— Так… Если будет больно, скажи… У меня тут иголки… Хотя у тебя здесь только шрамов! Господи боже мой! — Анна смотрела то на ткань, то на швейную машинку, чтобы не заглядываться на шрамы и синяки, которые покрывали руки и ноги Марны. — Ну вот! Как здорово! Ты такая худенькая. Совсем как я! Мы одного размера! Только ты будешь повыше… Укорачивать платье не будем… только если до колен… Вот так…

— Нет, — Марна дернулась от прикосновения Анны. Оно было слишком приятным. — Я… Я не ношу коротких платьев.

Швея взглянула на Марну с грустью, но не задала вопроса. Шрам, рассекающий половину лица, нож, что девушка носила с собой, муж, погибший или же пропавший без вести, говорили о многом вместо самой Марны. Нечто страшное таилось в ее прошлом, и Анна пыталась быть осторожной, чтобы не бередить еще не зажившие раны.

— Мой муж — не моя половина… — продолжила Анна, нарушая неловкое молчание. — Он целый отдельный человек. Мы как вишенки на одной веточке. Когда твой любимый человек — твоя половина, то ты — совсем как разрезанное яблоко. Убери вторую часть — и почернеешь.

— Значит, я чертова половина почерневшего яблока, — заключила Марна, стягивая с себя раскроенное платье. — А ты — вишня.

Анна ласково посмеялась, глядя в угрюмое лицо Марны.

— Потому что у меня вся душа выворачивается наизнанку, когда я думаю о том, что больше не увижу его…

— Но теперь у тебя есть Марина. А она — это он, верно? — Анна попыталась подбодрить Марну.

— Д-да, — тихо ответила та. — А как… как вы познакомились? С… Дугласом? — и каждый раз Марна запиналась, произнося имена своих друзей, ибо каждый раз ей хотелось назвать их отцом и матерью.

— Мы с Дугласом росли вместе. Он знает обо мне все. Как и я о нем. После дружбы, длиною в десять лет, мы поняли, что любим друг друга. С тех пор не расставались. Каждый день мне кажется, что я люблю его больше, чем вчера. Ну, а ты? Как звали твоего мужа?

— Райан, — произнесла тихо и медленно Марна, словно это было не имя, но священный текст, произнесла имя человека, который на деле никогда не был ей мужем. — Мой Райан… он…

— Красивый? — Анна пыталась разрядить обстановку и позволить Марне утонуть в приятных воспоминаниях.

— Словно бог.

— И как же выглядят боги? Так… скоро будет готово. Примеришь еще разок?

Марна перевела взгляд на окно и цветастые занавески за спиной Анны. Из ее глаз, наконец, скатились две крупных слезы. Анна то заметила и встала из-за стола, подошла к креслу, на котором сидела девушка, и опустилась перед ней на колени, взяла ее руки в свои.

— Моя дорогая… — ее мама утерла одну из слезинок, которая повторяла узор шрама на левой щеке.

Марна перевела взгляд на Анну и на ее глаза, полные сочувствия. Какой прекрасной женщиной она была и какой прекрасной матерью могла бы быть. От прикосновения ее нежной руки Марна дрожала еще больше и не могла совладать с чувствами. На раскрытых губах застыли слова, которые ей так и не удастся произнести: «Мама, я люблю тебя».

Прервав счастливый интимный момент сближения, Дуглас вошел в гостиную. Он только вернулся с рынка, где купил немного мяса и овощей для ужина. Марна перевела свой взгляд и на отца. Губы все также безмолвно двигались: «Папа, я так люблю тебя», но слова никак не шли, и Марна только поздоровались с ним кивком головы. Дуглас не доверял гостье, оберегал жену, и Марна то понимала и принимала с восхищением. Прежний гнев от разговора с Анной сменился нежностью. Ей повезло родиться у прекрасных мужчины и женщины, связанных не только узами брака, но и светлыми чувствами. Они не заслуживали той ненависти, с которой Мирослава жила все эти годы.

— Чем вы тут занимались без меня? — Дуглас старался быть приветливым изо всех сил, чтобы не расстраивать жену.

— О, я сшила Марне такое замечательное платье! — Анна вскочила с пола и поцеловала Дугласа в щеку, забрала у него пакеты с едой. — Мариночка — просто солнышко! Такой спокойный ребенок! Спит и спит! Я пойду отнесу все на кухню. Марна, поможешь мне с ужином?

