Кто мы друг другу? Что мы чувствуем?

Всё это настолько не то что туманно, а нереально и абсурдно. Но суть в том, что нам теперь с этим нужно будет как-то уживаться. Миронов сам не уйдёт с этой работы, а я не стану просить Алексея уволить его, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Вдалеке сверкнула молния, разрезая небо кривыми линиями.

— Сейчас ударит гром, — не сразу понимаю, что эту фразу я говорю вслух.

Глеб закрывает багажник, поворачивается в сторону, откуда движется гроза, и тоже ненадолго замирает в ожидании раската грома.

Но его не происходит. В воздухе слышны лишь звуки ветра и шелест листвы.

— Всё готово, — поворачивается и смотрит с едва уловимой улыбкой, словно хочет подбодрить меня. — Пора ехать.

Выхожу из-под козырька подъезда, подхожу к автомобилю, оборачиваюсь назад и поднимаю голову в сторону наших окон. Пусто. Глупо, конечно, ожидать, что мама будет счастливо махать мне на прощание ручкой, но всё же. Поганенько.

Мы садимся в Мерседес и уезжаем из самого родного для меня места, которое вмиг стало чужим…

— Твоя мать может рассказать Белову о том, что видела нас в постели? — через двадцать минут молчания Глеб решает нарушить тишину.

— Я так не думаю, — устало и с ноткой небольшого раздражения отвечаю на его вопрос.

— Надеюсь, ты не считаешь, что это я всё подстроил? — прижимается к обочине и тормозит. — Яна, если ты думаешь, что… — с прищуром смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Глеб, я ничего не думаю. Успокойся уже и поехали, — отворачиваю в сторону голову и прикрываю глаза.

— Ян? Я отвёз Тамару Игоревну на мероприятие и предложил её забрать. Она согласилась, обрадовалась этому. Мы договорились, что, когда она будет собираться, позвонит тебе. Или мне. И я её заберу, блять! Я тебе серьёзно говорю: сам не ожидал, что она заявится с самого утра.

Понимаю, что не могу больше находиться рядом с Глебом. Хочется остаться в одиночестве, и чтобы никто меня сейчас не трогал, не лез под шкуру. Открываю дверь машины и выскакиваю на улицу под проливной дождь. Тут же сбегаю с обочины вниз и галопом бегу вглубь рапсового поля.

— Стой, дура! — не ожидая от меня такой выходки, Глеб немного замешкался и теперь бежит вдогонку с некоторым отставанием. — Яна! да, блять! Стой же ты! Остановись, я сказал!

Звучит ненормально, но от этой импульсивной выходки, в данный момент я получаю удовольствие. Тело будто смывает с себя вместе с дождём весь негатив и напряжение. Бегу до тех пор, пока есть силы. А затем… Резко останавливаюсь, раскидываю в стороны руки и поднимаю к небу лицо под ледяные капли. Губы синие, как у мертвеца, зубы от холода стучат, не поддаваясь моему контролю, мокрые волосы сосульками прилипли к щекам и шее, вся одежда промокла насквозь и вплавилась в тело, в кроссовках натуральным образом болото хлюпает, но как же мне сейчас хорошо! Как мне свободно!

Глеб догоняет и одним рывком за плечо разворачивает к себе, обхватывает руками за талию и впивается острым взглядом.

— Белова, по тебе психушка плачет! Ты в курсе? — запыхаясь, рявкает и крепче сжимает меня руками.

По инерции толкаюсь к нему, обвиваю руками шею и целую. Под вспышки молний, раскаты грома и шум дождя. Слёзно. Долго. Болезненно. Мучительно. А потом, мы и вовсе валимся в рапс, такой же мокрый, как и всё вокруг.

— Я знаю! — выкрикиваю с улыбкой на лице, но уже в следующую секунду она спадает. — Миронов, что мы дальше будем делать?

Яна

Глеб сводит брови у переносицы и кажется, что не совсем понимает мой вопрос.

— Как нам дальше выстраивать общение, наши отношения? — вношу более ясную конкретику.

Миронов встаёт из грязной жижи и помогает мне. Видно, что сейчас его терзают разные мысли.

— А они есть? — заводит руку мне за волосы на затылке и смотрит так, как охотники смотрят на будущую добычу.

— Я думаю, да, — в носу начинает нестерпимо щипать, но я не пытаюсь сдерживаться, дав волю чувствам.

