– Трактат о соколах должен быть прочитан и выучен, но никакие книжные знания не научат тебя чувствовать птиц, – наконец прервал молчание Шойду. – Надо ими жить. Есть одну пищу, быть для них защитой, опорой и единственным смыслом. Только тогда они выполнят свое предназначение.

– Почту доставлять? – хмыкнула Лала.

Мастер Шойду гневно вскинул голову:

– Почта? Ты считаешь, они пригодны только для этого?

Озадаченная всплеском его негодования, Лала пожала плечами:

– Простите мое незнание.

– Прощаю. Действительно, откуда тебе знать…

Он протянул руку к закату. Эржи будто этого и ждала: она села на плечо хозяина и гордо посмотрела на Лалу.

– Эржи для меня сделает все. Это моя хранительница. Она умеет не только убивать и быстро доставлять письма. Она видит черные мысли.

– Как это?

– У соколов особое зрение, они бы могли из высокого поднебесья сосчитать волоски на шкурке пескоройки. Ну, если бы умели вообще считать. – Шойду ухмыльнулся. – Но некоторые, как Эржи, умеют распознать человека, задумавшего недоброе. Нам точно не известно, что именно они видят, но их зрачки направлены на голову злоумышленника. Несколько раз она спасала меня.

– Вас? От кого? Кто может угрожать Мастеру Смерти?

– Другой Мастер, – глухо сказал Шойду.

Лала растерялась. Ей вспомнилась пещера слепого Дакша, но спросить про него она не решилась. Просто молчала, выжидая.

Шойду глотнул вина и продолжил как ни в чем не бывало:

– Итак, с соколами нужно каждый вечер выезжать на охоту. Важно при них есть то, что они добывают. Очень важно забирать себе бо́льшую часть добычи. Соколы должны знать, кто главный.

– А как же руфа? – спросила Лала.

– Руфа, да. Это обучение Эржи. Она должна не задумываясь убивать того, на кого я укажу. Без разницы, насколько враг больше и сильнее.

– И человека убить?

– Конечно, – спокойно и уверенно ответил Шойду. – Чем человек лучше любого другого животного?

Лала ничего не сказала. Она смотрела на Мастера Шойду и видела пламя заходящего солнца, отражающееся в его глазах. И в этом пламени не было ни тепла, ни сочувствия кому-то живому.

– Что я должна буду делать?

– Для начала я поручу тебе Первого и Третьего. – Шойду указал на соколов, которые прибыли сюда на ее плечах. – Охотиться с ними и непременно делить добычу. Обучение почтовым навыкам пройдем позже. Пригляд за слугами. Они считают, что я не замечаю воровства. Но главное – трактаты о птицах Пустыни. Это важно. Руфы тут неединственные враги. Читай, наблюдай, умножай знания. Старый Шай, да живет он белой жизнью, был одним из тех, кого мне не в чем упрекнуть. Он выбрал тебя, и это дорогого стоит. Надеюсь, ты оправдаешь его доверие. И мое. Пора.

Шойду с кряхтением поднялся и свистнул дрому. Лала огляделась. Солнце забрало с собой день, зной и свет. Пустыня стремительно перекрашивалась из красного в темно-фиолетовый. На небе загорались первые звезды, а далекая Стена украсилась дорожкой огоньков-факелов. Лала блаженно вдохнула полной грудью запахи вечерней пустыни – она полюбила именно это время суток еще в Небесном Оке. Пару часов пустыня будет дружелюбна, и лишь к полуночи ее дыхание станет смертельно ледяным.

С этого вечера жизнь Лалы в Шулае изменилась. Она проводила с соколами почти все то время, что не спала и не читала. Поначалу Мастер Шойду ездил с ней в пустыню, но быстро пришел к выводу, что она сама справляется прекрасно, даже лучше, чем в его присутствии. Сокольничий узнал в ней себя – ему тоже было интереснее с животными, чем с людьми. А когда Лала умудрилась взять в пустыню на вечернюю охоту анука и заставить соколов принять это, Шойду сказал, что придет время, и Лала займет его место, потому что лучше никто и никогда с этим не справится.

