Сигурд, прознав про назначение нового хэрсира, очень холодно поздравил брата, скрепя зубами в подобии улыбки. Пропасть между ними раскрывалась всё больше, заставляя меня нервничать. Харальд запретил сыну пока что отправляться на охоту, помня об угрозе, и загрузил его делами столицы, из-за чего Болтун ходил мрачнее тучи.

Единственное, что его радовало по-настоящему, — присутствие подле Лив, которая стала всё чаще сбегать к нам. Её отец отправился в набег, желая притупить боль, как он сказал конунгу, и Бьёрнсон осталась одна под надзором какого-то там воина, что даже не удосужился ни разу заглянуть к ней. Правда, Лив была несказанно рада, ведь опасалась его, так что она теперь занимала соседнюю со мной комнату в нашем доме. Этна была рада окружить её заботой, постоянно болтая обо всём на свете и обучая домашнему хозяйству. Лив с восторгом погрузилась в готовку, уборку и даже начала шить рубахи, но никогда не забывала про тренировки и выгоняла меня, упражняться с луком и мечом. Наша маленькая жизнь вроде бы пошла новым курсом. И что меня беспокоило больше всего — взгляды подруги на Вальгарда. Она не пропускала ни одного слова, когда брат рассказывал за ужином истории, и открыто глазела на него, пока он надевал доспехи с мечом или же начищал топор. Однажды Вальгард вместе с трэллами убирал привезённое сено, раздевшись по пояс, и Лив пялилась, чуть ли не пуская слюни.

— Оса в рот залетит, — пристыдила её, заставляя залиться смущённым румянцем и скрыться в доме.

В тот же день решилась переговорить с ней о чувствах, раз уж она так глупо попалась. Мы сидели в тени деревьев в роще Фрейи и слушали песни птиц, а где-то в небе кружил Ауствин. Обычно он парил целыми днями на свободе, а ночью возвращался ко мне, обосновавшись под крышей.

— Ты ведь не станешь отрицать, что знаешь про симпатию Сигурда к тебе, — начала я. — И не сможешь отвертеться: я видела, как ты смотришь на моего брата.

Лив сжала на коленях нежно-розовое платье, на котором сама вышила вереск. Цвет шёл её коже и рыжим волосам, а я избегала его, отдавая предпочтение синему и голубому.

— Только не смей судить меня, Астрид, — ощетинилась Бьёрнсон. — Я тоже не ослепла и видела, как ты любуешься Эймундом. Так что не пытайся сейчас казаться порядочной и правильной.

Возразить было нечем: колдуна стало так много в моей жизни, что мысли о нём окружали всегда и везде. Но я не мечтала ни о поцелуях, ни об объятиях — нет. Больше волновали его слова: что он сказал бы, увидев, как две бабки спорят, кто из богов сильнее и кому значимее жертву принести; или усмехнулся бы, если бы слышал, с какими жалобами крестьяне приходят к конунгу. Волновала его оценка окружения, уроки, наставления и знания, но никак не трепет, что вспыхивал в груди, стоило вспомнить тот лёгкий поцелуй и объятия. Эти мысли я гнала прочь, не смея надеяться и мечтать. Однако в последнее время Эймунд чаще пропадал то в лесу, то в своём доме, говоря, что занимается колдовством и хочет кое-что проверить. Со мной он не спешил делиться знаниями и сократил занятия, заставляя тревожиться: что, если надоела, или он устал? Сейд я стала понимать лучше, но по-прежнему было слишком много всего, что скрыто за невидимыми печатями незнания: нанесение рун, гадания, создание отваров и много другого.

— Никогда не пыталась казаться лучше, чем есть, — отмахнулась я, поправляя широкий кожаный пояс, охватывающий талию. — Просто прошу не играться чувствами брата и Сигурда, сталкивая их между собой из-за тебя.

Лив вскочила, замирая напротив со сверкающими от возмущения глазами:

— Сигурд прилип ко мне, как муха к мёду! Ходит хвостиком, вечно судачит о домах, цветах, рыбе, скире, коровах, рыбацких девках и пиве с элем — не затыкается словом. Да, спасибо ему, что не позволяет грустить и плакать о матери и собственной беспомощности, раз даже отомстить не могу, но должна быть мера. Он не слышит меня, Астрид. А Вальгард другой: никогда не станет трепаться, чтобы заглушить тишину. Он позволит услышать шёпот моря, пение птиц, да даже треск тлеющих дров в очаге! Вальгард ценит тишину и мир вокруг, а не ставит себя в сердце Иггдрасиля.

