Солнце садилось за горизонт, озаряя поверхность воды огненными бликами, облака плавились над языками закатного пламени. Шумели волны, тревожно кричали чайки — и мне хотелось бежать, спрятаться от этой тревоги, душившей, преследовавшей меня. Затем небо стремительно почернело, воздух становился тяжелым, а я чувствовала себя парализованной, лишенной сил, воли. Оставалось только желание сбежать, спрятаться, укрыться. Вдруг кто-то взял меня за руку — и я вырвалась из этого липкого, странного сна.

Я села на кровати, пытаясь стряхнуть с себя неприятное ощущение и вернуться в реальность. На часах было 6 утра. Возвращаться в постель больше не хотелось. За окном пробивался рассвет — такой же огненный, как закат в моем сне. Еще раз качнув головой, я сделала глубокий вздох и отправилась в душ, чтобы смыть с себя эту тяжесть.

Горячая вода всегда приводила меня в чувства. Сейчас, когда все спали, я могла спокойно принять душ — никто не открывал воду в других комнатах и меня не обдавало кипятком. Мне потребовалось, наверное, двадцать минут, чтобы окончательно проснуться.

Что означал тот сон? Чья рука выдернула меня из этого состояния? Я не видела лиц и не слышала голосов. Но это состояние — гнетущей тревоги и пустоты, было мне хорошо знакомо.

Я никогда не боялась темноты, грозы, громких звуков, и с самого детства умела ловко справляться со стрессом. Я спокойно реагировала на и громкие скандалы, и на мучительное молчание, которым в моей семье было принято наказывать друг друга. Но прошлым летом мое спокойствие впервые меня подвело.

Мы должны были провести выходные вдвоем с Пашей — сходить в ресторан, посмотреть кино. У меня были проблемы на работе, я никак не могла сработаться с новым начальником, мне урезали объем работы и зарплату, моя подруга в редакции оказалась совсем не тем человеком, кем я ее считала. Именно она сливала все мои ошибки главному редактору и сделала все, чтобы я не просто не получила новую должность, но и откатилась назад в старой.

Паша уехал, настроение было паршивым, такой же была погода. Шел сильный дождь, но я решила сходить в магазин за очередной порцией мороженного. Торопиться было некуда, и, пока я копалась среди эскимо, началась гроза: шквалистый ветер поднимал в воздух ветки и мусор, молния разрезала небо на осколки, а грохот грома заставлял звенеть стекла. Мне вдруг стало страшно, но я во что бы то ни стало решила попасть домой как можно скорее. С диким ужасом я преодолела 100 метров от магазина до своего дома, поднялась на свой этаж, закрыла двери — и вдруг разрыдалась от страха. Я не могла успокоиться: забилась в угол, дыхание срывалось, слезы лились сами собой, без причины, ведь я никогда не боялась ни грозы, ни ночи, ни одиночества.

Я не знаю, сколько я просидела в том углу в прихожей, обхватив колени руками. На смену слезам пришло опустошение — как будто вместе со слезами меня покинули все мои силы. В тот момент больше всего на свете мне хотелось, чтобы кто-то выдернул меня из той пустоты, в которую я провалилась.

После того случая я стала бояться надолго оставаться одна, хоть и понимала — причина была не в этом. Гроза стала спусковым механизмом, и последние 9 месяцев я, как ребенка, вынашивала осознание того, что пришло время что-то изменить.

Я вышла из душа, оделась и села за стол, который переоборудовала под рабочий. Он был приставлен к окну, выходившему во двор. Ни сейчас там никого не было — время для Грузии считалось скорее глубокой ночью, чем ранним утром. На столе лежала рукопись, над которой я работала последний месяц, это была история двух людей, которые преодолевая трудности, должны обрести друг друга. Роман казался мне довольно приторным и простым, я бы никогда так не написала, но работа есть работа. Я мечтала о том, чтобы однажды кто-то другой работал над моей собственной рукописью, но пока до создания собственной книги не доросла.

Спустя пару часов я отложила книгу. Отчаянно хотелось кофе, но идти на кухню не хотелось. Было почти 9 часов утра, вот-вот должна была проснуться Гванца, а мне нужны были тишина и покой.