На следующий день Марна нарядилась в новое платье. Анна любовалась своим творением, кружилась вокруг подруги и осыпала ее комплиментами.

— Ты уж прости! Так я люблю этот горох! Да и лучшей ткани у нас в городе не сыщешь! Тебе нравится, Марна? Давай-ка я заплету тебе косу!

Тогда Анна заметила татуировки, что просвечивали в кое-каких местах между прядями, но ни о чем не спросила Марну, только еще больше задумалась. Когда с волосами было закончено, Марна попросила у матери косметики.

— Я и не замечала, что ты любишь краситься. У меня и у самой то едва найдешь какой помады! Зато я очень люблю душниться!

— Шрам… — прошептала Марна, с отвращением разглядывая свое отражение в трельяже.

Анна подошла сбоку и посмотрела на подругу через зеркало.

— Тебе нечего стыдиться. Ты прекрасна. Но если ты тебе так угодно, мы можем сходить в лавку за пудрой.

Марна повернулась к Анне всем телом и резко обняла ее, положив ладони на спину. Анна отстранилась, не ожидая такого поступка, но все же обняла Марну в ответ. Им мешал круглый живот, и Анна смеялась над своим положением.

— Есть одно дело. Обещай вести себя хорошо.

— Что за дело? — Марна сделала шаг назад и покраснела.

— Нам нужно заскочить в лавку, из которой ты стащила торт, и принести извинения.

Сопротивляться было бесполезно. До тех пор, пока Марна оставалась в доме Анны и Дугласа, нужно было играть по их правилам. К тому же, самой Марне эти правила нравились. Она чувствовала себя ребенком, проживала заново свое детство, которого была лишена, и сама не замечала, как вживалась в роль дочери. И эта девушка когда-то была ладожской княжной и воином⁈ Уму непостижимо! Что же, в объятиях матери даже богатырь станет младенцем и разучится говорить — так магически сильны эти объятия, и никто не может противиться их силе.

В лавке, вопреки опасениям Марны, прошло все хорошо. За нее объяснялась Анна. Жена хозяина, что была за прилавком, не только приняла извинения, но и похвалила Марну за ее смелость. Когда они с легким сердцем выходили на улицу, женщина окликнула ее:

— Не хочешь ли ты устроиться к нам на работу? Было бы славно. А из твоей первой зарплаты мы вычтем стоимость шоколадного торта.

— Конечно, хочет! — весело щебетала Анна и толкала подругу в плечо.

Так Марна получила свою первую работу. Анна заботилась о Марине. Дугласу стало спокойнее. Их гостья с каждым днем менялась в лучшую сторону. Она училась манерам, училась быть человечной и привыкала к безопасности, которая прежде могла ей только сниться по ночам. За семейными ужинами Марна делала свои первые успехи в общении с людьми. Она поддерживала разговоры на различные темы, интересовалась делами Дугласа и порой помогала ему в гараже, поскольку Анна уже совсем не могла двигаться и нагибаться из-за живота. Порой Дуглас замечал, что и сам начинает привыкать к гостье и видеть в ней нечто большее и лучшее. Таким мыслям он противился, но сердце его было слишком добрым. Каждое воскресенье заходили Патрик и Кейт. Они и сами отмечали положительные изменения Марны и часто говорили с ней об истории.

— Удивительная девушка! — признавался Патрик брату, когда они выходили покурить на улицу. — Не знаю, что с ней приключилось, но умна не по годам! Порой рассказывает мне такие вещи, о которых я и сам не знал, будучи историком так много лет.

Дуглас больше не мог сопротивляться, и Анна была счастлива, как никогда.

— Я ее так люблю! Будто нашла свою сестру!

В один из вечеров случилось то, чего ждали долгие месяцы. У Анны отошли воды. Дуглас тут же отвез жену в больницу, а Марна ходила кругами в гостиной и смотрела то на часы, то на бумажный календарь.

— С Днем Рождения, Мирослава… — прошептала Марна, подойдя к зеркалу. — Нет, не Мирослава. Эбигейл.

Она никогда не знала своих настоящих именин — приемные родители выбрали примерную дату. Дни без Анны тянулись словно годы. Ей так хотелось увидеть мать, снова взглянуть в ее любимые большие глаза, но так не хотелось видеть новорожденное дитя. Марна не спала ночами. Ей было страшно. Анна непременно попросить подержать свою дочь и полюбоваться ею. Но каково это держать в своих руках саму себя?