— Иди сюда.

Платон сразу целует в губы. Жадно. Быстро. Захватывая нижнюю, оттягивая и чуть прикусывая.

Сердце колотится быстро-быстро. Я в такой острой панике, что пальцы сводит. В груди горит, в ушах бахает. Робко сжимаю его плечи, с обожанием пробегаюсь теперь по лопаткам. Таю.

Платон — точно такой же бешеный, как из машины выскочил. Я далеко была, но на мониторе показывали — глаза дикие, движения резкие. Как девчонки визжали, вы бы слышали...

Он отчаянно трется щетиной о мой подбородок, сминает всю меня грубоватой, ломаной нежностью. Приподнимает за талию и на себя взваливает. Я полностью обнажена, и ему будто страшно нужно объять всю разом.

Теряюсь от напора. Делаю шумный, рваный вдох.

Платон отзывается эхом, будто смутившись. А потом наклоняется и, поймав мои губы своими, толкается языком.

Внутри — взрыв. Я приподнимаюсь на цыпочки и, вцепившись в его футболку намертво, гостеприимно пускаю в свой рот.

В голове вспышкой — он весь вечер с другими развлекался, я изнывала от ревности. Все плохо было. Душу жгло. Чертов победитель! Ему там все дать собирались во все отверстия! Щипаю мстительно. Гордилась тем, как справляюсь, а теперь хватаюсь за него бешено.

Выдыхаю жалобный стон, когда Платон прикусывает кожу на шее. Он вдруг обхватывает мои щеки, фиксирует, чтобы не дергалась, и целует — глубоко, по-взрослому. Да так, что ноги слабеют.

На меня обрушивается все его нетерпение.

Я задыхаюсь сладким ужасом, когда он подхватывает под бедра и на весу в себя вжимает.

Не помню, в какой момент избавляемся от его футболки — торопливо, отчаянно. Запаха и вкуса становится больше. Руки — везде одновременно. Крепкие, сильные, каждое прикосновение — на грани. До трясучки приятное.

Поцелуи углубляются. Подставляюсь под них. Мы как-то сразу вырываемся на предельную, отчаянную взаимность, безгранично поощряя каждое действие друг друга. Голова кружится, внутри горит, печет. Как же он мне нравится, только он. Это ненормально, наверное.

Пульс тарабанит. Платон плавно опускает меня на ноги и ловко стягивает штаны вместе с боксерами. Волнение достигает предела, сердце гулко ухает в пятки. С членом я уже знакома и прихожу к моментальному выводу, что рада видеть искренне.

Обмениваемся с Платоном дикими улыбками и снова рвемся друг к другу.

Как детали входят в заготовленные для них пазы механизма, так комфортно мне с ним обниматься. Я жадно вдыхаю запах кожи, веду языком по груди. Он в ответ так искренне вздрагивает и сжимает меня, что я окончательно и бесповоротно влюбляюсь. Зажмуриваюсь от короткой вспышки удовлетворения. Платон зацеловывает мои плечи, и я делаю то же с его телом. А еще без устали ласкаю, трогаю.

Он бегло оглядывается. Кругом полки, ни куска голой стены, ни тумбочки. Кладовка узкая.

И в тот момент, когда узел внутри натягивается нестерпимо, когда понимаю интуитивно, что прелюдия закончена и Платон размышляет, как бы удобнее разложить меня хотя бы на полу, я беру ситуацию в свои руки и резко поворачиваюсь спиной.

Поцелуи, влажные и горячие, по плечами и спине. Быстрые, как дань вежливости перед вторжением. Руки сжимают талию, ласкают ягодицы. Какая-то часть меня не верит, что я это делаю. Какая-то часть — ликует.

Под лаской, нетерпеливой мужской потребностью я прогибаюсь в спине. Приподнимаюсь и ощущаю головку члена, скользящую по промежности. Зажмуриваюсь.

Толчок. Резкий, насквозь прошивающий жаром, и я тут же каждой клеткой загораюсь от удовольствия.

Толчок-толчок-толчок. Застываю, подчиняясь ритмичным движениям, захлебываюсь собственными стонами. Впадаю в какое-то гипнотическое наваждение.

Хватаюсь за полку, ища опору. Сквозь пелену пялюсь на стопку полотенец. В голове бьется единственная мысль: он сзади. Платон Смолин сзади.

На моей коже его запах, во мне его раскаленный член.

Платон Смолин. Чертов Платон Смолин. Платон... боже, как он трахается.

