Через пятнадцать минут головокружение и тошнота почти утихли. Открыв дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха, Ганнон увидел Иннара, спешившего к нему своей нескладной походкой. Знал бы Боннар, как «не собранный» паренек ему помогает.

— Быстро ты, — похвалил Ганнон подошедшего ключника и, не удержавшись, добавил: — Вместо какого поручения Саринны ты здесь?

Иннар остановился как вкопанный, он медленно осмысливал услышанное, а когда дошло, вздрогнул всем телом – будто от отвращения – и проговорил:

— Боги, я не сразу понял о ком ты. Не переживай за мегеру. Разберусь. — Договорив, Иннар прошел мимо Ганнона внутрь комнаты и сел на ящик.

— Что удалось узнать?

— Немного. Повезло, что Боннар нашелся. И тогда, и сейчас не хотят выносить сор из дому, — ключник кивнул на фигурку коровы, — Яррон говорит, жрецы из Арватоса только и ждут возможности прицепиться к кому-то из местных. Так что наши заперли монаха и сказали, что он отправился в паломничество.

— Вот как…

— Да, потом прочитали его записи. Я, честно, не все понял. Но это покушение на основы мира. Да, так Яррон и сказал, я запомнил. Чуть ли не про демонов Боннар там пишет.

— Вздор!

— Говорю, что сам слышал, — развел руками Иннар. — Но пока не писали писем в Красный город. Это вот точно.

— Хорошо, хорошо. — Ганнон сморщился и тер виски. Ключник терпеливо наблюдал за размышлениями, но сказать ему было нечего. Ситуация ровно такая, какой и казалась. Но за помощь все равно нужно благодарить. Ганнон вспомнил пустые похвалы Коула и решил быть участливей с другом. — Как твои изыскания? Нашел уже Шторм?

— Ну… — Иннар немного удивился. Вопрос и вправду был не к месту. — В последнее время было как-то не до того. — Ганнон мрачно кивнул в ответ. — Но да, думаю, что так. Нужно только посмотреть кое-какие морские карты…

— Спроси у Иссура.

— Да я с ним уже договорился, — с легкой укоризной произнес ключник. — Додумался.

— Мир есть и вне моего поля зрения. — сказал Ганнон, склонив голову, признавая свой проступок. — Кстати, о расширении мира. Взгляни вот на это. — С этими словами он передал другу бутыль с пляжа, взятую на память об Аторце.

Ключник развязал тряпицу и вытащил неровную деревянную пробку. Осторожно принюхался и резко отпрянул. Половина его лица так сморщилась, что глаз почти закрылся.

— Боги, какая мерзость! — Ключник смахнул слезу и отодвинул сосуд еще дальше. — Но сделано знатно. Глоток за раз, не больше.

— Да о чем ты? Может, испортилось? — Ганнон принюхался, но ощутил все тот же приятный аромат, только немного ослабший. — Пахнет фруктами или цветами, Молк, не могу разобрать.

— Такое не портится. И цветами там точно не пахнет. Кто это сварил?

— Он уже в застенках.

— Жаль, настоящий мастер. Так сварить штормовые ракушки надо уметь.

***

Стучаться пришлось долго – хозяин спал. Когда же Ганнон оказался-таки в покоях старика, тот воззрился на него своими темными глазами, не выражавшими ни намека на эмоции. После того, как юноша закончил говорить, Коул меланхолично отстукивал по столешнице длинными кривыми ногтями. В свете очага они отбрасывали причудливые тени. Наконец советник откашлялся и произнес:

— Не думал, что ты когда-нибудь начнешь ставить условия.

— Сейчас я делаю это не ради себя.

— А, конечно же… Боннар.

— Я хочу быть полезен и вам, господин. А возвышение может быть только добровольным. Ради себя я бы не пошел на это.

— С чего ты взял, что если получится, то я выполню часть сделки?

— Именно потому, что вы только что это сказали, господин, — отвечал Ганнон. — Мы продумываем возможность обмана, используем ложь как инструмент. Но в самом ремесле между братьями я никогда не видел притворства. Правила были жесткие, но честные. Я вам верю. — Юноша старался сфокусироваться на прошлом и отсечь воспоминания и сомнения последних недель, чтобы слова звучали искренне.

Старик дернулся и издал звук умирающей от жажды вороны, видимо, это был смешок.

