Из-за этого я ускользаю от его досягаемости. Как он смеет такое говорить?

— Мой папа — герой.

Вся его карьера была посвящена помощи людям, и он пострадал, пытаясь сделать именно это. Он возвращался домой с конференции правоохранительных органов штата, когда проехал мимо автомобиля, который перевернулся на обочине дороги. Это произошло всего за несколько минут до того, как он прибыл туда, и он был первым на месте происшествия. Сзади сидели маленькие дети, а на переднем сиденье прижалась молодая мать. Двери были слишком погнуты, чтобы папа мог их открыть, и он побежал обратно к своей машине, чтобы сообщить о происшествии. Водитель полуприцепа, превысившего скорость на двадцать миль, не заметил машину моего отца, пока не стало слишком поздно. Он врезался в него, когда мой отец сидел на водительском сиденье. Папина машина превратилась в неузнаваемый металлический шар.

— Вы, Дэвенпорты, всегда пытаетесь спасти людей. Посмотри, как хорошо это сработало для вас обоих. За свои старания папочка Дэвенпорт получил повреждение мозга, а ты… Ну, ты же людям не помогаешь, да? Не совсем. Ты просто убиваешь их, — его ярость и ненависть капают из каждого его слова, словно яд. — Просто спроси мою маму. Ой, подождите, мы не можем, потому что она была одной из твоих жертв.

Тишина, воцарившаяся на вечеринке, оглушительна. Моя кожа покрывается холодом, когда тридцать пар глаз смотрят на меня в ужасе. Одно предложение — это все, что мне потребовалось, чтобы стать университетским изгоем. После сегодняшнего вечера я не смогу ходить на занятия без тех взглядов, которые получаю сейчас. Куда бы я ни пошла, меня будет сопровождать хор шепота. Вот она! Это она убила мать Рафферти и Пакстона Уайльдов. И мне придется стиснуть зубы и принять сплетни, потому что я никогда не смогу внести ясность. Рафферти снова меня трахнул, но на этот раз совсем по-другому.

Краем глаза я вижу, как Роум выскальзывает из комнаты через другой вход на кухню. Интересно, не хотел ли он посмотреть это крушение поезда?

— Рафферти… — я хочу сказать ему сотню вещей, но тысячу вещей не могу. Самое печальное во всем этом то, что если бы он просто посмотрел сквозь свою ярость, он смог бы сам открыть правду.

— Дай мне свое запястье, — приказывает он, перебивая меня. Не то чтобы мне действительно есть что ему сказать. Извинения — это последнее, что он когда-либо хотел бы услышать от меня, потому что слова «мне очень жаль» могут исправить не так уж много вреда. Мы настолько далеко от этого, что этого больше нет даже в нашем зеркале заднего вида.

Я задерживаю дыхание и сжимаю зубы, чтобы не выпустить рыдание, нарастающее в моей груди. Физические вещи, которые он требует от меня, терпимы. Он хочет, чтобы я была его шлюхой и носила его чертов ошейник? Хорошо, я могу это сделать, но эмоциональная война может меня просто убить.

Протягивая ему руку, он оборачивает коричневую кожу вокруг моего запястья и фиксирует ее на месте. Не обращая внимания на другую сторону, он поворачивается и, как будто я собаку на поводке, тащит меня из кухни в гостиную. Люди мудро уходят с тропы его войны. Текущее состояние Рафферти не то, с чем им стоит трахаться.

Он достигает медного пожарного столба и останавливается. Грубо притянув меня к нему, он обхватывает его цепью и тянется к моему свободному запястью.

Паника нарастает по мере того, как приходит осознание. Мои попытки оторваться от него тщетны, и без особых усилий с его стороны он надел мне на запястье второго наручнику, и я официально прикована к шесту. Кожа плотно облегает мою руку, и как бы сильно я ее ни тянула, я не могу сквозь нее проскользнуть. Я останусь здесь, пока Рафферти не решит иначе.

Отойдя, он опирается на спинку кожаного дивана прямо передо мной.

— Раньше ты брала уроки танцев на пилоне у своей подруги Офелии в Нью-Йорке, не так ли?

