— Но если Вендела всех в Асгарде[37] так раздражает, я могу забрать ее к себе в Фольквангр[38].

— Нет! — Греттир одной рукой притиснул к себе все еще спящую Венделу, а второй со всей дури хлопнул себя по лбу. — Я не отдам ее!

В ушах зазвенело, затем раздалось слегка удивленное:

— Э-э-э-э, полегче, полегче. Ты что, подслушивал?

— А вы нашли место, где секретничать, — возразил он. И повторил: — Я ее не отдам. А попробуете забрать силой, сожгу к чертям Священную рощу. Пока заново не вырастет, не получите ни жертв ни почета.

Голоса смолкли. Греттир и сам понимал, что зарывается, но если боги действительно заберут у него Венделу… зачем тогда все? Зачем тогда он сам? Все равно без нее он чувствовал себя каким-то бесполезным. Как один носок. Одна перчатка.

После нескольких минут молчания женский голос, нежный как перезвон серебряных колокольчиков, произнес:

— Вот видишь, старый дурень, что такое любовь? Что перед нею ваши стрелы и копья? От этого оружия не закрыться щитом и не отбиться мечом. Теперь ты мне поверишь, что мир можно спасти только любовью, а не войной?

— Это все слова, — невидимый мужчина все же сомневался. — Вот дойдет до дела, тогда посмотрим.

— Расцениваю это, как согласие с твоей стороны, — ответила женщина. — Слышишь, Греттир? Вендела нарушила закон богов, но Всеотец дает тебе возможность выкупить ее жизнь.

Греттир не колебался:

— Назови свою цену, Отец Ратей.

— Цена всегда одна. — Мужской голос отдалялся и звучал все тише. — Глаз за глаз… кровь за кровь… жизнь за жизнь.

— Без колебаний. Без размышлений. — Предупредил женский голос.

Греттир посмотрел на спящую в его объятиях молодую женщину. Он уже, пусть не вслух и не при свидетелях, но пообещал защищать и оберегать ее. А это означало: драться, так драться; умереть, так умереть. Без колебаний. Без размышлений.

— Я согласен. — И уже громче, не заботясь, что может разбудить спящих вокруг, повторил: — Я согласен!

Ответом ему была тишина.

Раны у оборотней заживают быстро, примерно, как царапины у людей. Но серебряная пуля — это серебряная пуля, с ней приходится считаться всерьез. И у свинфилкингов заживление шло труднее, чем у ульфхеттаров. Кое кому пришлось снимать швы и промывать воспалившиеся раны. Лучше всех с этим делом справлялись теща, вдова и дочка Освивра Турханда. Вот почему раненых не стали разносить по домам, а решили оставить в ратуше, устроив там импровизированный госпиталь. Женщины, привыкшие за тревожные зимние месяцы справляться с проблемами всем миром, не возражали.

Но и мужская помощь в ратуше была нужна: повернуть раненого, подержать при перевязке самых буйных и кусачих, наколоть дров для печей и камина — мало ли было тяжелой работы. Готовить, кстати, тоже помогали, потому что выздоравливающим требовалось мясо, а пожарить его правильно умеет только мужик.

Сегодня вечером на кухне хозяйничал Греттир. В майке с надписью «Пальчики оближешь» и босиком, в низко сидящих на бедрах джинсах, он выглядел богом… кулинарии. Несмотря на аппетитные запахи, у Венделы вдруг пересохло во рту.

— Проголодалась? — Он оглянулся через плечо.

Она облизала губы. Он ухмыльнулся. Затем его взгляд скользнул с ее лица ниже. У нее заныли соски. Вендела нервным движением поправила ворот рубашки, но Греттир уже пытался взглядом расплавить пуговицу на ее джинсах.

— Хватит пялиться. И перестань думать всякие глупости.

— Какие именно? Те самые, о которых думаешь ты тоже?

— Я ничего такого не думаю.

— Уверена?

— Нужны доказательства?

— Конечно. Пока не пощупаю, не лизну, не понюхаю — не поверю.

Она подчеркнуто медленно прошла к холодильнику, достала упаковку колбасок и сунула их в микроволновку.

— Что ты делаешь?

— Размораживаю.

— Зачем? Я жарю бифштексы.

— Я заметила. Но Кьяртан говорил, что любит бараньи колбаски.

