Олег отлучился от спальни жены и отворил двери храма, еще совсем голого внутри, и до самого обеда в нем совершались обряды, пелись песни и водились хороводы. Макоши, богине плородия, были поднесены дары: старик, которому Марна однажды помогла со стройкой нового хлева, послав к нему десять молодых парней, пожертвовал свою единственную козу. В обед до храма дошла новость о том, что княгиня родила мертвого младенца.

— Удавился он пуповиной, — прошептала грустно, со скорбью в голосе, Зима, пряча от Марны синее бездыханное тельце в простыни. Она и сама не верила.

— Нет! Дай! Дай! — Марна попыталась встать, но Зима была безжалостна. — Дай! Проклинаю тебя! Отдай мне ребенка! Это сын? Почему это сын⁈

Услышав плач, Олег ворвался в спальню. Сначала он увидел Зиму, стоящую со свертком в руках, а уже затем Марну, лежащую на кровати в крови.

— Там кровь! — вскрикнул Олег.

— Так и должно быть, — вздохнула Зима.

— Наш сын… — застонала Марну и протянула руки к Олегу. — Это был сын, как ты и хотел…

Она закрыла глаза, и слезы побежали градом по ее щекам. Олег посмотрел на Зиму и понял, что в простынях она прячет мертвого младенца. Он кивнул ей головой, прося уйти и унести тело поскорее, чтобы не мучать княгиню.

— Я не уберегла… Не уберегла нашего сына… Она мне не дала даже взглянуть на него… Не дала…

Олег сел на кровать, не смущаясь окровавленных и мокрых простыней, поцеловал руки своей жены.

— Мы всегда можем помолиться о новом сыне… Но нет ничего важнее для меня тебя… Ты цела и невредима… Здесь нет твоей вины.

— Прости меня, — прохрипела Марна, захлёбываясь слезами. — Я проклята… и вот мое наказание… но за что Бог наказывает тебя? О, Олег… Я не уберегла… Не уберегла…

Олег отвернулся, чтобы спрятать от Марны слезы. Он закинул голову и сделал глубокий вдох. Марна вдруг застонала, схватилась за живот.

— Моя милая! Драгоценная! Моя ладушка! — Олег соскочил с кровати в панике, не зная, за что схватиться.

Марна кричала так, будто ее резали ножами.

— Позови Зиму! Позови! — она схватила его за руку и сжала с такой силой, что на его запястье набухли вены. — Позови…

Олег поднес руку ко рту, решая, что делать. Страх потерять любимую женщину встал комом в горле. Ее стоны и крики, наполненные болью, разрывали сердце. Он поцеловал ее в лоб, допустив страшную мысль о том, что, возможно, поцеловал ее в последний раз, и побежал к двери.

— Нет! Не успеем! Олег! Олег!

Он обернулся, и Марна посмотрела на него с печальной улыбкой.

— Еще один… еще один ребенок…

Князь метнулся к кровати, упал перед ней на колени и взял Марну за руку, прижал ее пальцы к своим губам.

— Что мне делать?..

— Я не знаю… — прошептала княгиня.

Затем она начала дышать глубоко и часто и не могла больше говорить. Олег порой побегал к двери, открывал ее, звал Зиму, но никто не мог отыскать ее. Вероятно, она понесла мертвого младенца далеко в лес. Тогда молодой князь возвращался к кровати, брал снова жену за руку и шептал ей слова любви и верности.

Марна родила еще одного мальчика. Олег был первым, кто взял его на руки, а затем положил жене на грудь. Они плакали вместе, смеялись, целовались. Крик здорового младенца ласкал уши. Когда Зима вернулась, она помогла князю перерезать пуповину.

— Он убил собственного брата, — удивилась Зима, радуясь вместе с супругами, — чтобы выжить. Мальчик будет славным воином. Настоящим богатырем. Но все же не давайте ему имени, пока он совсем не окрепнет.

На том Зима оставила Олега, Марну и их сына, вышла из крепости и сообщила горожанам славную новость. Княгиня родила наследника.

Марна отсыпалась целые сутки, иногда соскакивая в страхе, что все ей приснилось, и тогда она целовала крохотные ладошки своего сына, смотрела в его голубые, как у Олега, глаза, и снова засыпала. У Марны пропало молоко, и к ней была приставлена кормилица, одна из жен землепашцев, что сама совсем недавно родила и могла кормить княжеского сына своими грудями. В остальном помогала Любава.

