— Скажи мне, Астрид, чем ты сейчас отличаешься от них? Не ты ли порицала подобные сборища, называя толпу тварями, жаждущих зрелищ?

Я вскинула голову, встречаясь с надменностью и злостью в глазах:

— Разве кто-то просил сюда идти? Я задала вопрос, не более. Виновато только твоё желание проучить, мне и объяснения хватило бы.

Сигурд недовольно цокнул и закатил глаза. Рядом с нами не было людей: они старались быть как можно ближе к месту действия.

— Смотри, госпожа ведущая, что бывает, когда нарываешься на неприятности, — он кивнул в сторону, где толпа расходилась как берега реки, впуская угрюмую процессию вперёд.

Стражники вывели в центр мужчину, закованного в кандалы. Босые ноги оставляли кровавый след на снегу, лёгкая одежда была изрезана от ударов кнутом, лысая голова выдавала в нём трэлла. Впереди него в роскошном плаще шёл бонд, видимо, хозяин, а под руку с ним медленно шагала женщина в ярко-оранжевом меховом одеянии. Воины грубо пихнули пленника в снег, выбивая у него порцию кашля. Наверняка серии побоев и пыток сделали своё дело, уродуя мужчину и не оставляя на нём живого места.

— Три дня назад к отцу пришёл бонд, который сказал, что над его женой надругались, пока он ездил к своему больному брату, — рассказывал Сигурд, глядя на процессию. — Жена осталась в окружении обученных трэллов, ведь сама сражаться не умеет. Коварный мерзавец, наверняка, давно желал её, и потому пробрался глубокой ночью, искусно миновав охрану — должно быть, следил. Женщина не смогла себя защитить и после, сгорая от позора, хотела повеситься, вот только муж вернулся раньше и спас её из петли. Видимо, боги наставили его и привели домой раньше срока. Плача она призналась, что негодяй проник ночью, надругался и ограбил. Личная тир болела и не слышала шума, другие же трэллы спали в сарае и каялись в проступке.

Я прищурилась: женщина жалась к мужу и старалась не поднимать взгляд. Однако её фибулы и слои бус сверкали в пляске факелов.

— Отец велел одному из хирда взять собак и найти след. Конечно, госпожа поменяла одежду, покрывала и сделала всё возможное, чтобы избавиться от следов произошедшего. Возможно, никто бы не узнал правды, если бы не жадность.

Харальдсон выжидающе посмотрел, подталкивая поделиться мыслями о произошедшем.

— Её никто не насиловал, да? — предположила я, стараясь не смотреть на корчащегося в снегу трэлла. Его вновь показательно избивали палками, предоставляя бонду шанс на публичное наказание.

— Разумеется, — Сигурд кивнул. — Оказалось, госпожа спала с трэллом и хотела с ним бежать, но не успела. У её любовника был друг, что предупредил о скором возвращении хозяина — ворон весточку принёс. Тогда-то у любовников и созрел план. Украденное трэлл надёжно спрятал, надеясь однажды всё же сбежать вместе с богатством и женой господина. Вот только его друг стал требовать долю и, видимо, немалую, раз мы стоим тут.

— Тогда друг его предал, бонду всё доложили, но раз дело начато, конунга побеспокоили и прислали хирд, то надо доводить до конца, верно?

Одного взгляда на бонда было достаточно, чтобы понять его натуру, окутанную чёрными и коричневыми нитями. Я сжала кулаки, противясь сейду, но красочные образы заплясали перед глазами: реки эля, побои жены за стенами дома, голые тир, коих он брал в грязных сараях. Бонд воровал, врал и не ездил ни к какому брату, а к своей давней любовнице, что родила ему трёх бастардов. Виски пульсировали, и я стиснула в ладони медальон, призывая тело успокоиться. Только не хватало падать в чужой омут души и тайн. Хватило на сегодня припадков.

Сигурд сжал моё плечо, но я вырвалась.

— Давай уйдём, у тебя опять кровь из носа. Я не хочу, чтобы ты пострадала, Златовласка.

Беспокойство стёрло в нём спесь, но теперь я не думала так просто отступать. Плевать, что кровь обжигает кожу, замерзая на морозе; не важно, что пальцы онемели в варежках, а холод заполз за ворот и просочился через порезы на одежде — стерплю, раз привели глядеть на правосудие:

— Ты хотел, чтобы я видела, знала о происходящем. Вот только где обещанная справедливость? Женщину за любовь дома выпороли, муж будет издеваться над ней всю оставшуюся жизнь, а он, прогнивший и грязный мужлан, будет напиваться и изменять ей и дальше, да? Он ненавидит её, но издевается, потому что это ему нравится. Разве это нормально?