— Сигурд просто боится оставаться в тишине, — предположила я, вспоминая, каким надоедливым может быть Болтун, рот которого скучал по ниткам и иголкам. — Сама подумай: он часто был один в огромном доме конунга, а его вечно беременные мачехи вряд ли думали о чужом ребёнке. Правда, Рангхильд всё же нашла ключ от его сердца.

— Честно? Мне не хочется сидеть и разгадывать тайны и страхи Харальдсона, — Лив плюхнулась на скамейку, проводя ладонью по распустившимся цветам. — Друзья должны уметь слушать и слышать, Астрид. Я с радостью проведу время с Сигурдом, в очередной раз поболтаю об узорах на стенах домов и помогу с советом, если попросит, но ведь в ответ он должен тоже идти на уступки и хотя бы пытаться понимать меня.

Я рассмеялась, поражаясь наивности Лив, которую она чудом умудрилась сохранить:

— Никто тебе ничего не должен. А ещё по себе людей не судят. Да и нашла у кого просить тишины. Пока прямо не скажешь — не поймёт.

Бьёрнсон понуро кивнула и замолчала, погружаясь в размышления. Ветви деревьев скользили по лицу идола Фрейи, в ногах которой пестрела скатерть цветов. Лето выдалось на удивление тёплом, и даже Тор гневался всего три раза, даря благодать. Прохладный ветер дул со стороны фьорда, но терялся под ласковыми лучами солнца.

— Если нравится Вальгард — пускай, только не думай играться чувствами обоих, Лив, — твёрдо произнесла я, заглядывая в хвойные глаза. — Иначе за себя не ручаюсь.

— Ледышка никогда не обратит на меня внимания — будь спокойна, — уныло произнесла Бьёрнсон.

Отчасти она была права: в сердце брата обитала Кейа. Он не рассказывал о ней и всё больше времени проводил с хускарлами, честно выполняя поручение конунга, однако подробностей не знала — брат вечно всё хранил в себе. Единственное, чем он поделился — оказалось, что у отца был главный помощник Матс, подружиться с которым было особенно важно сейчас для Ледышки.

Ивар и Рефил отправились на прошлой неделе по указаниям Харальда. Ярл Змеев должен был явиться дней через семь, и то, как оказалось, наместник порывался сбежать вместе с семьёй, но верные воины вернули его и обещали доставить на Хвивафюльке. От Видара пока что не было вестей: видимо, все затаились, давая время передохнуть.

Ещё немного поболтав с Лив в роще, я решила навестить колдуна, прихватив с собой лифсе и свежих ягод крыжовника, который Эймунд просто обожал. Он вполне легко и быстро влился в нашу семью и часто беседовал с Вальгардом, делясь наблюдениями или рассказывая истории об уголках Риваланда. Иногда колдун подсказывал, как лучше распределить запасы и помогал трэллам с ранами и болями. И мне бы следовало радоваться, благодарить богов за столь приятное и долгожданное счастье, но предчувствие шептало, что расслабляться рано.

Добралась я быстро. Замерев на пороге, постучалась, но ответила только тишина. Однако дверь была не заперта, будто приглашая войти. Дом бывшей возлюбленной брата теперь словно ожил: появились вязанки трав, чаны и горшочки, на столе всегда валялись коренья и ножи, а очаг хранил тепло. Свечи почти догорели до конца, сбитые в кучу шкуры и одеяла громоздились неаккуратной кучей на скамейках. Эймунда не было дома, и, оставив корзину, я решила прибраться, сетуя, что кому-то явно не помешали бы нотации Идэ о порядке и чистоте. Свернув постель и оставив шкуры проветриваться, заметила стопку свитков на небольшом столике близ кровати. Любопытство подсказало осторожно заглянуть в них, но стоило увидеть первые символы, как я нахмурилась: привычными и знакомыми с детства рунами были выведены совершенно непонятные слова. Рисунки изображали рецепт смеси из трав и странных ингредиентов: перо сокола, коготь ворона и человеческий глаз. Мурашки пошли по коже: зачем ему это всё?

— Знаешь, что случилось с двергами, когда они стали задавать слишком много вопросов Одину? — медовый шёпот обжёг кожу за ухом. — Он запечатал Нидавеллир, запретив двергам выходить оттуда, и никто не мог проникнуть туда без ведома Всеотца. За ослушание — смерть.