— И будет у тебя двое детей, но от разных мужчин… — как-то прошептала Марна сама себе, проснувшись после очередного кошмара.

Еще через два дня Марна и Олег вышли на крышу крепости, чтобы показать младенца своим подданным, и вся Ладога ликовала и рукоплескала. В крепость текли дары, и в каждом доме праздновалось рождение наследника.

— У тебя красивое платье. Я не видел таких прежде. Где ты его купила? Разве к нам приезжали купцы? — хвалил Марну муж.

— Я сама его сшила, — с благодарностью отвечала Марна. — Не без помощи Иттан и ее слуг, конечно. Собиралась надеть его весною, когда дочь…когда сын родится.

И ее зеленое платье действительно было великолепно, хоть и мало оно было похоже на словенское или варяжское. Длинные лебединые рукава спускались до самой земли, и талия ее была утянута корсетом, перевязанным белой лентой. Если бы кто-то из ее мира мог видеть ее сейчас, он назвал бы ее прекрасной эльфийкой. Волосы Марны уже отросли, и не видно было татуировок. Она спала с веревочками, чтобы волосы ее вились еще пуще прежнего, а затем Иттан заплетала ей две косички на висках и соединяла их на затылке бронзовой заколкой. Материнский инстинкт действительно пробудил в Марне небывалую женственность, и, казалось, она уже оставила свою затею стать воином.

— Я бы хотел назвать его Святославом, жена, — вдруг предложил Олег, красный от смущения. — Я знаю, мой отец не был лучшим отцом, но все же он был великим князем. Он умер недостойно по вине Ефанды, и потому заслуживает, чтобы имя его продолжало жить.

Марна немного подумала, а потом только кивнула головой. Какое дело ей теперь было до имени, если их сын не был дочерью?

— Достойное имя, — согласилась она. — Мне нравится.

— Да он же рыженький! Вы только гляньте на его пушок! — Глеб подошел чуть ближе и взглянул на своего племянника.

Иттан обняла Марну за талию, и все они вчетвером рассмеялись, и у всех четверых глаза были на мокром месте.

— У него уже растет достойная ему невеста с черной косой, — добавила Иттан, намекая на свою дочь, на Тору.

— Но они же родственниками будут! — воскликнула княгиня, и все трое посмотрели на нее вопросительно. — Ах, ну да…

В тот день в крепости был устроен пир на широкую ногу, и все жители крепости танцевали и ели до упаду. Любава приглянулась Николке, и они уже второй час не отходили друг от друга, а после просили княгиню благославить их на брак.

— Что же, вот и ждите до сваточной недели, — Марна забавлялась над детьми, покачивая на руках маленького Святослава. — А пока работы слишком много в крепости.

На деле Марну смущала вовсе не работа, а возраст Любавы и Николки, им не было и пятнадцати.

Так Марна и жила всю зиму, а затем и весну, купаясь в любви своего мужа и своей любви к маленькому Святославу, который рос здоровым и улыбчивым. Княжеские дела затягивали Марну. Теперь, кроме того, что она была матерью, Марне приходилось решать дела своих подданных, судить их и решать их раздоры. Закончились постройки двух храмов, стоящих бок о бок, — христианского и языческого, и никто не смел опорочить их. Таков был наказ княгини — жить в мире и уважать богов, даже если были они чужими. Сама Марна ходила и в тот, в другой. И если в первом, в языческом, всегда толпились словене и собирались для важных разговоров, то во втором никого не бывало кроме нее самой и Димитрия.

— Райан был бы счастлив быть здесь, — как-то сказал Димитрий, когда она зашла к нему во время службы.

— Наверное, отчасти для него я и сделала это… но что теперь? Он женился на другой.

— Княгиня чувствует себя виноватой? — дружелюбно спросил монах. — Помолись, и станет легче.

— Я и не знаю, какому богу молиться и верую ли я вообще, — Марна поникла. — Хотя то, что произошло со мной, не может быть ничем иным, как проделкой кого-то свыше.

— О чем это ты?

Но Марна только отмахнулась, будто сказала глупость.

— Недавно ко мне стала приходить маленькая девочка, ее зовут Ольга, — поведал ей монах. — Она так прониклась моими рассказами о Господе, что просила крестить ее.