Марна думала про себя: можно было бы противиться, но что ей стоит жизнь Синеуса? Пусть она станет предателем и пусть его освободят, нежели в битве пострадает еще больше новгородцев.

Бьерн отвязал Бруни от дерева, намотал веревку вокруг своего кулака и слегка подтолкнул вёльву в спину. Когда они вышли из временного лагеря в лес, Марна заметила тело, болтающееся на одной из веток. Знахарка. Они перерезали ей горло до того, как повесить. Ее прежде белое платье было багровым от крови, вытекшей из шеи. Если они убили ее так, не было нужды вешать тело на дерево. Значит, это знак для тех, кто будет следовать за ними. Или же для самой Марны.

Вёльва остановилась, не в силах оторвать взгляда от старушки, которая проворачивалась в петле. Ветка от тяжести ее тела прогнулась и поскрипывала. Это было так похоже на Линн. Бедную Линн.

— Зачем? — Марна повернулась к Бьерну и сжала кулаки. — Зачем?

Конунг не смеялся. Он только смотрел на вёльву серьезно и выжидал. Бруни лаял на тело и рвался с привязи.

— Ты ублюдок, — Марна накинулась на Бьерна и толкнула его в грудь, но тот лишь слегка пошатнулся.

Из ее глаз посыпались слезы, смешиваясь с пылью и грязью на лице.

— Животное! — она прошипела и плюнула Бьерну в лицо.

Викинг, спокойный, как море в безветренный день, вытерся рукавом и не свел любопытного взгляда с вёльвы.

— Если она так нужна тебе — воскреси.

— Вёльвы не могут воскрешать людей! Ублюдок! — Марна толкнула Бьерна еще раз, но он тут же поймал ее запястье и сжал в своих пальцах до хруста костей. Марна не могла поверить глупости той ситуации, в которой оказалась. Бьерн проверял ее и проверял ее дар, которого у нее не было. А вот у дирхама…

— Однажды ты сдохнешь… сдохнешь смертью, недостойной даже для такого ублюдка, как ты… — она прошипела, выгибаясь от боли в руке. — Я обещаю тебе. Я буду смотреть в твои глаза. Я буду последним, что ты увидишь перед своей смертью. Забудь о Вальхалле. Ее никогда не было и тем более не будет для тебя. Забудь о своем отце и о Швеции.

Бьерн отпустил ее руку и оставил стоять одну возле дерева, присоединившись к воинам, что уже были впереди.

— Ну, что я говорил тебе? — Магнус покачал головой. — Никакая она не вёльва.

— Мы не знаем, — отрезал конунг. — Она просто слишком горда.

— Что стоило бы ей вернуть к жизни эту старушку?

— А ты когда-нибудь видел своими глазами других вёльв, способных на такое? — возразил Бьерн. — То-то и оно. Быть может, они и не способны на это вовсе. Быть может, нужно что-то еще… быть может, на это нужно слишком много сил, и она не хочет тратить их понапрасну. Я слыхал, что чтобы вернуть к жизни одного человека, нужно забрать жизнь другого… стоит ли эта старуха этого?

— Тогда зачем она тебе? Давай выменяем ее на серебро или оружие? Зачем тебе этот лишний рот и проблема? Хочешь войны, к которой мы не готовы? У нас другие планы и другая, своя война! Или ты… позарился на нее?

Бьерн ничего не ответил, только обернулся на нареченную вёльву. Марна подошла к мертвой знахарке и коснулась рукой ее холодной лодыжки.

— Если она и впрямь вёльва, значит, может говорить с самим Одином, — продолжал Магнус. — Накорми ее грибом.

Бьерн продолжал смотреть на вёльву и думать о словах Магнуса. Марна говорила с мертвой знахаркой.

— Прости меня… Прости… Я не оставлю этого так. Быть может, я не вёльва вовсе и уж тем более не воин… и мне будет это трудней… Но я обещаю…

Марна взглянула вдаль: Бьерн остановился и ждал ее. Тогда она уверенным шагом сравнялась с ним, мучительно долго посмотрела в его синие глаза и двинулась дальше, вглубь леса за другими путниками. Весь день они шли молча, пока на закате не оказались у обрыва реки. Марна не знала, Волхов ли это. То было сомнительным, ведь все это время они шли от него и от Хольмгарда, а Волхов не извивался и следовал ровно к Старой Ладоге. Так или иначе, вода была теперь ее шансом. Шансом обернуть все вспять… не пойти за Бруни… не отпустить его в ту роковую ночь… и кто открыл эти чертовы ворота крепости?

