- А шрамы на спине? – спросил Волган.

- Да откуда ж, я знаю. Как мама рассказывала, так и я говорю. Хотя, врать же она мне не будет.

- Давайте, что-нибудь у Оттика займем, - предложил Этли, - есть охота.

- Да, жеренных колбассок!

- Ага, - возразила Лавена, – между прочим, ему еще за специи надо вернуть.

- Там это, - сказал Волган, глядя на Этли. – На стойке посылка твоя стоит, с пирогом. Иди забери.

Точно, Фрия присылала свой пирог давно, на прошлой седмице. Забавная она, не забывает добра, не то, что муженек ее. Этли поднялся наверх, забрал со стойки сверток и вернулся вниз.

- Угощайтесь.

Он развернул сверток и выложил добрый кусок яблочного пирога на столь. Компания оживилась. Порезав угощение на равные доли, все принялись уплетать пирог. Лавена, правда, отказалась от своей доли, сморщив нос в гримасе отвращения.

- Ерунда это все, - промолвил Волган. – Заброшенные города, звероголовцы – бабкины сказки. Я вот раз, столкнулся с таким, до сих пор жутко. Хотя, я мало чего боюсь.

- Давай, рассказывай, - подбодрил его Руди.

- Родом я из Окицы, ну вы знаете.

Этли про себя отметил, что, вот он, этого не знал.

- Там я был одним из привергов в Ордене Спасения Душ, - Волган с вызовом посмотрел на окружающих.

- Так ты, что, душевер? – спросил Этли.

- Ты слова-то выбирай, - прогудел докер, но беззлобно, - это, вы, заблудшие нас так называете. Ну, да простит вас Триединый.

Этли не стал спорить. По его мнению, душеверы – такие же еретики, какими были северцы двести лет назад. Главным их постулатом, отличающим от других жреческих орденов, была вера в переселение душ. Мол, вместо того, чтобы душе, после смерти, отправится к подножью трона Триединого, или в бесовскую Бездну, тут уж, как человек жил, они верят, что души вновь и вновь воплощаются в собственных детях. И так будет до самого пришествия Судии. Ну, а если детей нет, значит – проклял тебя Трединый (еще одна ересь) и гореть тебе в Бездне.

Вспомнив, что у Волгана до сих пор нет детей, Этли про себя усмехнулся – рискует докер оказаться среди бесов.

Еще одним отличием Ордена Спасения Душ от других орденов – наличие привергов. Если, у того же Ордена Милости Спасителя, была своя община и паства, окормляемая ими, то прослойка привергов - являлась настоящими рабами ордена. Они выполняли все работы, добывали средства и отдавали их жрецам. Жили в общих домах, не лучше, чем они все живут в полуподвале Оттика.

Еретики. Этим все сказано. Но сардан-император и собор Орденов не вмешивались в дела душеверов, те не стремились к власти и не пытались распространить свое учение за пределы Окицы.

- Так вот, - продолжал Волган. – Был я одним из привергов в Ордене Спасения Душ, и в наших руках находился весь промысел по добыче морского зверя. Но сначала…

Тут докер немного замялся, а потом, посмотрев на Лавену сказал:

- Я никогда не говорил этого тебе, но я хочу рассказать, как встретил свою наст…первую жену, я называл ее Смуглянка.

При этих словах глаза Лавены расширились, а Руди, знавший Волгана дольше всех, вскинул брови.

- Ну, рассказывай, - тихо произнесла кухарка.

***

Так вот, как я сказал – мы добывали морского зверя. Дело это не легкое и опасное. Суть в том, что пять-шесть лодок окружают стадо зверей. Самые опытные охотники выбирают подходящую добычу, и мы метаем гарпуны. И тут держись! Зверь бьется так, что волны гуляют, даже если море спокойное. Может перевернуть одну из лодок, и даже проглотить кого-нибудь из охотников. Так мы и держим его, за канаты, привязанные к гарпунам. А когда зверь обессилит приканчиваем.

Опасно это, но выгодно. Кафрийцы охотно скупают у нас и жир, и ус, и шкуры. Сами-то они не охотятся на них, кишка тонка, или не водятся морские звери у них в Кафрии. Да и не только кафрийцы, но и киерленцы, и купцы из Востойи и Рубавии.

Как-то раз к нам пришел жрец, вместе с одним кафрийцем. Кафриец этот, держался словно князь, прямая спина, смуглое лицо, черные брови в разлет. Сразу видно, не из простых. Одет в алый халат, на голове тюрбан, да не абы какой, а из парчи. Повелел жрец взять этого чужеземца с собой в море, очень уж ему интересно было, как мы зверя бьем. Приняли мы его на борт и двинулись на промысел.

