Примерно через десять минут счет становится равным трем и двум. Подачи, которые ее отец называл мячами, а не страйками, едва выходили за пределы площадки, и если бы с нами играл настоящий отбивающий, не может быть, чтобы он ни за что не размахнулся.

Мне не стыдно признаться, что наблюдение за моей соперницей возбуждает меня. Она так хорошо выглядит там, на фоне пустого стадиона позади, заходящего вдалеке солнца и небольшой капельки пота, выступившей у нее на лбу. Я хочу слизать это с нее, но сидеть на корточках с бушующей эрекцией, мне совсем не хочется, тем более, горстка товарищей по команде собрались на поле, чтоб посмотреть на нас.

Они здесь действительно портят настроение, но в то же время на моем родном поле семейный вечер. У меня есть мой сын, моя девочка и мой брат, а также Монти и все остальные ребята из моей команды. Вся моя семья здесь, а завтра все изменится. Так что я впитаю все это, пока еще могу.

— Полный счет, Милли, — говорит Монти, когда я бросаю мяч обратно в ее сторону.

— Тот последний удар был впечатляющим — выкрикивает она. — Тебе нужны очки, старина.

Монти посмеивается позади меня, изображая судью. Он судит гораздо жестче чем, поступил бы, если бы это был кто-то другой, а не его собственная дочь.

Миллер зарывается пальцами ног в грязь, меняя позу. Она отводит локоть назад, одновременно раскачиваясь на пятках, прежде чем пробежаться по своей механике, описывая рукой полный круг. Ее движения такие плавные, такие отточенные, хотя она не делала этого годами, но я понимаю, каково это — обладать такой мышечной памятью.

Неоновый шарик взлетает, ударяясь о мою ладонь, когда я ловлю его. Это близко, прямо на краю, поэтому я держу перчатку закрытой именно там, где я ее поймал, ожидая звонка Монти.

Я бы назвал это забастовкой, и не только потому, что в противном случае я рискую не потрахаться сегодня вечером, но и потому, что это была чертовски хорошая подача.

— Бал, — объявляет он.

— Чушь собачья!

— Поехали! — я кричу, поднимая руки над головой в знак торжества, когда встаю, продолжая насмешливо ухмыляться Миллер, которая стоит, не веря своим глазам.

Монти поддразнивающе смеется, и вы можете видеть, насколько он привил своей дочери дух соперничества и трудовую этику.

— Эти последние два звонка были ужасными, папа.

Исайя держит руку Макс в своей. — Миллер! У тебя чертовски сильная рука, Горячая няня.

Бросаясь к ней, я перекидываю ее тело через плечо, как мешок с песком. Я устремляюсь к первой базе, пробегая базы так, словно только что выиграл турнир большого шлема, одна рука прижата к задней поверхности ее бедра, другая поднята в кулак.

— Поставь меня на место, Роудс. Ты ни разу за всю свою карьеру не руководил базами. Перестань вести себя так, будто ты знаешь, что делаешь.

Я не могу удержаться от смеха. Соревновательный Миллер — дерзкая штучка.

— Прогуляемся? — язвлю я. — Немного неловко, Миллс.

— Я тебя ненавижу. У тебя был допинг в кармане!

Посмеиваясь, я продолжаю свой путь к домашней площадке. — Боже, я так люблю побеждать.

— Отпусти меня! — Миллер шлепает меня по заднице. — Господи. Я и забыла, какая у тебя твердая задница.

— Как, черт возьми, ты могла забыть? У меня все еще остались следы твоих ногтей со вчерашнего вечера.

Это, наконец, вызывает у нее искренний смех.

— Отвратительно.

Исайя закрывает оба уха Макса, поворачивая его спиной к остальным членам семьи и друзьям команды. — Да ладно, Макси. Миллер и твой отец раздражающе счастливы. Нам, одиноким мужчинам, не нужно об этом слышать.

Поскольку слишком много людей все еще играют за "хоум плейт", я несу ее на питчерскую площадку, чтобы побыть наедине. На ее лице снова эта чересчур широкая улыбка, гораздо больше от моей Миллер.

Когда она вернется к работе по шесть-семь дней в неделю, по двенадцать часов за смену, я хочу чтобы она помнила об этом. Каково это — быть окруженной людьми, которые любят тебя, которых она любит в ответ. Что жизнь — это намного больше, чем деньги, которые ты зарабатываешь, или статус твоей работы. Речь идет о погоне за своей радостью.

