— Что делал твой отец? С тобой?

Я кручу бокал в руках. Красивый — с эффектом цветного зеркала. Сердце в этот момент гулко-гулко колотится.

— Прости, запамятовал — я на сеансе у психолога, или мы просто с тобой выпиваем?

— Просто выпиваем. Только мне интересно.

Не о супругах же нам разговаривать? Какой смысл?

Саша шумно выдыхает и проводит пятерней по отросшим волосам.

— Ломал. Пиздил по поводу и без. По черепу, почкам, копчику и солнечному сплетению. Так, чтобы не оставалось следов. Я сопротивлялся, но до поры до времени. В один прекрасный момент сильно проебался и остался должен отцу. У него был на меня компромат.

Журавлёв рассказывает спокойно и размеренно. Каждое слово выверено, а меня трясет. Не потому, что трушу, а потому что жаль.

— Теперь что? Отрабатываешь за тот проеб?

Язык развязывается. Я почти готова к честным ответам. Жаль, не от мужа. Там будет больно, а тут — в пределах допустимого.

— Теперь компромат есть и у меня на него.

— Воспользуйся.

Саша кривовато улыбается, а я почему-то верю, что вижу монстров насквозь. От Журавлёва старшего прямо-таки шарахнуло. От младшего — нет. Он вызывает разные эмоции, но точно не негативные.

Вскинув руку, Саша тянется к моей скуле. Я затихаю и отстраняюсь.

— Пока что не было желания и стимула стать лучше, чем я есть.

Звук телевизора ощущается белым шумом. В горле сохнет. Я пью, пью. Жадно и много. До самого донышка.

— Будь лучше для самого себя, Саш.

Высвободив ноги, встаю с дивана. В голове хаос, мысли путаются.

Направившись за добавкой шампанского, подхожу к столешнице. Наполняю бокал почти с верхом. Проливаю несколько капель на глянцевую поверхность и тянусь за салфетками, стараясь не реагировать на шаги за спиной, но не удерживаюсь от мелкой дрожи.

Горячие ладони ныряют под футболку и едут по голому животу. Я волнами ловлю жажду и чувствую отчётливую пульсацию в промежности. Тоже, должно быть, соскучилась.

Саша прижимается теснее, впечатывая меня бёдрами в стол. Гладит настойчивее. Удерживая, давит где-то под рёбрами.

Я привстаю на носочки, когда Журавлёв убирает мои волосы на одну сторону. Добровольно подставляю шею, зажмуриваюсь.

Ощущаю, как касается, скользит и лижет. Пробегается по ключицам и плечу, затем возвращается обратно и по новой продолжает чертить языком невидимые узоры на моем теле.

Из груди рвётся стон. Перед глазами темнеет. Пульс срывается и начинает стучать во много раз чаще.

Я делаю вдох-выдох. Задыхаюсь от эмоций, когда в поясницу упирается эрекция.

Повернув голову, мажу губами по щеке и скуле. Плавлюсь под натиском рук. Не верю, что всё происходит по-настоящему. Он и я. В пустой квартире. На эмоциях…

Саша беззастенчиво едет от живота и выше, задевая острые вершины сосков.

— У нас с Наилем есть правило, — произношу сиплым голосом. — За спиной друг друга нельзя — это измена и предательство.

Понимаю, что Журавлёву похуй на наши правила. У него они свои. Не совсем правильные и честные, но жутко искренние. А я не могу не думать о том, что можно прямо сейчас отсечь все лишние страдания одним махом. Главное, не трусить и сделать гребаный выбор.

— У вас за спиной уже столько всего…

Саша хмыкает, тряхнув головой. Что именно, не озвучивает, но я и сама знаю.

В кровь впрыскиваются и жажда, и горечь. Я почти не протестую, когда сильные руки отрывают меня от пола, разворачивают лицом к лицу и усаживают на кухонную столешницу.

Бокал с шампанским отъезжает в сторону. Снова расплескивается.

Ладони скользят по бёдрам и переходят на внутреннюю сторону, дразня и задевая кружево.

Мои вздохи учащаются. Волоски наэлектризовываются и встают дыбом. Боль в грудной клетке стихает и перестает быть такой ощутимой. Я спокойно ушла из гостиницы в Милане. Из квартиры, когда рисовала портрет. Журавлёв больше не упустит возможности. Бог любит троицу, да?

