Смотрю на маму. И глазам не верю.

На лице моего самого близкого человека так явно читается облегчение, что внутри всё леденеет от нестерпимого раздражения и разочарования. Ты же та, что желает мне добра и счастья. Я же тебе сказал: буду жениться. Влюбился по уши, она — та самая, и внутри у меня столько к ней нежности, что я даже не подозревал, что такое способен инженер-слесарь испытывать.

Из-за тебя Элину увел брат, и правильно сделал, я бы тоже сестру увел. А ты... радуешься?

- Платон, ну что опять вы натворили! - переключается она на аварию, начинает журить, как обычно это делала после каждого краша с раннего моего детства. - Ругать не буду, это все моя вина, вышла за идиота! Где были мои глаза? Мой мозг?! Скотина Игорь, ненавижу его и его гонки, будь они прокляты. Вы голодные, ребята? Так и знала, я вам столько привезла... сейчас накормлю обоих.

- Я не хочу есть.

- Силы нужно восстановить быстро, поправишься сейчас.

- Мама, перестань, - натянуто.

- Твоя так называемая девушка, - она фыркает, - могла бы и приготовить что-то. С голоду без меня помрешь...

- Мама! - перебиваю.

Она замирает. Моргает быстро, вот-вот заплакать готова. Смотрю в упор.

- Ты что натворила? Где ты эту чушь про Элю вообще услышала?

- Мне Паша... ПалСаныч всё рассказал, что это план ваш.

- Пиздец!

Подхожу к кровати, сажусь.

- Платон...

- Уйди сейчас же.

- Платош, ты что такое говоришь. Я столько ехала...

- Уйди с моих глаз, иначе я тебе скажу что-то такое, что мы оба никогда не забудем и не простим. Ты мне жизнь сломать пытаешься.

- Людмила Михайловна, у них любовь, жениться собирались, а вы Элю при ее брате унизили, - аккуратно встревает Егор. - Вдруг она Платона не простит теперь?

- Значит, не по пути им было. Что свое — то вернется, и держать не надо. Просто не время еще. Куда вам жениться? Да и не подходят они друг другу совершенно. Наглая самоуверенная девица, я таких за километр обхожу. Вот Женечка...

- Да нет, мама, не так всё в жизни, - перебиваю я в полголоса. - То, что нравится, нужно искать, а если нашел, то держать крепко. - Поднимаю глаза. - Вот взять тебя. Сидишь дома, в четырех стенах, ждешь, пока отец одумается. Так он на тебя как взглянет — несчастную, обиженную - так вздрогнет. Зажила бы своей жизнью — счастливой, легкой, так может он бы давно у твоего порога ночевал. Подобное притягивает подобное. Всегда. Когда начинаешь заниматься тем, что нравится, что действительно любишь — это меняет жизнь. А «Женечку» твою я бы даже не заметил.

- Это всё гонки.

- Это всё я. Ты мне проблем подкинула море, Элину я всё равное верну, только если час назад мои дела шли бодро, и ее брат-депутат почти симпатизировал, теперь мне, блядь, придется из кожи вон вылезти.

- Не надо вылазить, чтобы нравиться. Это не твое, значит.

- Это мое, мама. - Развожу руками. - Такой вот я есть. И ты когда-то тоже вышла замуж за безбашенного гонщика, а не за занудливого Рыбакова, так с чего ты решила, что сможешь изменить меня?

- Я тебя знаю, Платон. Лучше тебя самого.

- Ты меня совсем не знаешь. Не можешь поддержать - оставь в покое.

- Вот только накормлю вкусненьким-горяченьким...

- Да я не хочу горяченького! - рявкаю. - Никакой домашней еды! Я не просил! Я хочу вернуть время, чтобы Элина сидела на моей кровати и кормила меня этой безвкусной кашей! Я так решил! Сам! А ты можешь решить за себя, чего тебе хочется. Но от меня отдельно.

Она продолжает стоять на месте, не двигаясь. Я выдыхаю и проговариваю спокойно, но уверенно:

- Мама, мне двадцать шесть лет, я до смерти устал прятаться от твоей заботы в гараже. Я хочу свою семью.

- А если твоей «новой» семье я не понравлюсь?

- Ты постараешься ей понравиться, если хочешь бывать в гостях и видеть внуков.

- Она что, беременная?!