Утренний Тбилиси был сонным, вялым и неторопливым. Зевающие водители то и дело не успевали реагировать на сигналы светофора, другие им дерзко сигналили — чтобы те не засыпали. Пешеходы лениво толкались, а из пекарен разносился божественный запах свежего грузинского хлеба. Я не удержалась и купила себе один “шотиспури” — знаменитую грузинскую хлебную лодочку с хрустящими краями. Как истинная грузинка, я принялась кусать этот горячий хлеб прямо на улице, прислонившись к парапету и запивая кофе.

— Эка!

Я вздрогнула от неожиданности. Я не привыкла к тому, что меня так называют, и не всегда реагировала на это имя, но этот голос я не могла не узнать. Конечно, ведь я спустилась к тому самому подземному переходу, где как раз начиналась его “смена”.

— Привет! Как ты? — Ника подошел ко мне с беззаботной улыбкой, как будто между нами вообще ничего не было.

— Ника, привет…

— Я тоже не успел позавтракать, — он отщипнул кусок от моего хлеба и принялся жевать, а вот у меня аппетит сразу пропал.

— Как дела? — я чувствовала, что растерялась и, что самое странное, что я рада его видеть.

— Нормально, собираемся с ребятами в переход, давно не играли. Пойдешь с нами?

— Я не пою…

— Послушаешь!

— Ника, послушай, я хочу… — я пыталась поговорить с ним о том поцелуе и не знала, что сказать. Он меня перебил:

— Да, я все понял, не переживай, — он посмотрел на меня, улыбка сначала исчезла с его лица, он вдруг стал серьезным, но ненадолго. — Не переживай. Я думал, что тоже тебе нравлюсь, прости.

— Но… — я хотела возразить его тотальной нелогичности, но он снова не дал мне ничего сказать.

— Пойдешь с нами?

— Я сейчас не могу.

— Обижаешься, да?

— Нет! Не в этом дело, просто у меня дела, — я врала. Дел никаких не было, но и идти с ним куда-либо, а тем более в переход, мне тоже не хотелось.

— Ладно, понятно. А что там с тем дневником? Ты перевела? Нино и Гиорги жили долго и счастливо?

— Нет, не было времени…

— Моя помощь еще нужна?

— Нужна, — вздохнула я, и Ника просиял.

— Давай зайду за тобой после 8? Будешь дома? Покажу одно место, обещаю вести себя прилично! — он засмеялся, и я обреченно кивнула, понимая, что мне бы хотелось, чтобы он вел себя неприлично. Он чмокнул меня на прощание, еще раз отщипнул кусок хлеба и, махнув мне рукой, сбежал вниз по лестницам. Я улыбалась ему вслед.

День тянулся медленно, в тягучем ожидании, хотя дел было — очень много. Я неспешно прогуливалась по Тбилиси, но ощущение, словно я куда-то опаздываю, не отпускало. Состояние “быстрее, быстрее”, от которого я никак не могла избавиться в Москве, казалось, настигло меня снова.

Потом я каталась на автобусе — бессмысленно ездила по городу, смотрела в окно и рассматривала пассажиров. Вот зашла молодая женщина с гордо поднятой головой и очень выразительным профилем. Она уверенной рукой поправила прическу, бросила презрительный взгляд на молодого парня, сидевшего у окна, он тут же вскочил, уступил ей место. На другой остановке в автобус вошел парнишка лет 12 в спортивной форме, он что-то очень эмоционально говорил по телефону, как я представила, своей матери. Размахивая руками, выразительно, громко, он выглядел как человек, проживший долгую жизнь и умудренный житейским опытом. Впрочем, грузинские дети отличались именно таким ярким темпераментом.

Весь день я хотела позвонить Паше, но не знала, что ему сказать. Мне хотелось просто отдохнуть и переключиться, хотелось не думать о проблемах и не вспоминать, из-за чего я сбежала из дома.

Легкости — вот чего мне не хватало с ним. Легкости и непредсказуемости. Наша жизнь стала очень пресной, в ней было одно и то же меню на неделю (он сидел на диете и строго следил за своим питанием, не допуская вариаций и разнообразия), одни и те же рестораны, сериалы, темы для разговоров, позы в постели…