Греттир сжал в кулаке ручку лопатки. Все, Кьяртан покойник. Нет, поймите правильно, он нравился Греттиру; он был кровным братом, волком, которому в бою можно доверить свою спину, но при одной мысли о том, что его женщина поставит перед этим прожорой миску с едой… своими белыми руками… Нет, решено, Кьяртан не жилец.

Греттир аккуратно выпрямил согнутую ручку лопатки для мяса и перевернул бифштекс. Несколько минут прошли в тишине. Он боялся отвести взгляд от сковородки, и Вендела тихо сидела за столом, даже дыхания ее слышно не было. Наверняка что-то замышляла, он просто кобчиком чуял.

— А морда у него не треснет от моих колбасок?

— Да ладно, не жадничай. Он такой слабый сейчас, ему нужно усиленное питание.

Переложила колбаски на тарелку и белой лебедью проплыла мимо него к двери. Тяжелая лопатка выскользнула у него из пальцев и больно ударила по ноге.

— Бл… ой.

— Кстати, — Вендела обернулась уже с порога, — у тебя мясо горит.

Вот сколько можно возиться с этими ранеными? Особенно Греттира бесил Боле, которого прямо сейчас Вендела кормила супом с ложечки. Наглец специально притворялся слабым, чтобы подразнить его. Чтобы немного остыть, Греттир зачерпнул кружку свежего пива и сел на лавку в проеме между окон.

— А она славная девочка. — На скамью рядом с Греттиром уселся Орвар тоже с кружкой пива в одной руке и колбаской в другой. — И хозяйка хорошая. И лечить умеет. Какое вено ты за нее отдал? Расплатился банковским чеком? И все? Ни земли, ни золота, ни недвижимости? Знала бы моя сестра, что она такое сокровище, нашла бы Венделе жениха пощедрее. Вот Боле, кажется, на нее глаз положил. И Кьяртан тоже. Да, если бы не Хильд, я бы и сам…

Боле тоже покойник.

Греттир оскалился своей самой волчьей улыбкой:

— И это говорит мужчина, который три года на стену лез, когда его подружка сбежала от него ночью через озеро на лыжах.

— И не стыжусь в том признаться. Зато я замаливал свои грехи со всей ответственностью. Моя Хильд того стоила. А что насчет твоей тихони?

Глаза Греттира вернулись к той самой тихоне, о которой шла речь. Она как раз дула на ложку, чтобы Боле не обжегся. У Греттира даже волосы на руках поднялись от возмущения.

— Хорошо, что я вовремя достал мозги из кружки с пивом и начал исправлять старые ошибки. — Продолжал вещать Орвар. — Чего и тебе советую. А пока нам с Хильд пора возвращаться домой. Теперь, когда у нас на подходе маленький Магнус, она стала больше спать.

— Спасибо, Орвар.

— За совет? Всегда пожалуйста, брат.

— За то что уходишь наконец.

Орвар довольно ухмыльнулся, опрокинул в рот остатки пива и наглой походкой счастливого мужа и отца направился к своей ненаглядной Хильд. А Греттир вернулся к своему важному занятию — сверлить взглядом маленькие дырочки в голове Боле. Тот, словно почувствовав, скосил глаза в сторону и наконец-то встретил взгляд Греттира. Греттир выразительно пошевелил бровями. Боле закашлялся.

— Что такое, обжегся? — Испугалась Вендела. — Подавился?

— Обожрался, — раздался над ее головой знакомый голос со знакомыми рычащими нотками. — И оборзел, я так думаю.

Боле закашлялся еще сильнее. И неудивительно, подумала Вендела. Греттир смотрел так, словно от съедения друга его останавливал только один нерешенный вопрос: с чего начать, с головы или ног? Правда, весь вечер от его голодного взгляда по ней то вверх, то вниз бегали мурашки, и поднимались волосы на затылке, но тогда была возможность спрятаться за чужими спинами. А теперь он стоял всего в нескольких шагах от нее, лукавая улыбка поднимала уголки его рта, и ноздри чуть подрагивали, словно в предвкушении удачной охоты. Мишень, которую Вендела весь вечер чувствовала между лопаток, переместилась на ее губы.

Она непроизвольно облизнулась.

Греттир коротко вздохнул и напрягся.

— Спасибо, Вендела, я сам доем. — Недавно полумертвый Боле вдруг ожил, забрал у нее из рук миску и со скоростью пулемета застучал ложкой по дну.