Но затем улыбка Миллер исчезает, когда она падает мне на грудь.

— Я ненавидела все, что касалось вчерашней фотосессии, — наконец признается она. — Я ненавидела снова надевать китель и слышать, как меня называют шеф-поваром. Я должна быть взволнована. Моя карьера на взлете, и я думала, что это будет похоже на мечту. Мою мечту.

Я никогда не знаю, что я должен сказать, когда она так говорит. Я согласен? Не согласен? Я просто хочу, чтобы она была счастлива, и вплоть до той ночи я думал, что ее работа приносит ей радость.

— Если это не было счастье, тогда на что это было похоже?

Она смотрит на меня снизу вверх, ее подбородок упирается мне в грудь. — Кошмар.

Я убираю волосы с ее лица, молча прося продолжать.

— Я была в плохом настроении со вчерашнего дня, потому что не ожидала, что буду чувствовать себя именно так, и это меня злит. Я злюсь, что то, ради чего я так усердно работала, ни в малейшей степени не приносит удовлетворения. Я злюсь, что время работает против нас, и завтра я должна уехать.

Она закрывает лицо руками, качая головой. — Я должна быть взволнована тем, что меня ждет, но я не чувствую этого. И независимо от моих чувств, я должна уехать… Слишком много людей рассчитывают на то, что я вернусь к работе, и как ты видишь, я чертовски расстроена.

Убирая ее руки от лица, я провожу ладонями вверх по ее рукам. — Миллер…

Она опускает глаза в землю.

Какая-то часть меня хочет прислушаться к тому, что она говорит, вселить в меня надежду, но я знаю, что это исчезнет, как только она вернется к своей рутине. Это просто последняя ночь ее отпуска.

И последняя ночь, когда я могу предаться этой фантазии.

— Извини. Я в порядке. Я просто отвлеклась на минутку.

Она делает глубокий вдох, собираясь с духом, когда ее взгляд останавливается на Максе, стоящем вдалеке с моим братом. — Знаешь, иногда я смотрю на него и безумно злюсь на тебя, потому что до меня ты спал с другой женщиной. Какая у тебя была наглость не подумать обо мне тогда, понимаешь?

У меня вырывается смешок, когда Миллер, как обычно, с юмором снимает эмоциональное напряжение, на ее губах снова появляется лукавая улыбка.

Обнимая ее за плечи, я целую ее в макушку. — Ты самая ревнивая женщина, которую я когда-либо встречал. Ты знаешь это?

Ее голова откидывается назад. — Ты встречался с другими женщинами?

— Очаровательна, как всегда, детка.

— Мне жаль, что я сегодня вела себя так.

— Все в порядке, Миллс.

Я быстро накрываю ее рот своим. — Ты же знаешь, я ценю все твои недостатки.

— Ну и черт. Я и не знала, что у меня они есть.

— Ммм! — Макс напевает, пытаясь произнести имя Миллер, когда мчится в нашу сторону, его маленькие ножки так усердно работают, чтобы сократить расстояние. — Ммм.

Я действительно надеялся, что она услышит, как он произносит ее имя, прежде чем уедет завтра, но видимо этого не будет.

— Вот мой любимый парень, — говорит она, наклоняясь, чтобы поднять его на руки. — Ты голоден? Я голодна. Пойдем поищем нам чего-нибудь перекусить.

С моим именем на спине и моим сыном на руках Миллер стоит в центре поля, выглядя совсем как я.

Она должна быть моей. Нашей.

— Ты идешь? — она спрашивает меня через плечо.

— Вы двое идите вперед. Мне нужно поговорить с твоим отцом.

— Хорошо. Скоро увидимся.

Она отходит от меня на один-единственный шаг, прежде чем я просовываю палец в петлю ее ремня, притягивая ее обратно к себе.

Вытягивая шею, я целую ее прямо здесь, посреди приусадебного участка, где все могли бы видеть, потому что это не просто интрижка. В нашей ситуации нет ничего отстраненного. Она — это все для меня, и я, черт возьми, не знаю, как с этим справиться.

Монти откинулся на перила скамейки запасных, болтая с человеком, которого я меньше всего ожидал увидеть на нашем семейном дне, учитывая, что он тренер третьей базы "Атланты".