Меня не должно удивлять, что Рафф присматривал за мной, пока меня не было. Тот факт, что он знает о занятиях, которые вела Офелия, говорит мне о том, что он очень внимательно следил за ними. Я встретила Лию в кафе совершенно случайно, и мы разговорились о том, чем занимались. Она была студенткой Нью-Йоркского университета, но преподавала эти занятия за дополнительную плату. Нас сблизили наши танцы и тот факт, что мы оба были из Вашингтона. Мы время от времени тусовались, и она разрешила мне посещать занятия бесплатно. Мне понравилась их хорошая тренировка, и это был хороший перерыв от более строгого танца, к которому я привыкла.

— Да, — отвечаю я.

Его сильные руки скрещены.

— Станцуй для меня, — поворачивая голову взад и вперед, он осматривает остальных людей, с любопытством наблюдающих за мной. — Для нас. Танцуй для нас.

— Я не могу.

— Ты можешь. Цепь достаточно длинная, чтобы ты могла двигаться.

Он прав, я, вероятно, могла бы сделать несколько ходов, прежде чем у меня закончится слабина или меня догонят.

— Да, знаю. Проблема не в этом. Я не смогу сделать это в леггинсах и свитере, — поправляю я сквозь стиснутые зубы. — Я не смогу хорошо ухватиться за шест.

Ухмыляясь, он лезет в джинсы и достает карманный нож. Похоже, тот же самый, который был у него много лет назад.

— Я могу это исправить. Вернувшись и встав передо мной, он сжимает в кулак воротник моего любимого свитера и отрезает его переднюю часть. Как только он сделает достаточно большой порез, он сможет оторвать остальную часть. Он бросает разорванную ткань на пол и садится на корточки передо мной.

У меня перехватывает дыхание, когда он тянет розовую ткань на верхушке моего бедра. Изо всех сил стараясь не вздрагивать и не шевелиться, чтобы не порезаться, он проводит лезвием по передней части обеих моих ног.

— Сними ботинки.

Как только я сняла их, он разрезал ткань мне до лодыжек. Он рвет и режет тонкую ткань, пока не сможет полностью ее снять.

Я стою перед ним и в комнате, полной незнакомцев, в одном только купальнике на тонких бретельках. Учитывая, что в последний раз, когда я была с ним, Рафферти одел меня в этот кожаный костюм, мне не следует смущаться сейчас, поскольку это гораздо менее показательно. Разница в том, что на вечере покера я не была полуголой перед одноклассниками. Следующие полтора года мне придется провести с этими людьми, работая над групповыми проектами и презентациями.

— Больше никаких оправданий. Танцуй.

Я смотрю на него, пульс колотится в ушах, а кожа горит от гнева. Его ноздри раздуваются, когда я остаюсь на месте. Затем он делает то, чего я никогда от него не ожидала. Он достает пистолет из-за пояса джинсов. Без колебаний он идет вперед и прижимает дуло пистолета к моему лбу.

Какого черта у него пистолет?

Мое сердце сжимается в груди, и на мгновение я забываю, как дышать. Я сама по себе, словно им невыносимо видеть его в таком состоянии, мои глаза закрываются. Адреналин яростно пронзает мои вены, заставляя мои конечности дрожать.

Люди, ставшие нашей псевдо-аудиторией, кричат и кричат, мои уши наполняют звуки их шагов по полу, когда они бегут к дверям. Умный ход с их стороны, потому что я всегда знала, что Рафферти — это подстановочный знак, но я никогда бы не посчитала его невменяемым. Прямо сейчас он именно такой. Он ослеплен своей грустью и гневом и не обдумывает это. Выпивка в его организме тоже не помогает.

Я хочу быть той девушкой, которая когда-то могла его успокоить, но теперь я сама причина его насилия.

— Ты действительно хочешь меня убить, Рафферти? — я задаю вопрос. Открывая глаза, я обнаруживаю, что мы совершенно одни. Все свидетели оставили нас один на один. Я не знаю, каков его план, но я не собираюсь доставлять ему удовольствие видеть меня испуганной, если он этого жаждет. — Моё отсутствие наконец принесёт тебе покой?

— Я хочу, чтобы ты почувствовала каждый мучительный момент, который пережила моя мама в течение этих нескольких недель. Она всегда всё чувствовала глубже нас. Она не могла вынести пристального внимания и стыда. Я хочу, чтобы ты почувствовала себя такой же побежденной и безнадежной, как она, прежде чем залезть в эту чертову ванну.