Сигурд смотрел свысока и так равнодушно, что я прикусила язык, не рискуя сорваться на крик. Как можно спокойно стоять, глядя на происходящее? Неужели ему совсем не жаль бедолагу, что сейчас ползал по земле, корчась от боли? Внезапная догадка пришла в голову, и я оскалилась:

— Бонд приносит золото конунгу, а значит, от него избавляться не стоит, каким бы мерзавцем он не был. Куда проще показательно избить трэлла, отрезать ему пальцы и вырвать ногти, а позже отрубить голову, но закрыть глаза на измены жене и воровство бонда, пока он полезен и не берёт слишком много. Так удобно твоему отцу, да? Справедливость и достойный суд работает только для тех, у кого в сумке лежит золото? А как же право на развод и честный суд? Жена ведь наверняка порывалась уйти от него, вот только не позволяли.

Желваки заходили на бледном лице Сигурда:

— Замолчи, Астрид! — Харальдсон едва не терял самообладание. — Трэлл ничего не значит в глазах Виндерхольма, а бонд стоит припасов, которые жрут те же трэллы и бедняки. Бонд — это золото и серебро для торговли, металлы для мечей, дерево для драккаров. Стоит ли лишаться такого полезного ресурса из-за одного слуги? Убьёшь его — вызовешь смуту, а недовольная знать не станет долго терпеть неудобного конунга. Подумай, Астрид: махать топором, выигрывать битвы и вести за собой людей может и твой отец, но договариваться, слушать и понимать стремления других — это дано не каждому. Власть — это не только приказы, но и умение убеждать, внушать свои мысли другим. Неужели ты настолько глупа, раз не понимаешь очевидного?

Он был прав: даже слова об отце были справедливы, хоть и грубы. Как бы Дьярви не мечтал добиться власти, ему всегда будет не везти.

Я стёрла тыльной стороной ладони дорожку густой крови из носа и прошипела, глядя на друга:

— Знаешь, как гниёт рыба? Болезнь пожирает её живот изнутри. А потом, когда всё тело покрывает зараза, разлагаться начинает и голова. Но об этом никто не догадывается, пока рыбе не отрежут голову — тогда и становится понятно, что она давно прогнила. Говоря иначе: пока ты потакаешь слабостям одних, вторые станут червями, что уничтожат Виндерхольм.

Сигурд хотел ответить, но в этот миг годи зашёлся в ритуальной песне, походившей больше на крики умалишённого. Своей молитвой он то ли просил прощения за отнятую жизнь, то ли, наоборот, одобрял кровопролитие и чуть ли не посвящал убийство асам — глупый старик. Разве стоит такая жертва внимания? Разве не ему подобные вещали, что трэлла невозможно считать ни человеком, ни животным? Я зажмурилась, схватившись за амулет: нужно выровнять дыхание, забыться, представить себя птицей, что парит рядом с Ауствином в холодном небе. Зачем только пошла сюда, ведь чувствовала беду?

— Уйдём? — участливо спросил Сигурд. Он осторожно прикоснулся к моему локтю, намереваясь увести прочь.

— Нет. Хочу увидеть и запомнить их лица, хочу осознать жестокость, — и я открыла глаза, глядя на площадь.

Трэлла грубо поставили на колени. Его серая рубаха превратилась в рваную тряпку, штаны были заляпаны пятнами мочи. Лысая голова сочилась кровью, лицо изуродовано, но заплывшие глаза сияли ненавистью так ярко, будто сам Фенрир принял облик человека, желая проклясть мучителей. Жена бонда стояла рядом, заламывая руки, и плакала, стараясь не смотреть ни на мужа, ни на любовника.

Пинком несчастного кинули на плаху, бонд перехватил топор, замахнулся и, слава богам, отрубил голову одним ударом, не издеваясь над жертвой. Из шеи забила кровь, окропляя одежду жены бонда, которую муж специально поставил поближе. Тело рухнуло безвольным мешком на землю, голова утонула в сугробе — так они пролежат до поздней ночи, пока кто-нибудь из бедняков за миску рагу не утащит тело в смрадную яму.