- Я не знаю. - Новый приступ кашля не дает оценить ее реакцию. Но зато я оцениваю свою. И мысль о том, чтобы стать родителем, не кажется вдруг глупостью, как было всегда раньше. Егор совершил когда-то глупость, у него война с матерью его сына. С Элей у нас всё иначе. Она так сильно мне нравится во всем, что волосы по коже дыбом. Ехать с ней от Владика до Питера. Всю жизнь. Прокашлявшись, я добавляю: - Она не говорила, но если да, то это будет хорошо.

Мама качает головой.

- Когда ты одумаешься и приедешь, я буду над тобой долго смеяться.

- Надеюсь, ты не превратишь свою жизнь в еще одно ожидание. И больше никогда не разговаривай с Элиной в таком тоне.

Она выходит, захватив пакет с контейнерами. Я закрываю глаза под аплодисменты Егора.

- Заткнись, - говорю. - Пиздец как херово от ситуации. Почему я не могу просто сказать своей матери, что влюбился, а она не может порадоваться. Почему мои отношения всегда для нее смертельная обида?

- Если ты отпустишь Элю, будешь жалеть. Ты бы свои глаза бешеные видел, когда прискакал ко мне сообщать, что она теперь с тобой.

Усмехаюсь.

- Прям бешеные?

- Ага. Обидно стало, типа, выбрал ее, а не дружбу.

- Я пиздец как ее. Вляпался.

- Парни пишут, что Эля собрала вещи, попрощалась и в аэропорт поехала. Кажется, она не в Край летит, а в Москву с братом.

- Это не сюрприз после услышанного.

- Остановить?

- Как? Она под депутатским крылом. Он с охраной прилетел, нас арестуют. Да и проблеваться от кашля у всех на глазах — так себе план, это будет выглядеть как последний гвоздь в гроб отношений.

- Может, Эля, наоборот... сжалится? - расплывается в улыбке Егор, подкалывая.

- Есть идея получше.

***

Доехать от Красноярска до Москву — можно за сорок часов плюс время на сон. Слишком долго.

Мы летим на самолете.

Пристегиваюсь в кресле и смотрю перед собой, пальцами сжимаю резиновый тренажер. Руки пострадали не слишком сильно, пальцы и ногти сохранились, но кожа в не лучшем состоянии, разминаться нужно постоянно, иначе зарубцуется.

Элину брат увез в Москву в тот же день. Вечером я получил письмо на рабочую почту — Эля написала заявление о переходе на удаленку. Она по-прежнему оставалась ответственной за патент, но эта работа не требовала постоянного присутствия. Эля сделала так, как я хотел изначально.

Взбесился, конечно, что не просчитал маму и ее страсть к сценам. Слепая зона — время безумных виражей, потрясающих побед и фатальных ошибок.

Едва нас с Егором выписали, мы начали готовиться к поездке.

Каждый день я присылал Эле с курьером конфеты, цветы или пирожные, она не приняла ничего. А может, и не ее это были решения, так как она у родителей спряталась, а они люди непростые.

В любом случае ее строптивость и неприступность казались уместными и правильными. Я, разумеется, понимал, что девушка она особенная. Ее хочется добиться. И от мысли, что сейчас всё зависит от меня — адреналин кусал изнутри, как перед гонкой. Я рвался в эту поездку сильнее, чем куда бы то ни было.

***

Ее брат сбривает меня еще на подходе. Я знаю, что отец Эли совсем плох после инсульта, его берегут от потрясений и каких-то сложных решений, поэтому пытаюсь переговорить именно с Максимом Одинцовым.

Но тот с легкой депутатской руки, через секретаря отправляет прогуляться. Я пробую дождаться окончания рабочего дня и застать его врасплох, но он пользуется служебным выходом и выезжает из подземной парковки. Остается рукой помахать.

Ладно.

Взятый на прокат мерс далеко не так душевен, как верный Акуленыш, но по столичным дорогам наваливает нормально. Дорога незнакомая, поэтому опережаю депутатский кортеж всего минут на двадцать.

Перекрываю ворота его дома, выхожу из машины, руки скрещиваю и жду.

Окна зажигаются. Шторы дергаются. Одинцов приезжает домой уже предупрежденным, останавливается. Из машины выходит охранник.

И сразу ко мне.

- Это частная территория, машину уберите.