— Готов ли ты подчинить третью печать? Получить высшую власть, доступную нам? Власть над огнем.

Ганнон сжал кулаки, не смея отвести взгляд, он бы не простил себе…

— Готов! — почти радостно, стараясь не выдать напряжения в голосе, провозгласил Виннар и махнул свободной рукой. Широкий рукав почти задел свечи, но их огни остались неподвижными.

В этот раз Коул промолчал, только повел кистью и отошел назад. Пламя свечей качнулось, когда кольцо на руке Виннара стало светиться. Сияние, начавшееся с граней, постепенно разрослось и покрыло всю поверхность. Виннар сморщился, его дыхание участилось, на лбу проступили капли пота. Свечение стало разрастаться, его щупальца начали выходить за границы кольца, превращаясь в языки пламени. Сперва как будто осторожно, но затем все дальше и сильнее. Вскоре руку Виннара покрывало пламя, уходящее вверх на три его ладони.

Посвященный смотрел на пламя, не отводя взгляда. Пот все обильней покрывал его лоб и стекал по раскрасневшемуся лицу. Он сжал губы и тяжело дышал, отчего раздувались щеки. Ганнон старался оставаться неподвижным, внутри все заледенело, он чувствовал, как по его спине катится холодный пот. Огоньки свечей колыхались, но все слабее, пока не остался лишь легкий трепет.

Робкая надежда начала теплиться в душе. А тем временем пламя на руке Виннара постепенно убавлялось, пока не стало похожим на перчатку, сотканную из огня. Ганнон почувствовал, как его крепко схватил за предплечье соседний серый плащ. Как же легко было забыть, что под этими одеяниями тоже живые люди. И друзья, если не ему, то уж Виннару – точно.

«Боги, всеблагие, благодарю», — пронеслось в голове Ганнона, пока его друг подчинял последние непокорные языки пламени. К радости юноши добавился стыд: как он мог сомневаться в Виннаре? Как же он сказал? «Безродные сироты еще поправят в этом замке»? Ганнон склонил голову, чтобы никто точно не заметил его улыбку. Он видел только полы красной робы и серый рукав позади. «Одних безродных будет мало, — подумал юноша, — но есть у нас и нужные друзья». «Лизарис, Сквозь волны и шторма» — эхом отозвался разум.

Ганнон увидел, как качнулся серый рукав, как дернулась красная ткань. Хватка на его предплечье стала сильнее. Поднимая взор, он уловил взглядом пляску огоньков свечей. И только после этого раздался крик.

Укрощенное пламя вновь расходилось по руке Виннара. Он пытался подавить его, но огонь бушевал с невиданной силой. Несчастный кричал все громче, не выдержав, он рухнул на одно колено. Кольцо превратилось в светящуюся – даже на фоне пламени – точку. Крик Виннара заполнил все существо Ганнона, для него во всем мироздании больше ничего не осталось. И когда казалось, что его разум готов вот-вот расколоться, звук стал еще громче, превратившись в нечеловеческий, звериный стон. Юноша, не отрываясь, смотрел на друга, на его лицо, искаженное болью. Рука Виннара продолжала гореть, но страдание в его глазах ослабло. Кожа стала бледнеть, а губы потемнели. Через мгновение начало убывать и пламя на его руке, будто угасал настоящий огонь, оставшийся без воздуха. Вмиг исхудавшее тело Виннара опустилось на пол удивительно тихо, как пустой мешок. Только кольцо звонко ударилось о камень.

***

Ганнон с трудом разлепил глаза и тут же зажмурился от света, пробивающегося в мутное окошко. Он еще не успел шевельнуть головой и мог думать, пока похмелье не вступило в свои права. Сколько дней прошло, два? Как он – бывало – считал часы до подъема, теперь счет шел на дни. Юноша горько усмехнулся, вспомнив «милость» хозяина. Три дня на траур. Убить бы его на месте за то, что он сделал, за его спокойное лицо. И все же разум Ганнона прилежно старался не опоздать. «Всегда верен заведенному другими порядку» — так сказал про него старик. Видимо, он прав.

