— Лови! — Художник бросил своему собрату по несчастью охотничий нож, в надежде, что тот его применит по назначению, но лишь обреченно прошипел разочарованием. Вакуль не смог поймать оружие. Лишь проводив его недоуменным взглядом, и на секунду отвлекшись, поплатился за невнимательность. Тварь вцепилась ему в бок, вырвав кусок мяса.

Долго так не продержаться. Силы тают, вытекая из ран кровью. Еще немного, и отбивающиеся от пиявок бойцы обессилят окончательно, упадут в жижу под ногами, и их спокойно сожрут болотные твари.

Зачем так поступил Максим, он, наверное, и сам не понял. Орудуя одной рукой, с надетой на нее перчаткой, пиная остервенело во все стороны ногами, он выхватил из-за пояса, подаренную Чуклей авоську, и махнул ей, как тореадор перед носом быка красной тряпкой, по направлению прыгнувшего на него монстра. Убогий на вид мешок, сетка, помнящая еще стеклянные бутылки с молоком, как-то сам собой раскрылся и втянул в себя визжащую злобой зверюгу, погрузив ее в свои недра, где это злобное недоразумение мгновенно затихло, и блаженно заурчало.

Гвоздев даже, как это не абсурдно звучит, рассмеялся от увиденного, но в этот момент неосторожно ступил на раненную ногу, и от прострелившей боли, потеряв равновесие упал.

Пиявки, почувствовав легкую поживу, все разом кинулись на него, и он, пятясь назад, начал отмахиваться от них всем, что было в руках, не замечая, что ряды врагов начали медленно таять.

Оставленный тварями в этот момент в покое Вакуль, бросился другу на помощь, раскидывая ногами суетящихся пиявок, удачно оказавшись у них за спинами. Но те, отлетев в сторону, вновь кидались в драку.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. Одна из ближайших черных пик-ракушек, раскрылась желтым цветком, выплеснув вверх фонтан зеленой слизи, и оттуда выглянуло вполне человеческое лицо, только со змеиными глазами, покрытое короткой фиолетовой шерстью, и клубящимся паром вместо волос. Оно злобно окинуло взглядом место сражения, и зарычало, как собака, у которой отбирают кость.

В тот же момент пиявки нырнули в жижу болота, и через миг стало тихо. Вакуль устало опустился рядом с Максимом, вытянув ноги.

— Я думал конец. — Нервно усмехнулся васа. — Что-то я устал сегодня. Приду домой, и спать лягу. Пусть Чукля яйцо греет, у меня на это сил нет.

Максим ничего не ответил, он в этот момент недоуменно рассматривал в вытянутой руке авоську, с мурлыкающими там пиявками и считал. Их было тридцать шесть. Он хотел сказать Вакулю о неожиданном улове, но мгновенно передумал, посмотрев на рваную рану ступни, откуда хлестала кровь. Оторвав рукав, он ловко перетянул вены на ноге, остановив кровотечение. Опытный воин помнил, как в горячке боя, некоторые воины, не обращая внимание на раны, умирали от потери крови.

— Здорово тебя пожевали. — Наклонился к нему обеспокоенный Вакуль. — Сам не дойдешь, придется тащить. — Его взгляд внезапно упал на авоську. — Это когда это ты их столько наловить успел? Вот так удача! Сколько же их там?

— Тридцать шесть. — Прошептал обессиленно Максим. — Четырех до сорока не хватает, так что твое второе задание, я пока еще не выполнил. Сейчас отдышусь, «Кольт» перезаряжу, и продолжим.

— Что?! — Подпрыгнул возмущенный васа. Какое еще задание? Это просто просьба была. Шутка. Хватит и того, чего уже поймали. Давай, цепляйся за шею. Потащу тебя домой, там Чукля рану осмотрит, и чего-нибудь придумает. На ноги может поставит. Не век же мне тебя теперь на горбу таскать. Ты на перышко совсем не похож. Вот чего было столько жрать. Не мог на диете посидеть, и похудеть, ради такого случая? Хотя что с вас людей взять. Глупые вы, недалекие. — Он развернулся к Максиму спиной, и присел. — Хватайся и пошли отсюда. Разлегся тут…

Ступня почернела, и от нее по икре до колена, и уже даже немного выше, потянулись черные, с зеленым оттенком нити, то ли гангрены, то ли другой какой гадости впрыснутой в рану болотной пиявкой. Кружилась голова, тошнило, руки тряслись и очень хотелось спать.

