— Мой добрый брат попросил помочь славному герою Тору и подобрать для него оружие под стать, ибо никто лучше меня не понимает силу металлов, — терпкий голос ван звучал словно эхо в горах. — Я долго думала, что сможет отразить величие господина и поможет ему с лёгкостью повелевать грозами и молниями. В глубоких пещерах Свартальфхейма талантливейшие кузнецы изготовили золотой молот, что я нарекла Мьёльниром — сокрушитель. Руны и узоры отражают его невероятную силу и могущество сейда, что вплетено в это оружие, которое не подвластно никому кроме Тора Одинсона.

Он медленно приблизился к сундуку и сдвинул тяжёлую крышку, поднимая молот, отливающим солнечным сиянием и переливами огня в кузнице.

— Мьёльнир тяжёл, ибо лишь великая сила способна сокрушить небеса всех девяти миров в грозовом перекате, а потому вручаю тебе рукавицы и пояс, — продолжила Гулльвейг, отдавая Силачу короб. — Да славится имя Тора Громовержца и метателя молний!

Облачённый в широкий золотой пояс со сверкающими рубинами и кожаные рукавицы с рунической вышивкой, Тор сжимал молот и призывал переливы грозы, что отзывались ему в один миг. Никогда прежде я не видел его столь счастливым, чем тогда. Однако не забыла Гулльвейг и про невесту, подарив ей три сундука с нарядами, украшениями и редкими камнями, но самым ценным было ожерелье с жемчужинами, выуженными со дня моря в Мидгарде, и изумрудом, который так подозрительно напоминал мне о цвете глаз Фрейра. Он все дни пиршества не отводил глаз от Сиф и даже отважился предложить её единожды на танец. Я не хотел вмешиваться в отношения подруги, но всё же продолжал наблюдать, боясь вспышки гнева у Тора. Хотя тому было всё равно: молот занял его мысли.

После окончания свадьбы Силач решил отправиться помогать людям в Мидгард, помогая им строить там города и противостоять природным бедствиям. Не забывал он и про остальные миры, разбираясь то с пауками, что портили леса альвов, или же утихомиривая разбушевавшихся великанов. Словом, Тор из всех сил пытался заслужить звание защитника всего и всея. Я опасался, что Один начнёт наседать на сына, требуя от него наследника, однако больше всего Всеотца занимал сейд и Фрейя, так что в сторону Сиф он пока что не косился. Лебедь же стала полноправной хозяйкой Трудхейма и разбила ещё пару садов, что умудрялись радовать красками даже зимой, чего ей удалось добиться при помощи Фрейра, который постоянно ошивался рядом и учил Сиф ухаживать за землёй и деревьями.

— Он не причинит ей вреда, — произнесла однажды Гулльвейг, подходя ко мне на балконе, откуда я украдкой наблюдал за ними. — Фрейр лишён тщеславия Фрейи и моей холодности. Из нас троих он самый добрый и справедливый.

— Я переживаю за сердце Сиф: она не должна пострадать от его чувств.

Гулльвейг тихо рассмеялась:

— Как ты можешь судить? Посмотри: она улыбается и смеётся, хоть у неё получилось всего лишь взрастить хилый и невзрачный ирис под его руководством. Тора такие мелочи не интересуют, а её — да.

— С каких пор ты рассуждаешь здраво и спокойно? — я привык к её яду и сарказму, которыми были пропитаны каждое слово, однако тут звучали лишь поддержка и одобрение.

Гулльвейг повела плечами, отворачиваясь, и ветер донёс её тихие слова:

— Возможно, я не такая дрянь, какой я сама хочу казаться.

И в этом она была права: ван сама сотворила себе образ жестокой и неприступной, которой нет дела до забот других. Впрочем, понять её я тоже мог, узнав про таинственный шёпот, что я услышал тогда в Утгарде.

Тот день навсегда выжжен в моём сердце и памяти тяжёлыми воспоминаниями и кровавой клятвой, от коей мне никогда не сбежать. Слышавшие её Гулльвейг и Бюлейст были поражены до глубины души и не могли поверить в происходящее, ибо их глазам также предстал призрачный Фарбаути во главе войска мёртвецов. Со слов брата, он пытался отыскать останки отца среди развалин чертога и города, однако никто не отзывался на его зов, и лишь горстки пепла напоминали об оставленных жизнях. Однако Бюлейст и не надеялся найти хоть кого-то, ведь только он один давал клятву находиться в Утгарде, дожидаясь меня.