Слуги ее побаивались – слухи про ручного анука расползлись моментально. Господин Шойду не тратился на еду для этой странной женщины. Наоборот, она привозила каждый вечер из пустыни тушки пескороек и окорока бескрылых муксов. Разговорчивые служанки не раз пытались завести с ней беседу, но она неизменно уходила от любых вопросов. Со временем все их попытки прекратились, и на почте воцарился прочный новый порядок. Лала узнала, кто из слуг нечист на руку, и так запугала, что воровство прекратилось. Она несколько раз вылечила безнадежных птиц и преуспела в искусстве метания ножей, на расстоянии добивая раненую соколами дичь. Шойду был рад счастливому случаю, который определил Лалу именно к нему, и через полгода, когда пришло время принимать решение об ее возвращении в Совет, он не моргнув глазом солгал, что она еще не готова. Совету это было только на руку, и решение продлить срок работы Лалы в соколятне одобрили единогласно.

За все это время ни Шурн, ни Лириш не интересовались Лалой. Когда она попыталась спросить о них, узнала, что Лириш в разъездах по дальним оазисам, а Шурн в очередной раз провинился перед дядей и где-то теперь отрабатывает. Насколько все это было правдой, Лала не знала и даже не беспокоилась. Она чувствовала свою нужность и важность. Соколы ее приняли и беспрекословно подчинялись. Все, кроме Эржи. Та единственная не могла смириться с присутствием анука, но после внушения от Мастера Шойду делала вид, что не замечает змею. Озадачивало Лалу только одно: без обещанной Шурном книги она не понимала смысла ярких и путанных, но редких сновидений. Впрочем, она так уставала за день, что переживать и размышлять еще и во сне было слишком тяжело.

И все же вещий сон настиг Лалу. Она сразу не поняла это. Возможно, он снился давно, просто она не запоминала. Сон всегда начинался одинаково: ей приходилось отплевываться от мелкого песка, забившего рот и нос. Она кашляла, чихала и не понимала, почему не может просто смахнуть с лица бесчисленные красные песчинки. Руки вроде бы на месте, но не поднять, к лицу не поднести. Она напрягалась до ломоты в плечах, до крика, рвущего горло, и только когда казалось, что от натуги лопнут глаза, она наконец побеждала бессилие рук. Вернее, того, что она ощущала как руки. А вообще из плеч у нее росли крылья. Ярко-синие, как редкий камень лазурион из Заморья. Мощные, но бесполезные, потому что перья, липкие от крови, только беспомощно трепетали, не смахивая песок.

Кровь была чужая, Лала это точно знала. Слишком уж темная и пахнущая птичьим пометом. Лале до слез было жаль того, чья кровь осталась на крыльях, потому что Мастер Смерти чует, первая это кровь или последняя. Слезы отмывали щеки от песчаной пудры, а когда Лала облизывала губы, то слезные дорожки, убегающие на подбородок, оказывались сладкими. Язык неизменно прилипал к небу, становилось страшно, но позвать на помощь было некого. Да и слова не складывались. Только писк, похожий на соколиный. Лала била руками-крыльями, вздымала брызги песка и поднимала ураган. А потом, когда ничего, кроме красной песчаной стены, не было вокруг, ей становилось очень тепло и хорошо, она сворачивалась в клубок, укрывалась синими перьями и выныривала из сна прямиком на тюфяк, распластанный под окном, завитым крылоцветом.

Все бы ничего, но на пальцах и запястьях появлялись ссадины, будто она и впрямь сражалась с песком. Она, конечно, избавлялась от мелких ран с помощью снадобий, но любое тело привыкает к лекарствам и слабее подвергается исцелению. Ссадины становились все заметнее. И запах чужой крови на синих перьях становился сильнее с каждой ночью, уже днем преследуя Лалу. Она принюхивалась к ранам соколов в надежде, что просто запомнила запах и чувствует его во сне. Но нет. Кровь соколов пахла иначе.

Даже Шойду понял, что с ней что-то не так. И когда он спросил ее, все ли в порядке, она решилась:

– Меня мучают сны, отбирают силы. Очень нужно толкование. Учитель Шай упоминал Книгу Сновидений – что она у кого-то из Совета есть, я не помню точно.

Шойду будто воткнул в нее тяжелый напряженный взгляд.

– Тебе тоже нужна книга Ашгара?

– Почему тоже? – Лала похолодела от догадки.