В сезон охоты море обычно тихое, но в этот раз все пошло не так. Задул ветер, на горизонте замаячил шторм. Волны раскачивали лодку так, что не каждый из нас мог удержаться на ногах. А этот кафриец – стоит словно приклеенный, да лицо, как маска, вот почти как у тебя, Этли.

Шторм налетел такой, что разметал нашу флотилию, словно щепки. Мы долго боролись с ветром, пытались развернуть лодку носом к волнам, но тут нас захлестнул такой вал! Вода накрыла с головой, да так, что мне показалось будто лодка перевернулась, а затем вновь встала на киль. Когда вода схлынула, я понял, что остался один. Всех парней смыло за борт, кроме меня и этого кафрийца. Я принялся привязывать себя к снастям, чтобы не смыло при повторном вале и крикнул кафрийцу делать то же самое, но тот только стоял и смотрел.

Когда шторм стих, я обнаружил себя на полузатопленной лодке. Она стояла возле какого–то берега. Да и берегом назвать это было сложно. Полужидкое илистое болото, словно кусок морского дна поднялся над волнами. Воняло ужасно. Тухлый рыбный запах, гниющие водоросли. Меня чуть не вырвало.

Тут кафриец подошел ко мне и сказал:

- Пойдем на берег, надо понять, где мы очутились.

Я послушал его и, привязав лодку, к торчащей коряге, двинулся за чужеземцем. Мы шли по зловонному, хлюпающему болоту. Кафриец, словно знал куда идти. Он шагал уверенно, находя самые пригодные для передвижения места. Словно был тут уже раньше.

Выглянуло солнце и принялось жечь с такой силой, что грязь высыхала на глазах. Но от этого было не легче. Стало душно, а от запаха перехватывало дыхание.

- Вот мы и пришли, - произнес мой спутник.

Я поглядел, куда он указывал. Там, на небольшом холме, стояло нечто похожее на алтарь. Как собаки предчувствуют бурю, так и я чувствовал – идти туда, плохая идея.

- Я не пойду туда, - сказал я. – Возвращаемся к лодке.

Но тут кафриец заглянул мне в глаза, и я потерял волю. Да, именно так, сожри его бесы.

- Иди к алтарю! – повелел он.

И я послушно побрел. Я ненавидел себя за это, чтобы мной помыкал какой-то чужеземец, но ничего не мог с собой поделать. Кафриец повелел мне лечь на алтарь. Из-под одежд он извлек длинный, кривой нож.

- Я не хочу, - молвил он. – Что бы ты умер в неведении. Знай же, Волган, ты проклят. Проклят, самим богом. Из раза в раз, ты должен будешь переживать одно и то же. Раз за разом, ты будешь гибнуть на этом алтаре. Что бы ты ни делал, твоя судьба предрешена. Смотри!

Он повернул мою голову и там, на другом склоне холма, я увидел множество тел, лежащих в грязи. Было в них нечто знакомое, и тут до меня дошло – все тела были одинаковы, все они принадлежали одному человеку – мне!

- Так пусть же, кровь невинной, обагрить тело проклятого, и он, погибая, начнет новый круг!

Так крикнул кафриец и тут я услышал женский крик. Я повернул голову и увидел – чужеземец держит за волосы женщину. Невысокую, смуглую. Откуда она взялась я не знаю, но чужеземец явно был колдуном, и мог совершить, что угодно.

Женщина сопротивлялась, и он силой подтащил ее к алтарю. И тут я почувствовал, как власть чернокнижника надо мной ослабела. Собрав все силы, я поднялся с алтаря и ударил его кулаком по голове. Удар у меня знатный! Колдун упал, а я, схватив его, бросил на алтарь. Затем взяв нож, перерезал этому гаду горло. Он трепыхался, хрипел, и зажимал шею руками. Но это не помогло ему. И я засмеялся. Да, засмеялся! Поделом, проклятому чернокнижнику, бесовскому отродью.

Затем я отвел женщину к лодке и вышел в море. Правит такой лодкой одному очень трудно, но худо-бедно я справился. Позже, нас подобрала другая лодка из нашей флотилии и вскоре мы оказались в Окице. Та женщина не говорила по-нашему, наверное, она была кафрийкой. Мерзкий колдун выдернул ее из дома своими черными чарами. Я назвал ее Смуглянкой и женился на ней. И мы покинули Окицу, хотя жрецы были против этого.