Юноша медленно сел, поморщившись от головной боли, и мутным взором обвел комнату. Боги, сколько бутылок! Он и не помнил, где их достал. Но без них заснуть было невозможно. Забытье, хоть на пару часов, помогало не сойти с ума. Среди пустой тары стояла одна нетронутая – зеленое стекло, то самое, что они собирались… Ганнон скривился, отчаянно пытаясь отогнать страшные мысли и образы, и сосредоточился на комнате. Деревянный конь на полке. Меч, который он так и не вернул Виннару… Что ж, это было бы даже поэтично. Юноша вернулся к игрушке, что была с ним со времен его первых лет в Дубильне. Прятать ее было негде: кровать была посреди зала, стены далеко. Если бы не друзья, он лишился бы ее через месяц.

Жестоко отдавшись в висках, прозвучал стук в дверь. Ганнон откинулся и оперся лопатками и затылком о стену. Вдруг уйдет? Стук раздался снова, уже громче. Под стать звуку усилилась и боль в голове. С тяжелым вздохом юноша все же поднялся и отворил дверь.

На пороге стоял слуга из Легиона, Ганнон узнал одежды, такие же он видел в Маяке. Посыльный резко вдохнул и прикрыл нос рукавом: винные пары из комнаты чуть не отбросили его на шаг назад. Собравшись, он все же смог сохранить официальный тон:

— Срочное послание от Иссура Лизариса для асессора…

— Спасибо, давай сюда, — прервал его Ганнон, кивнул и закрыл дверь.

Он повертел запечатанное послание в руках и бросил его на стопку книг и пергаментов от королевы. Ах да, он же больше не асессор. Взгляд юноши снова скользнул по зеленой бутыли: «Отметим вечером, когда и мне будет чем похвастаться» — вспомнились слова Виннара. «На его месте мог быть я, Коул же выбрал меня», — горько подумал Ганнон, зажмурился и сел на кровать, схватившись за волосы. Он потянул с такой силой, что в глазах выступили слезы. Юноша посмотрел на послание. В тот вечер он подумал о пергаментах, прежде чем… чем все случилось. Мог ли он своими мыслями помешать ритуалу? Этого уже никогда не узнать.

«Неважно! — резко оборвал его внутренний голос. — Именно твоя трусость позволила этому начаться, вина все равно на тебе!» Взгляд снова остановился на мече, затем перешел на стопку книг. Королева, Коул – ловушка на каждой дороге, и никуда не сбежать. Не на что опереться. Иннара они отняли, но тут вина была и на самих друзьях. Боннар пропал: тут не обошлось без интриг жрецов, наверняка не обошлось. Виннар… «Я позволил своему другу прыгнуть в огонь. Рано или поздно он бы вызвался сам, ничто бы его не остановило, но здесь и сейчас он мог бы быть жив. А, может, успел бы набрать достаточно сил», — удрученно думал Ганнон.

Три опоры – столько было нужно для любого устойчивого понятия. В самых простых максимах – две. Ганнон попытался припомнить базовые, но не смог. Может быть «Неверие и упорство» или «Благонравие и слабость»? В голову почему-то приходили только обвинительные изречения. А, неважно. Он вновь посмотрел на вино и меч. Сначала нужно было поговорить с Иннаром, попросить прощения. Юноша вспомнил непримиримое выражение лица своего друга и поморщился от воспоминаний о разговоре. Надо передохнуть. Время еще есть, теперь-то уж можно позволить себе такую слабость.

Последние два дня Ганнон не мог заснуть без почти смертельного количества выпивки. Но сейчас, предчувствуя окончательное небытие, он легко провалился в глубокий сон. Юноша видел последние два дня своей жизни, посвященные трауру, но парил над ними, как бесстрастный наблюдатель. Тот, за кем он следил, впрочем, тоже был равнодушен к происходящему. Прежде боявшийся лишний раз попасться на глаза не тем людям и планировавший каждый свой шаг, теперь юноша шел через залы и сады напрямик, едва не сталкиваясь со встречными, будь то слуги или вельможи.

Наблюдавший за собой, Ганнон с легким удивлением заметил, как он прошел мимо Прелата, чуть не толкнув того плечом, как разрезал строй стражей, как подвинул с дороги зазевавшегося Откликнувшегося. Слухи о кончине капитана разнеслись быстро, хоть о причине никто и не знал. Несколько легенд, каждая еще более героическая, чем другая, боролись между собой в устах и ушах слуг и придворных. То, как много людей горевали по Виннару, совершенно не удивляло. «А будут ли так же вспоминать меня? Хоть вполовину?» — размышлял Ганнон.