«Шкатулка ведь из камня!», - внезапно осенило Этли. – «Она вообще не горит». Огонь лишь причинял боль чудовищу, но не мог его убить. Этли вскочил на ноги. Уродливое существо заковыляло, протягивая к нему руки. Как оно нашло силы преодолеть страшную боль? Да кто знает, может сожрало еще одно украшение с тела Дарины. Да и какая разница, надо бежать! Но сначала, забрать проклятую гномью диковинку.

Этли кордом вынул шкатулку из огня. В панике схватил ее рукой, обжегся и выронил. Умбра заковылял быстрее. Аскель подцепил шкатулку кордом и бегом бросился к ведру с водой, что стояло возле дверей одной из комнат. Швырнув туда ларец, он обернулся к чудовищу, готовый располосовать его клинком. Не убьёт, так хоть может быть отгонит, а там шкатулку в руки и бежать, куда глаза глядят.

Тварь была уже близко. Неуклюже передвигаясь и рыча, она торопилась разорвать никчемного человека. Этли занес над головой корд и тут изо рта жрицы потекла вода. Монстр на мгновение замер. Затем заковылял быстрее, но вода уже лилась изо рта Витора. Умбра упал, пополз к Этли, задыхаясь и откашливая воду. Но вот он задергался, как висельник в петле, руками принялся царапать горло, то возле одной головы, то возле другой. Несколько раз изогнулся и затих в луже воды.

Этли не верил своим глазам. Умбру огонь не брал. Неужели ведро с водой остановило потустороннее чудовище? А если он снова провернет тот трюк, с воскрешением? Он заглянул в ведро. Вода едва прикрывала шкатулку. Вроде бы оно стояло полное, а сейчас ополовинило. Хотя точно Этли не помнил, да и плюхнул он бесовскую вещицу туда так, что брызги полетели во все стороны.

Умбра не шевелился. Решив избавиться от шкатулки, Этли понес ведро к колодцу. Пока нес, воды стало значительно меньше. Так ему показалось, во всяком случае. Он перевернул ведро, и драгоценная вещица тяжело плюхнувшись ушла в глубину. Этли надеялся, что, упав на дно подземного водоема, она останется там на всегда. А будет на то воля Триединого, то грунтовые воды утащат ее прочь, навечно скрыв под земной твердью, откуда она и появилась.

Он вернулся, осторожно заглянул в дом. Тело умбры все так же лежало без движения. Затем, стараясь остаться незамеченным Этли растворился в ночи.

***

Кое-как достучавшись, чтобы Оттик открыл ему дверь, ничего не объясняя, Этли прошел к себе и завалился спать. Бесы раздери! Утром найдут трупы, да еще в каком состоянии! Акун, Дарина, Витор. Эх, малыш Витор, ты оказался сегодня храбрее всех. Начнут искать виновных. А он вот он – Этли. Куда-то уходил ночью, вернулся измученный, провонявший не пойми чем. Свидетелей полный дом. Хотя. Ведь никто, даже Оттик не знает куда уходил Этли. Да и на Языке не особенно задаются вопросами, когда находят трупы. Может и обойдется. Да, катись оно все в бездну.

Проснулся он уже к полудню. Волгана и Руди не было. Волган, понятно, в доках, Руди снова пропал по своим делам. Лавена сидя на кровати рукодельничала.

Этли поднялся.

- Как нога? – спросил он Лавену.

- Уже меньше болит, а Руди утром снова наложил мази и перетянул заново.

- Тебе надо чего-нибудь, воды там, может поесть принести?

- Нет, - ответила Лавена не отрываясь от своего занятия, - мне Волган оставил все.

Она кивнула на стол, где стоял глиняный кувшин и тарелка накрытая салфеткой.

- Спасибо за заботу, Этли, - внезапно произнесла женщина, - за вчера.

- Не стоит, я просто помог, по-соседски.

- Я тут шарф Волгану вяжу, хочешь и тебе тоже сделаю, на зиму самое то будет.

- Нет, спасибо. Лучше Волгану второй свяжи.

Этли пересел за стол.

- Ты мне про храм в Вендалане хотел рассказать, помнишь, - не поднимая глаз промолвила Лавена. – Страсть, как интересно, что там в других землях, да городах.

