От его ледяного презрения у меня волосы встали дыбом, хоть едва понимала происходящее. Неужели Дьярви готовил покушение на Сигурда, который любил ходить на охоту в леса у подножья Тролльтинда — немыслимая дерзость. А остальное? Ведь Дьярви всегда гордился своим братом, а теперь выходило, что всё не более чем лицемерие и зависть.

— Сын… — недовольно протянул Дьярви, делая шаг вперёд, но Вальгард угрожающе вытянул топор.

— Я не сдал тебя конунгу. Пока что. И забуду обо всём, если ты впредь не прикоснёшься к Астрид и сам отдашь приказ освободить колдуна. Иначе все твои заговоры всплывут на поверхность, а если рискнёшь кого-то убить, то её проклятие воплотиться в жизнь.

Я неверующе уставилась на брата, пытаясь возразить, но Вальгард схватил меня за локоть и потащил прочь из дома, нацепляя капюшоны на нас обоих. В тяжёлом и горьком молчании мы крались подворотнями в нижние районы Виндерхольма, воняющие рыбой и тиной. Сначала казалось, что брат шёл к Идэ, но затем он круто дал вправо, доходя почти до палисада и спустился узкой тропкой к крайнему домишке.

Небольшая треугольная постройка из камней с крышей, покрытой дёрном, открылась ключом, что брат вытащил из мешочка на поясе. Низкий потолок, маленький очаг, стол, пара скамеек и отгороженная пологом узкая комнатушка — вот и всё, что было внутри. В дальней части дома наверняка располагался хлев для животных, если судить по оставленным корытам. Жилище оставили недавно: слой пыли был невелик.

— Сиди здесь и не уходи, пожалуйста, Астрид, — устало бросил брат и тут же вышел прочь, захлопнув дверь.

Я плюхнулась на скамейку, стягивая плащ и пытаясь оттереть грязь с рук, налипшую неизвестно где. Въевшийся чёрные рисунок не сдавался, и я скребла кожу руками, царапая себя вновь и вновь. Слёзы лились ручьями по щекам, а грудь сотрясал плач, который только нарастал. Никому ненужная и брошенная на произвол — мне стало так жаль себя, что обвила колени руками и зарыдала во весь голос.

Хотелось всё крушить, лишь бы только выместить боль и унять пустоту внутри. Сегодняшний день стал переломом жизни: всё оказалось ложью, хитрым планом отца, в котором мы с братом оказались просто куклами. Вальгард… Он так уверенно заявил Дьярви, что мне под силу снять проклятие, что стало до одури смешно, ведь я ничего не насылала на хэрсира. Или всё же… Да, желала смерти и ненавидела, презирала за всё учинённое, но сомневалась, что хватило бы сил на столь сильное и разрушительное колдовство, ведь я ничего не умела и не могла без Эймунда даже чётко видеть нити сейда. Сердце сжалось: выживет ли он и спасёт ли его Дьярви, если сам отдал приказ о смерти?

Мыслей так было много, что я сползла на пол и сжалась калачиком, пытаясь раствориться. Голос больше не звучал, подтверждая догадку, что он просыпался лишь в момент злости, но кому он принадлежал и почему вообще существовал — ответов не было. В памяти возник образ Оли, что заговаривал лошадь — значит, дар мне достался от него. Удивительно и странно, ведь сейдом больше владели женщины и передавался в основном им, но всё было иначе, словно я одна сплошная насмешка Норн. И самое ужасное, что ответов никогда не получу, ведь настоящие родители погибли, а вместе с ними и правда. Если только помнил сейд… Без Эймунда всё равно не справлюсь — слишком мало умею.

Дверь скрипнула, вырывая из потока самобичеваний. Вальгард принялся деловито расхаживать по дому и расставлять на столе еду, а после протянул мне бурдюк с водой и чистые тряпки.

— Если разожжём огонь, привлечём внимание, поэтому умойся так сегодня. Завтра вернёмся домой — отец уйдёт в поход, не беспокойся.

Он говорил отрывисто и холодно, не скрывая раздражения, поэтому перечить не стала и принялась обтираться, скрывшись за пологом. Маленький уголок по-прежнему хранил следы уюта: накрытый расшитый рунами платок аккуратно сложен и оставлен на невысоком столике, стены покрывали рисунки с полями цветов и Фрейи, а на двух плотно сдвинутых резных скамейках, служивших кроватью, лежал букет первоцветов, всё ещё источавших сильный аромат, будто его оставили только вчера.