Из глаз начинают струйкой вытекать слёзы, которые теряются в каплях дождя. Именно сейчас я начинаю осознавать, к чему привело моё желание иметь чуть больше свободы от тирании Белова. Именно сейчас я начинаю осознавать, что я ни за что не буду с ним, даже ради отца и брата. Именно сейчас я начинаю осознавать, что больше не способна себе лгать. Прогулка и общение с Сашей дали мне большую почву для размышлений о том, куда я иду в этой жизни, а зарождающиеся чувства к Глебу поставили точку. Я больше не способна их игнорировать. Теперь я чётко уверена, что после лечения папы в Израиле, уйду от Алексея.

— Что, если я начну влюбляться в тебя? — выталкиваю из своего подрагивающего, кривящегося рта.

Он замирает, переставая даже моргать, и очень долго смотрит сквозь меня. Молчит. Опускаю голову и совсем тихим, осипшим голосом буквально молю:

— Скажи что-нибудь…

Его руки начинают медленно скользить вниз: шея, плечи, лопатки. Притягивает меня к себе и крепко обнимает. Прижавшись к сильной груди Глеба, я отчётливо слышу, как быстро в данный момент колотится его сердце. Чуть отстраняюсь, прикладываю к нему руку и киваю, глядя в глаза. Это и есть его ответ на мой вопрос. Он ярче любых слов и красивых фраз.

— Когда мы вернёмся в город, я хочу тебе показать одно очень важное для меня место, — он втягивает с силой воздух, отчего грудная клетка раздувается и кажется, что готова разорваться в эту же секунду.

— Место?

— Да, — глаза Глеба вдруг наполняются теплом и одновременно скорбной болью.

И я понимаю, что это очень важно для него. Он буквально хочет приоткрыть дверь в свою душу.

— Хорошо. Да, обязательно!

Он кивает головой, подхватывает меня на руки и тыкается носом в щеку.

— Ну ты и дурочка, конечно. Ненормальная, — понижает голос, — Сумасшедшая просто. Ты посмотри на нас?

— Кстати, я всегда боялась грозы, — тихонько посмеиваюсь и смотрю на буйство природы. — Минус один страх!

— Ты в курсе, что нас может убить молнией?

— Тогда нам нужно поторопиться и скорее бежать к машине, — всё ещё веселюсь я.

— Яна? — Глеб немного стопорится, когда до машины остаются считаные метры.

— Что такое?

— Мы не можем вернуться в таком виде, — ставит меня на землю и осматривает нас с ног до головы. — Свиньи на ферме и то чище.

Да уж, тот ещё видок. Мы все мокрые, в грязи и жёлтых пятнах от пыльцы. На одежде, прилипшие листики, веточки и лепестки рапса.

— После нас надо будет ещё и химчистку делать, — кивает в сторону машины. — Пиздец, мы засрём сейчас белый салон. — делает паузу и прочёсывает волосы рукой. — Ладно, садимся так, похер уже.

В машине тепло и сухо, но сейчас это ощущается настоящей пыткой. Переохлаждённое тело обжигает, одежда неприятно приклеилась к телу, и, кажется, будто содрать её можно будет только вместе с собственной кожей.

— Нужно вернуться обратно, привести себя в порядок и завтра ехать домой, — принимаю рациональное решение.

— А если твоя мать нас с потрохами сдаст?

Понимаю, что придётся звонить ей, но ничего не поделаешь. Нажимаю вызов и прикладываю к груди сжатую в кулак вторую руку. Мама отвечает на звонок примерно с восьмого гудка. Сгорая от стыда, приходится просить её прикрыть меня перед Алексеем.

— Ма, только недодумывай ничего, пожалуйста. Мы попали в сильную грозу, и пришлось остановиться на обочине, а потом мне стало плохо. Поэтому было решено вернуться обратно, — немного привираю, но успокаиваю себя, что это во благо.

— Ты взрослая женщина, сама решаешь, как тебе жить. Алексею ничего говорить не буду, если он позвонит мне. Но к нам приезжать не надо. Давай как-нибудь сама, — договаривает уставшим голосом и сразу же скидывает звонок.

Пока я говорила по телефону, Глеб снял с себя футболку и куртку, поэтому сидит сейчас только в одних джинсах.

— Ну, что там матушка говорит?

— Нас не сдаст, но к ней нельзя.