— Это из-за меня, — потрясённо прошептала Гулльвейг. — Мой дар — моё проклятие, что призвало призраков.

Мы удивлённо уставились на неё, ожидая пояснений:

— Сейд хранит память всего происходящего. Видение о последних моментах ваших родителей в этом зале тому лишь доказательство: сколько бы лет не прошло, мироздание будет помнить. А затем однажды я поняла, что могу призывать призраков.

— Что, вот так просто? — ядовито бросил я: все чувства и эмоции обострились и в то же время были пустыми — пережитое давало о себе знать.

Ван на мой выпад не отреагировала, однако тогда в разговор вступил Бюлейст, открывая ещё одну тайну, как будто прошлых не хватало:

— Проклятие ётунов Хельхейма, — тихо проговорил он, заставляя Гулльвейг кивнуть. — Некоторые из них видели мертвецов и повелевали ими. Однако, от чего потом и сходили с ума: тьма смерти забирала их души. Лишь сильнейшие могли контролировать призраков и оставаться в здравом рассудке.

Я расхохотался:

— А тебе не много ли, госпожа ван? И металлами управляешь, и лучше прочих в проклятиях разбираешься, а теперь ещё и мертвецов видишь? Есть то, что ты не умеешь? — и тут я вспомнил: — Ты говорила, что дар над природой у вас от отца — вана, а сейд от матери. Она была ётуном, не так ли?

Я взглянул на Бюлейста, желая услышать подтверждение своей догадки, но он только покачал головой, будто не хотел продолжать тяжёлый разговор. Однако в тот миг мне было плевать: все тайны обнажались, оставляя в душах каждого из нас шрамы.

— Ты поэтому ищешь правды, верно? Твою мать тоже убил Один, а отец молчит, и ты боишься, что он предал вас всех, так? Боишься, что даже самые близкие могут предать?

Гулльвейг помрачнела, а за спиной вспыхнули тени, однако теперь они меня не страшили, ведь я и сам стал частью этого мира. И ван тяжело вздохнула, успокаиваясь:

— Ты многое пережил сегодня, Локи, а потому я прощу тебе дерзость. Однако не вздумай ещё раз повторять подобное, иначе я за себя не решаюсь. И да, знай, что отныне кровавая клятва легла на твои плечи и тебе придётся исполнить её любой ценой, иначе не найдёшь никогда покоя.

О том, что она находилась в похожих тисках, я тогда даже не догадывался, и лишь спустя много лет правда открылась мне.

Меж тем свадьба Тора и Сиф стала первым значимым событием в наших жизнях, знаменовавших дальнейший передел. Как оказалось, Силач всё же признался ей в измене, поэтому Лебедь и посоветовала мужу держаться от неё подальше и найти занятие по душе, как это сделала она. Фрейр то присматривал за своим отцом Ньёрдом, которого, как оказалось давно донимали головные боли, то пропадал в Ванахейме, и я был уверен, что именно он и являлся хранителем корня: он больше прочих был привязан к родному миру. А затем вдруг срывался и проводил пару недель подле Сиф, с которой высаживал сады, беседовал до первых звёзд и помогал ухаживать за полями, на которые Один и наложил руку, но пока что об этом не объявлял.

Старшая ван занимала его мысли, и уже к концу зимы близ Валаскьяльва красовался новый чертог Фрейи — Фолькванг, сделанный из клёна и ясеня. Широкие врата скрывали небольшой дом самой ван, окружённый цветущим лугом. Построили его альвы только потому, что Фрейя как бы невзначай заметила, что в Вальгалле слишком много героев и однажды им не хватит места в залах Одина. Тот, желая то ли угодить, то ли впечатлить, отдал приказ о создании нового и прекрасного чертога. Справились альвы на славу: цветы умело сочетались с мечами и щитами, выказывая двойственность Фолькванга. Я лично считал, что так Один делал свадебный подарок, однако Гулльвейг только посмеялась, услышав такое предположение:

— Моя сестра никогда не выйдет замуж, иначе лишится титула верховной ван. С кем бы она не спала, Фрейя ни за что не променяет корону Ванахейма на звание чей-то там жены.

— Но тогда она стала бы повелительницей Асгарда, да и вообще верховной богиней, — не согласился я. Мы прогуливались тогда по зимнему саду Трудхейма, а мороз щипал за щёки, и даже утеплённые плащи не спасали от холода.