что давала возможность умершему супругу забрать с собой оставшегося в живых.

— Что с ней? Что ты видишь?

— Твой отец тянет ее за собой.

— Как?

— Дай руку. — Она положила его ладонь на пустоту. — Чувствуешь? Нити их жизней переплелись вместе. Теперь ни Маргрета ни Кнут не могут существовать друг без друга. Ни здесь, ни там. Думаю, она не переживет полнолуния.

Греттир сжал в кулак то, что ощущалось, как стальная проволока, и дернул изо всех сил. Бесполезно. Зато вдалеке, где-то в стороне Королевских холмов, взвыли собаки, да так громко, что услышал даже он.

— Что это? — Он вытер окровавленные пальцы о штаны и снова вцепился в нить жизни.

— Ты услышал? — Удивилась Вендела. — Это Дикая охота. Всеотец иногда выпускает ловцов на землю к живым. И они никогда не уходят без добычи.

— Когда это может случиться?

— Полнолуние будет длиться еще четыре ночи. В любую из них.

Вот, значит, как. Отцу не сидится спокойно в чертогах Одина, и он пришел забрать мать. Греттир не готов был отдать ее даже отцу. Маргрета была слишком молода, чтобы уйти, она еще даже не увидела своих внуков.

— Я обрежу эту чертову нить.

— Ну, попробуй.

Вендела села на край кровати и взяла Маргрету за руку. Пусть убедится сам, упрямая голова. Греттир старался долго, но меч или отскакивал от этой проклятой проволоки или проходил ее насквозь. Зато у него самого появился реальный шанс остаться без пальцев.

— Прекрати, — попросила Вендела. — Ты же видишь, ее не разрезать.

— Неужели нельзя ничего сделать?

Все-таки даже слабоумие способно вызвать уважение, когда сочетается с таким невероятным упрямством.

— Я могу развязать узел вот здесь, — Вендела положила руку на грудь Маргреты, и та тихо застонала. — Но тогда она не будет привязана ни к чему. Сам знаешь, как это бывает.

Греттир знал, видел однажды, еще в детстве, когда их соседка сошла с ума после смерти мужа. Люди иногда лечат повредившихся умом таблетками, гипнозом и всякими другими хитростями, только на эйги они не действуют.

— А ты не можешь ее привязать заново?

— К тебе?

Греттир почесал кончик носа. Да, вопрос не из легких. Зацикленная на своем взрослом сыне мать — перспектива жутковатая.

— А есть другие варианты?

— Ну, можно привязать ее к дому. Тогда она сможет жить, пока стоят опорные столбы вашего дома. Если ее тело износится раньше, чем упадут столбы, она станет фюльгьей-хранительницей[39]. Такой вариант тебя устроит?

— Да. Что я должен сделать?

— Ты дашь мне свою силу, чтобы спрясть новую нить. А потом вернешься в дом и привяжешь ее конец к одному из столбов почетного сиденья.