Когда варяги разбивали новый временный ночлег, Марна улучила момент, чтобы пойти к обрыву. Под ним плескалась вода, неспокойная и буйная, словно вода горной реки. Речушка была совсем узкая, несудоходная, но все же глубокая. Кто знает, что она скрывает на своем дне, и не найдет ли Марна там скорую смерть, если шагнет с обрыва?

— Я бы прыгнула в эту реку… если бы не было человека, — напела она себе под нос знакомую песню, теребя меж пальцами серебряный дирхам.

Тогда она подумала об Олеге. Он прыгнул бы. Снова.

— Вздумала убиться?

Марна резко обернулась. Бьерн был в двух шагах от нее. Казалось, у него действительно были уши и глаза на затылке. Куда бы она не пошла — он следовал за ней всюду.

— Разобьешься, — он игриво пожал плечами и подошел к обрыву, глянул с него вниз. — Знаешь, как называется эта река? Варяжка. Забавно, правда? Так и словене кличут нас. Варяги. А знаешь, почему? На скандинавском «вар» значит клятва. Мы — люди своего слова и своей клятвы, и никогда не отступимся от нее, даже если цена тому — смерть. Они и море назвали в честь нас… Варяжское. Послушаешь, подумаешь — а нас здесь боятся.

Марна слушала его внимательно и не выпускала дирхама из пальцев. Она смотрела то на Бьерна, то на речные волны, бушующие под обрывом.

— Я клянусь, — продолжал он. — Даю слово варяга, что не наврежу тебе. Ты вёльва. Само божество. Не бойся меня. Я должен был убить ту старуху, чтобы защитить тебя.

— Защитить меня⁈ — не выдержала Марна и вскрикнула.

— Она бы доложила в крепость о том, где ты.

— Ах… да… ну… — Марна не могла говорить от смеха, что душил ее. — Защитить… От кого? От кого⁈ Разве не в плену я сейчас⁈

— Разве не была ты в плену у словенов? — лицо Бьерна стало по-детским невинным, он нахмурил брови. — Ты ведь принадлежала конунгу Рёрику, а этот словен похитил тебя!

— Значит, так тебе сказал Рёрик? Ха-ха! Ты забрал меня из моего дома! И я никогда не принадлежала никому и не буду!

Сказав те слова, назвав Новгород и Ладогу домом, Марна опешила и сама. Она сделала шаг назад и потерла лицо. Она то смеялась, то плакала, то смотрела на небо, то на обрыв, не решаясь с него прыгнуть. Теперь это было не так легко. Теперь ее жизнь не принадлежала только ей. Теперь она была матерью. Имела ли она право прыгнуть, сделав собственного сына сиротой, какой сделала ее и собственная мать?

Бьерн помог принять ей то решение: он хотел взять Марну за руку, чтобы успокоить, но она тут же с отвращением отскочила от нее, сделала два уверенных шага к обрыву, а затем третий — с него. Женский короткий и пронзительный крик разрезал небо. Вороны с карканьем слетели с ближайших деревьев.

Бьерн, не помня себя от страха, бросился бежать вдоль обрыва, чтобы найти спуск к реке, но ничего похожего и не виднелось. Тогда Бьерн решил спуститься сам. Он заметил, что одно из деревьев, росшее на самом краю, бросало корни вдоль обрыва. Цепляясь за них, варяг, шаг за шагом, спускался к водной глади. Он не знал, прибьет ли ее тело к берегу, унесет ли его дальше по течению, останется ли оно невредимым, но все же он шел по узкой тропинке, что служила берегом меж глиняной стеной и самой речушкой, и всматривался в воду через спустившиеся сумерки.

Он блуждал около часа, но его поиски были тщетны, пока вдруг за спиной не послышался треск. Он обернулся и разглядел ее белое платье с красными рукавами. Раскинув руки в стороны, вёльва лежала на ветке одного из деревьев, что росло под самым утесом в двух метрах от воды. Огненные волосы, спутанные меж собой, спускались вниз, тянулись к воде, будто звали Марну за собой, вниз, к смерти. Глаза ее были сомкнуты. Она потеряла сознание, отдавшись страху. Или, быть может, потому, что веревка на ее шее, зацепившись за одну из веток, душила ее.

Бьерн побежал к дереву, чтобы снять вёльву, как сделал это два дня тому назад. Было слишком высоко, а берег слишком узок. Тогда он начал карабкаться наверх по стволу, взяв в зубы нож. Нужно было освободить хотя бы ее шею от душащего ожерелья. Рагнар с легкостью разрезал веревку, и она, под весом серебряного дирхама, упала вниз. Медальон тотчас унесло течением, и золотое свечение вспыхнуло над речной гладью. Вспыхнуло и исчезло.