Я пытаюсь сжать колени, но Саша и тут проявляет настойчивость. Вклинивается бёдрами между моих ног, заставляя ощутить то, насколько сильно меня хочет.

Где-то внутри копошится совесть. Я игнорирую, хотя не сказать, чтобы сильно.

— Саш, Санечка… Я мужа люблю…

Пытаюсь найти отговорку и зацепиться за весомую причину, чтобы не продолжать, но звучу до того неуверенно и слабо, что самой от себя тошно.

Журавлёв это чувствует. Всю меня чувствует. Оттого и не поддается ни на грамм.

— Люби, — произносит, будто выплевывая. — Но кончишь сегодня для меня.

Моя футболка летит на пол. Дрожь усиливается. Не остается никаких сомнений, что так и будет.

Когда горячие губы упрямо спускаются с шеи к груди, я запрокидываю голову к потолку и с хрипом выпускаю воздух.

Сдаюсь.

Перед глазами искры. Кружево белья становится влажным от слюны. Саша греет дыханием, наклоняется ниже. Сжимает грудь, ласкает языком сосок и прикусывает его зубами. Втягивает в теплый рот до красочных бликов перед глазами.

Вместо протеста хочется просить ещё.

Осмелев, я кладу руки на крепкие плечи. То отталкиваю, то прижимаю. Путаюсь в поступках и мыслях и жду хоть какого-то дурацкого знака: звонка или сообщения, но тишину квартиры рассекают только мои стоны и глубокое мужское дыхание.

Когда чувствую пальцы на лобке сквозь тонкую преграду ткани — инстинктивно дёргаюсь. Опускаю взгляд, мотаю головой. Вспыхиваю. Щеки, должно быть, ярко-розовые.

— Пусти, Поль. Будет хорошо.

Я в этом ни капли не сомневаюсь, но от скорого приближения конца всё равно адски страшно.

Саша продолжает и перемещается на другую грудь, оголяет полушарие. Давит пальцами на чувствительные точки внизу. Действует осторожно и умело, чтобы не спугнуть.

Оторвавшись, смотрит расширенными зрачками. Точно не пьяно, но дико голодно. Его ведёт, а меня не меньше. Назло себе переступаю черту.

— Я же говорил, что смысл сушить…

Улыбаюсь в ответ на подкол. Молча притягиваю Сашу к себе, приоткрываю губы и позволяю языку скользнуть внутрь: пройтись по нёбу и нижнему ряду зубов, сплестись с моим в сладком ритмичном движении, пуская по венам ток.

Поцелуй долгий, глубокий и влажный. Мы громко асинхронно дышим, пробуя друг друга на вкус.

Я почти расслабляюсь от того, что Журавлёв продолжает трогать меня через белье. Знаю, что рамки дозволенного не переступит, пока сама не попрошу. Это что-то вроде краш-теста.

Развожу ноги шире и обнимаю за шею. По вискам струится пот. Я позволяю себе быть единственной и неповторимой. Самой-самой. Той, из-за отсутствия которой сходишь с ума и не следуешь логике. Той, из-за которой хочется стать лучше.

Ласки становятся нежнее и мягче. В целом они идеальны для того, чтобы затрястись от нахлынувшего оргазма и крепко вцепиться в широкие плечи, а затем глубоко и искреннее застонать.

— Хочу тебя, Поль.

Слышу мужской голос сквозь плотный вакуум, получая порцию томительных спазмов. Не отвечаю, хотя сознание плывёт.

Саша ловит мой расфокусированный взгляд, а я смотрю на него. Между бровей залегла глубокая складка, скулы напряжены. Сейчас Журавлёв кажется особенно притягательным. И я бы соврала, что не хочу его.

— Как сильно?

Усмехнувшись, глажу колючие щёки. Стихаю. Внизу живота влажно и липко.

Лезущие в голову не самые приятные мыли напрочь игнорирую. Это уже красная зона? Предел между предательством и изменой? Я упала на дно или пока тону?

Саша вжимается между моих бёдер. Зарывается пальцами в распущенные волосы и прижимает к себе. Чувствую, его сердце вылетает не меньше, чем мое.

— Ничего не изменилось — сдохнуть можно, как сильно, — выдохнув, просит с таким запалом, что скручивает внутренности: — Останься сегодня на ночь, Поль. Пожалуйста.

— Мам, мы пойдем гулять? — заглядывает в комнату Мышка. — Ты обещала.

Оторвав взгляд от планшета, тру пальцами переносицу. В глаза будто насыпали песка.