Ледяная вода подземной реки не давала отключиться, обжигая холодом кожу, но, когда путешествие закончилось, Максим выронил из рук авоську которую одной рукой прижимал к груди, как единственную в мире драгоценность, и ещё через несколько шагов, привёзшего его на остров Вакуля, сам кулем свалился с его спины. Даже стонать силы не осталось, он упал и тут же отключился, забывшись спасительным сном.

Радостно выскочившая встречать, Чукля, мгновенно поменяла счастливую улыбку на встревоженный оскал, и шипя нетерпением бросившись к Гвоздеву, начала срывать остатки окровавленной обуви, и разодранной штанины.

— Быстро одну пиявку сюда! — Рявкнула она на бледного, растерянного мужа. — Не спи, увалень. Парня вытягивать надо, еще немного и яд дойдет до основного тела, а там расползется по жилам, и тогда конец, не спасем героя. — Она впилась зубами в почерневшую воняющую гнилой плотью рану Художника, и начала отгрызать мертвое, черное, покрывающееся плесенью прямо на глазах мясо зубами, сплевывая в сторону, а когда появились первые признаки сукровицы, то прокусила себе запястье, и прижала его к омертвевшей стопе Максима. Дрожь пробежала по телу васы, она закатила глаза и застонала.

— Вот. — Подбежал Вакуль, неся на вытянутых, подрагивающих руках пиявку. — Принес.

— Прикладывай выше колена, туда, куда еще не добрался яд и кожа чистая. — Чукля приоткрыла затуманенные глаза. Голос ее прозвучал хрипло, а дыхание шипело из груди сдавленным стоном. — Как она вопьется зубами и начнет сосать, то гладь ей спину, и чеши голову. Чем сильнее она будет мурлыкать и урчать, тем лучше.

— Меня вообще-то тоже за бок тяпнули, могла бы и посмотреть. — Вакуль перебирал короткую шерстку присосавшейся к коже Максима болотной твари, которой оказалось покрыто тело пиявки, когда с нее осыпался высохший суглинок, и недовольно косился на жену.

— Вот только не надо меня сейчас ревновать. — Устало вздохнула Чукля, и вновь закрыла глаза. — Тем более к человеку. С тобой ничего не случится, в тебе не та кровь, а рана и сама собой в реке промылась, скоро покроется коркой и заживет, а вот этот парень, если не помочь, обязательно помрет. Так что не бурчи, и меня не нервируй, и так тяжело, боюсь сознание потеряю, всё-таки человеческая кровь, удивительная гадость, никакой совместимости с нашей, прямо чувствую, как жжет вены, представляю, что бы этот игрок ощущал, если бы не спал, врагу такого не пожелаешь.

Пиявка мурлыкала, урчала, и блаженно причмокивала, словно сосала леденец. Черные, с зеленью нитки отравы, под кожей Максима, соединившись с желтой кровью васы в тонкую полоску, тянулись к ее пасти, и исчезали там, не распространяясь дальше по телу. Они становились все светлее и светлее, теряя с каждой минутой цвет смерти.

— Вот чего никак не пойму. — Вакуль не отрываясь чесал твари голову. — Почему одна и таже пиявка может, и лечить, и убивать? Как-то это странно.

— Все зависит от ее настроения. — Не открывая глаз ответила Чукля. — Если она раздражена и зла, то впрыскивает яд, а когда довольна, и ей хорошо, то высасывает всю хворь.

— И откуда только тебе все это известно? Сколько вместе живем, а узнал о твоих талантах только теперь. — Усмехнулся васа.

— Бабка моя, еще только когда создавался Полозом Уйын, была сотворена для помощи людям, как задание. Они приходили к ней, кололи дрова, или еще чем помогали по хозяйству, а за это она их лечила. Тогда игроки часто болели, и умирали, и Змей не знал причины. Где-то ошибся при создании мира, недосмотрел в спешке. Сейчас, конечно, это исправлено, появились и среди игроков лекари, и бабка моя теперь на заслуженном отдыхе, за ненадобностью, но свои знания успела передать мне, пока я еще с тобой не связалась, и не осела в этом гиблом месте, вдали от всей родни.

— Какая ты у меня вся такая загадочная… — Хмыкнул Вакуль. — Как там кстати, наш пациент?

— Сам не видишь? Кожа почти очистилась. Опасности больше нет. Еще немного и вообще будет хорошо. Спать ему еще суток двое после этого. Пиявку на все время лечения надо оставить, пусть сосет и дальше хворь, мало ли какое обострение. Отвезешь парня к людям, ему тепло нужно и покой, а здесь оставлять нельзя, холодно и сыро. — Чукля открыла глаза. — Только аккуратнее вези, не лихачь. Знаю я тебя.