Я тихонько подошла к брату, что раскладывал по тарелкам лифсе и жареную рыбу, купленные наверняка на рынке. Вальгард молча кивнул на еду, приглашая ужинать, и протянул бурдюк, от которого доносился стойкий сладкий запах трав и мёда.

Меж нами повисло тяжёлое молчание, прерываемое только звоном посуды, и я не выдержала:

— Я не проклинала отца, Вальгард. Всё было точно в тумане, клянусь. Мы ругались, а потом перед глазами предстали страшные образы. Стоит предупредить его и Сигрид, иначе они погибнут в походе, слышишь? Что бы я не испытывала, надо постараться защитить их. Иначе будем жалеть до конца дней.

Вальгард откинулся на стену, отодвинув пустую тарелку и отхлебнув настойки, произнёс:

— Отец сочтёт тебя помешанной и точно сошлёт на казнь, а Бешеная слушать даже не станет и сама станет палачом, мстя за произошедшее в темницах. Стоят они того?

Я не поверила ушам: брат рассуждал так спокойно и холодно, не думал бороться и роптать за справедливость, что стало не по себе. Заметив мою реакцию, он усмехнулся:

— Не волнуйся, я попробую переговорить с отцом на рассвете. Что до остального… У тебя был слишком и насыщенный день, Астрид, и нам обоим есть, что рассказать. Так что я с удовольствием послушаю, как так произошло, что хэрсир решился на убийство собственной дочери.

— Потому что я не его дочь.

Вальгард резко наклонился вперёд, впиваясь взглядом, и я начала рассказ. Не стала таить ничего о снах про Оли и Роту, их героизм и трагичную кончину. Поведала и о разговоре между Дьярви и Тьодбьёрг и их гнусных секретах, которых водилось больше, чем золота у Андвари. А после рассказала про поездку на Утёс, первую и последующие встречи с Эймундом, открывшуюся правду про Видара и моё последующее падение. Единственное, о чём умолчала — пугающий голос, звучавший будто из Хельхейма, но про сейд приуменьшать не стала и призналась, что Тьодбьёрг опасается меня.

Брат долго молчал, а после протянул наполненный бурдюк, словно подначивая оставить всё произошедшее в хмеле, и я послушалась, осторожно пробуя настойку. С опаской ждала реакции, криков и проклятий, но Вальгард смотрел в одну точку, походя на каменное изваяние и, казалось, совсем не дышал. Пугающая мысль тревожила сердце: он решил, что я сошла с ума, и теперь думал, как бы избавиться от надоедливой сестры, и что самое страшное — отрекался от меня.

Вдруг на улице раздался клич, и тут же через узкое окно под крышей влетел Ауствин, усаживаясь напротив меня. Наплевав на всё, я прижала птицу к себе и принялась гладить его, умываясь слезами.

— Он скучал, — неожиданно произнёс брат. — Уверен, что он тоже колдовской, иначе не объяснить его поведение. То скрывается неизвестно где, то позже кружит над тобой и домом Тьодбьёрг — словом, тебе под стать. Не удивлюсь, если Эймунд заколдовал его следить за тобой, и даже не знаю: радоваться или переживать.

Я насторожилась: а ведь брат был прав, и даже не задумывалась, что птица, которая тогда уже была измарана колдовским порошком, могла быть соглядатаем, и так Эймунд узнавал, что происходит. Но он бы не посмел навредить. Наверное.

— Как бы то ни было, ты жива благодаря и Ауствину, и Эймунду, — Вальгард отхлебнул ещё немного настойки и напряжённо помассировал виски.

Ауствин меж тем деловито вспорхнул под крышу и принялся чистить перья.

— А Кётр жива?

Дьярви ведь обещал с ними разобраться, но брат кивнул:

— Этна спрятала её у себя и не выпускала из постройки, а остальным трэллам дела нет. Хотя, может, я и ошибаюсь, как и насчёт многих других вещей.

— Даже насчёт меня?

Сердце замерло, ожидая услышать самое страшное: сейчас он отречётся от меня, и тогда я останусь совершенно одна. Эймунд погибнет, а меня будет ждать судьба шлюхи и нищенки. Вальгард пристально посмотрел в глаза и вдруг ласково улыбнулся, сжимая мою руку:

— Нет, Астрид. Ты взбалмошная, упрямая и проблемная, но настоящая. Я зол на отца и разочарован в нём, в мире, который оказался прогнившим и лживым, однако мне откровенно плевать, что у нас разные родители. Важнее сейчас — добиться справедливости и унять твои приступы.