— Что ж, друг мой, в таком случае не будем терять времени. — Коул с кряхтением поднялся и поднес одну свечу поближе.

— Прямо… прямо сейчас, тут? — Ганнон с удивлением озирался. — А остальные? Ритуал?

— Не столько о них стоило бы волноваться. — Костлявая рука похлопала юношу по плечу. — А лучше о том, справлюсь ли сейчас я.

Не успев ответить, Ганнон почувствовал, как что-то распирает его руку изнутри. Боли не было, но давление все нарастало. Старик взял свечу в левую руку и поднял вторую: ладонь открыта, большой палец прижат к мизинцу. Палец соскользнул, с тихим шелестом пройдясь по остальным. Напряжение в руке Ганнона исчезло, и разошедшаяся волна погасила свечи.

Второй раз напряжение наросло гораздо быстрее. В темноте вновь послышался шелест сухих пальцев старика, и вот его лицо озарил синий свет единственной свечи. Каждая морщина и щербина чернела на подсвеченной ярко-голубым светом коже. Ганнон часто и глубоко дышал: он знал, что последует дальше.

Коул в третий раз повторил жест, и вместо давления юноша ощутил в руке холод. В последние мгновения – когда разум еще не был поглощен борьбой с болью – он успел удивиться этому чувству. Ганнон понимал – не чувствовал, но понимал – что его рука горит. Он знал, что кисть ощущает нестерпимый жар. Но это как будто происходило с другим человеком. Последнее, что юноша увидел глазами, – это яркую полоску кольца, выделяющуюся на фоне синего пламени.

Внутренний взор застилала абсолютная – гораздо глубже любой виденной им темноты – чернота. Это было тотальное отсутствие света. Он уже почти растворился во мгле, когда мимо него медленно проплыл мерцающий сгусток, будто пух на ветру. Ганнон сумел повернуть свой взор и увидеть границы между кольцом абсолютной тьмы и остальным пространством: тоже черным, но пустым, не поглощавшим свет. Кольцо окружало светящийся шар, похожий на маленькое солнце. Оно вытягивало энергию из светила. Юноша ощутил гнетущую тоску и грусть, глядя на это. Можно ли помочь? Нужна ли помощь? Успеет ли он, если начнет сейчас, или уже поздно и не стоит даже и пытаться?

Волна гнева на самого себя за испытанное отчаяние отозвалась вспышкой на звезде. Протуберанец вырвался с поверхности только для того, чтобы быть поглощенным разрастающейся чернотой. Одновременно Ганнон узнал, что его тело упало на одно колено, а ему самому стало холоднее. Боги! Он был не там, где находилось его восприятие! Он и был светилом! Ганнон направил свое внимание на звезду и стал приближаться, пока не слился с солнцем. Сияние в центре исчезло, он начал ощущать тепло. Тепло, уходящее из него в окружающую пустоту вместе со сгустками света.

Ганнон узнал окружающий мир, как во время транса в зале Совета, но гораздо глубже. Пергаменты появились в окружающем его пространстве. Нет, не появились, они были здесь с самого начала, но теперь стали видны. Листы метались, как отчаянные птицы, атакуя уходящие всполохи. Когда это удавалось, сгустки энергии рассыпались на мириады мелких искр, оставаясь в пустоте люминесцентным туманом.

Привычный приказ отозвался болью и потребовал больших усилий, но он был возможен. Пергаменты медленно потянулись к искре сознания, выстраиваясь в щит. На миг видимое воплощение этого странного мира задрожало и исчезло, оставив ничто: причиной этого было осознание. Ганнон понял, что листы можно соединить только следуя заученным связям, хотя в настоящем пространстве это не имело бы значения. Еще юноша понял, что ни он, ни пергаменты не имели размера: окружить себя защитой полностью можно было только сложив головоломку, а не выстроив кольцо или сферу. Его сознание не выдержало мерцающего ничто, и обычная пустота, а вместе с ней пространство, размеры и формы, снова возникла перед внутренним взором.

Привычные имена, гербы и девизы с приятной податливостью вставали на свои места, становясь барьером между тускнеющим светом и жадной тьмой. Ощущение утекающей жизни сменилось приливом сил. Оставалось вернуть на место еще добрую половину почтенных семей Неардора, но энергии терялось уже меньше, чем прибывало. Закончив работу, Ганнон решил облететь вокруг и осмотреть результаты со стороны.