Этли кивнул. Сам удивился, что помнит на чем остановился их разговор с женой докера. Это после все событий-то! Собравшись с мыслями он произнес:

- Ну, нет, он не больше Киерлена. Но самый большой во всей Сарданаре. Да и не только в Сарданаре, у дебрян храмы совсем маленькие, такие, как здесь на Языке. Он именуется Храм Света Творца. К нему ведет, такая широкая дорога, раз в пять больше, чем местная языковская, по которой из доков товары возят.

- Ого!

- Да это еще, что! Вдоль той дороги стоят статуи всех сарданов-императоров, от тех древних Первого Царства, до предпоследнего, батюшки нынешнего, в полный рост, в дорогих облачениях. Каждый день жрецы этого храма омывают статуи драгоценными маслами из, тех, что с юга привозят. Запах там стоит дурманящий!

Он еще долго рассказывал Лавене. О многом. О том, как в Новых землях ушлые молодцы добывают эльфийские артефакты, как дружины левобережных князей несут дозор на границе с Оркейном, как дебряне добывают редкие и дорогие меха. Лавена слушала с горящими глазами, удивляясь или негодуя. Когда Этли сказал, что дебряне веруют в Триединого, но отказываются считать сардана-императора его наместником, она воскликнула: «Вот безбожники!».

А Этли думал, как же хорошо сидеть вот так с человеком, болтать о разном. Спокойно, не торопясь. По-домашнему. В груди разлилось тепло. Он вдруг поймал себя, что не пытается сдерживать улыбку, от вида которой дети начинали заикаться, а утонченные особы падать в обморок. А Лавена не отводит глаз, когда кривая некрасивая улыбка искажает его лицо. Жаль, что судьба у него другая – всегда быть одному.

***

Старик со струпьями на лице грелся на солнышке. Он сбросил вязанку дров, уселся на нее и, щурясь от небесного света, улыбался. Как же хорошо жить! Особенно сейчас. Последние две недели – лучшее время в его жизни. Ну, кто бы мог подумать! Улыбка старика стала шире.

Почему-то вспомнилось детство. Улочки Славиосы, огромного города в Востойе, вотчине Великого Князя, ближайшего родственника и вечного соперника сарадана-императора. Но прожив там все детство и юность, он ни разу не видел Великого Князя воочию. Да и чего удивляться-то, кто Князь и, кто он, нищий, рожденный в канаве, на окраине Славиосы. Мать он помнил плохо, лишь смутные воспоминания, о чем-то теплом и нежном иногда тревожили его. Попрошайка и дешевая шлюха, она умерла рано. А отца он не знал вовсе.

Вспомнилось, как со стайкой таких же грязных, оборванных и голодных мелюзги они бежали за хорошо одетыми горожанами и клянчили: «Дяденька, дяденька подайте ради Спасителя», а когда медный грош падал на землю гомонили в разнобой: «Да продлит ваши дни Триединый». Да, тогда было так же, тепло и безмятежно.

Когда он возмужал, то сбор подаяния показался ему малоприбыльным. Деньги охотно кидали детям, старикам, калекам. А вот здоровенному лбу чаще отвешивали пинков и грубой брани. Работать у него не получалось. Тяжело, платят мало, да и никакого смысла в этом не было. Стать мастером или обзавестись собственной лавкой ему не светило. И он начал воровать. Тут дела пошли в гору! У него к этому занятию оказался талант. Кошельки незадачливых горожан, товары засуетившихся торговцев, любая ценность хотя бы на миг оставшаяся без присмотра, все становилось его добычей.

От города к городу, от села к селу он добрался до Вендалана, стольного города сардана-императора. Воровство позволяло сносно жить, а ловкость – не попадаться. Но вот пришла старость. Он не сразу это понял, когда попался впервые. Хотел стащить, какую-то сущую мелочевку. Может быть это и спасло его. Ему намяли бока так, что неделю не мог ходить. Спасибо и на том, что не потащили в управу, где он так легко бы не отделался.

Затем, вроде бы все вернулось на круги своя. Целый год он кормился своим низким ремеслом. Но вскоре попался вновь. На этот раз влип он серьезно – покусился на кошелек высокородного знатника. Да, кто б знал, что он знатник, одет был как простой горожанин. И чего эти благородные шастают среди простонародья, сидели бы в своих замках, да усадьбах. Побоями тогда дело не ограничилось, кликнули стражу, сволокли в управу, а там комендант, лениво и равнодушно спросил:

- Руки отрубим или сразу на виселицу? Ты хоть знаешь на чье имущество позарился?