Волны наслаждения одна за другой накатывают. Его руки ни на секунду не останавливаются — ласкают, сжимают, гладят. Член безжалостен к моим попыткам удержать рассудок. Платон имеет меня быстро и жадно, как в последний раз в жизни. И я отдаюсь ему эмоционально и физически.

Не останавливайся. Ни на одну секунду.

Стоны, яростные шлепки. Дрожь в коленях, слабость. Его рука внизу, прижимается к клитору. Внутри меня мокро, член легко скользит, я выгибаюсь сильнее и получаю больше. Всего его.

Напряжение стреляет током. Его пальцы, его член, он сам. Один раз, второй. Я ловлю оргазм на пике удовольствия. Яркий, опустошающий, какой-то ослепительно взрывной. Застываю, лишь только чувствую — спазм за спазмом. Откидываюсь на Платона, позволяя ласкать грудь, всю себя позволяя ласкать бесстыдно. И с ума схожу от того, как это прекрасно.

На следующем толчке он выходит из меня, хватает с полки полотенце и прижимает к паху. Опирается на нее, голову склоняет и зажмуривается. Я обескураженно наблюдаю за тем, как Платон кончает. Как подрагивают раскрасневшиеся плечи, как часто вздымается грудь, как напрягаются бедра и плоский, \живот. Он совершает еще один толчок. Закусываю губу от зависти, что не в меня. Дышу.

Я чувствую то же самое, что и он. Мы это ощущаем вместе, почти одновременно.

Платон продолжает прижимать полотенце к паху и качает головой.

Сердце тарабанит. Он вот-вот посмотрит на меня. За последние дни не было ни одной минуты, когда бы я о нем не думала. Маленькая роковая мазохистка. И сейчас во мне достаточно смелости, чтобы признаться ему в этом.

Платон поднимает глаза. В них плещется столько дикого удовлетворения, что я замираю, внезапно ощутив себя самой красивой на свете.

Жаль только, слова в предложения не складываются. Во мне просыпается цыганочка и требует, чтобы он сам все решил. Пытаюсь быть раскованной, свободной, но не выходит.

Он нравится слишком сильно, чтобы брать ситуацию в свои руки.

Пожимаю плечами. Тогда Платон обнимает свободной рукой и прижимает к себе. Взгляды пересекаются, искрит. Какой же он пьяный — глаза, улыбка. Я ощущаю на языке вкус шампанского. Спортсмен-победитель, заслуживший отрыв.

Кладу пальцы на его губы — он целует их. Проталкиваю подушечки в рот, и он и машинально облизывает. Ох.

Я улыбаюсь.

Платон зеркалит реакцию.

Ноги немного дрожат. Вот это секс! Юля была права: гонщики — отличные любовники.

Дышим рвано, запыхались.

— Потрясающе, — говорит он.

Снова улыбаюсь, окончательно смутившись.

Платон вытирает пах белым полотенцем. Его плечи почему-то напрягаются, и сам он замирает. Я машинально опускаю глаза и вижу на ткани немного крови. Бросает в краску от неловкости.

— Блин, — бормочу. — Прости, неудобно.

Он усмехается:

— Эй, ты была девственницей? Серьезно?

— Прекрати, — отмахиваюсь. — У меня месячные. Заканчиваются. Извини, нужно было предупредить.

Беру штаны, торопливо натягиваю. Они мне большие и в длину, и в талии, поэтому подворачиваю резинку несколько раз.

— А-а, это ерунда. Я напрягся, что меня теперь заставят жениться по вашим цыганским традициям.

Внутри что-то надламывается. То ли от незатейливой фразы, то ли от облегчения в голосе Платона. Я вспоминаю о старшем брате и ощущаю на плечах неподъемное разочарование семьи. Кладовка. Музыка. Пьяный хохот. Два стопки текилы. Все это осознаю внезапно. Как убого.

В горле пересыхает, скольжу взглядом по прессу Платона, дорожке волос. Так сильно я влипла в этого парня, оказывается, что простая шутка размазала по стеночке.

Нос щиплет, глаза жжет. Призываю всю свою силу и язвительность, все свое здравомыслие. Вот только они куда-то растерялись. Я поспешно отворачиваюсь, хватаю футболку, надеваю. Синяя, длинная, огромная, закрывает задницу поверх широких штанов — идеально.

— Не нужно жениться, не бойся. Ни тебе, ни тем двоим, что были до. Из меня вышла недостойная цыганочка. Развлекайся, ты сегодня молодец. — Быстро чмокаю его, куда достаю.