— Конечно, ты вправе поступать как считаешь нужным, ты уже взрослый человек, но, Катерина… — мама в очередной раз завела разговор о том, какая я плохая дочь. Я закатила глаза, закусила губу — по телефону она этого не увидит, и приготовилась выдержать весь шквал критики, которая вот-вот обрушится на меня.

— Мам, но я правда этого очень хочу…

— Вот у меня бы кто-нибудь спросил, чего я хочу!

— И чего ты хочешь?

— Какая разница… Ты уже приняла решение, нет смысла это обсуждать.

Смысла обсуждать действительно не было, но слова мамы били током — включилось чувство вины. Снова захотелось оправдаться за свой выбор, за то, что не решилась строить жизнь с человеком, которого любила вся моя семья кроме меня. За то, что захотела уехать — мне нужен глоток свежего воздуха после трехлетних бессмысленных отношений. Я сжала кулаки, вдохнула и сказала:

— Мам, пожалуйста, не обижайся. С Пашей я просто не готова, понимаешь… Брак — это слишком серьезно, это большой шаг, я не знаю, люблю ли я его…

— Да кому нужна эта любовь?! Ты еще глупая, не понимаешь, на любви семью не построить! А Павел — из приличной семьи, хорошо зарабатывает, умный, добрый, щедрый…

“Особенно щедрый” — хотелось добавить мне, но я промолчала. Обожаемый моей матерью Павел полгода придумывал причины не идти в кинотеатр и остаться посмотреть кино дома — чтобы не тратиться на билеты. Мои подруги лопнули бы со смеху, если бы я рассказала им, как он выбирает сахар по акции и экономит на туалетной бумаге…

Впрочем, все три года отношений с ним я старательно работала над его имиджем в глазах и подруг, и матери. Мне было стыдно за то, что рядом со мной такой нудный, скучный, душный человек. А потом мне вдруг стало стыдно перед самой собой — ведь это я притворялась, что Паша — именно тот, кто мне нужен. Поняла я это только в момент, когда он сделал мне долгожданное предложение. А нужно мне было совсем другое…

Ответить “нет” я ему так и не решилась, сказала, что подумаю. А сама, спешно собрав вещи, решилась на самый отчаянный шаг в своей жизни — на безрассудную поездку, о которой грезила всю свою сознательную жизнь.

Москва в окне иллюминатора становилась все меньше, а моя тревога нарастала. Я не могла поверить, исполнить свою мечту оказалось так легко. Десятки часов мыслей, раздумий, нерешительности — и всего одна минута, за которую я вбила свои паспортные данные в форму на сайте авиакомпании и купила себе билет в один конец. До Тбилиси.

Моя бабушка, моя драгоценная Марина Александровна, или Маро, как она просила ее называть даже в преклонном возрасте, провела в Грузии прекрасные 6 лет. Столько длился ее безумный брак с грузином Иракли, с которым она познакомилась до моего дедушки. Будучи еще совсем молодой, студенткой режиссерского факультета ВГИКа, она потеряла голову от ухаживаний своего горячего эмоционального однокурсника. Оставаться в холодной Москве Иракли не планировал, и моя бабушка, оставив и учебу, и осуждающую ее выбор семью, не побоялась начать новую жизнь вместе с ним в Тбилиси.

Все свое детство вместо сказок на ночь я слушала истории о старом Тбилиси, о его тесных улочках, шумных жителях, аромате цветущей мимозы весной и винограде, который поспевал осенью во дворе каждого дома и бесхозно валялся на тротуарах, мешая прохожим. Бабушка рассказывала о том, как соседки опекали ее, молодую и неопытную девчонку, как с рынка она приносила угощений больше, чем продуктов, как привыкала пить домашнее вино стаканами, не морщиться от горького кофе и готовить хачапури.

Она часто вспоминала о большой семье Иракли, где ругаться и признаваться друг другу в любви умудрялись одновременно. В нашей небольшой семье, состоящей из меня, бабушки, брата и родителей, было не принято ни ругаться, ни тем более демонстрировать свои чувства. Несогласие всегда выражалось демонстративным молчанием, успехи поощрялись одобрительным кивком — это был максимум эмоций, на которые были способны мои родители.

Так Грузия в моих фантазиях стала сказочной страной, где всегда тепло, шумно, где столы ломятся от вкусной еды, в стаканах никогда не заканчивается вино, а люди не боятся говорить о своих чувствах прямо. Где никто не терпит равнодушие, где люди не боятся любить, жить, чувствовать, ошибаться, делать друг другу больно, предавать, прощать и снова любить…

До Тбилиси мне оставалось чуть больше трех часов — именно столько занимал перелет. В сумке лежала увесистая стопка бумаг — моя последняя работа, роман подающего надежды писателя. Надежды он, впрочем, подавал довольно скромные, потому что для меня как для редактора работы предстояло очень много. Дождавшись, пока самолет наберет высоту, я достала бумаги и принялась вчитываться в текст.

— Прастите, у вас есть канфэта?

— Что?

От неожиданности я вздрогнула — в проходе между рядами стоял и выжидающе смотрел на меня седовласый мужчина лет 45–50. По мягкому акценту я угадала — грузин. Наверное, возвращается в Тбилиси, домой.

— Канфэта есть?

— Конфета?

— Ухо заклинился, понимаешь? — он показал на уши. Я, наконец, догадалась и протянула ему баночку с монпасье, которые всегда беру с собой в перелеты.

— Спасибо, — важно произнес мужчина, взял леденец и отправился на свое кресло. Я улыбнулась и тоже угостилась собственной конфетой — уши “заклинились” и у меня.

Тбилиси встретил меня назойливым предложением “Такси хотите?” — с таким вопросом ко мне подошли сразу несколько человек совсем разных мастей и, кажется, национальностей. Был среди таксистов и пузатый азербайджанец, и шустрый армянин, парфюм которого еще долго не выветривался с моей одежды, и несколько грузинских парней, которые держались в стороне, накинув на головы капюшоны.

Грузинская речь, совсем незнакомая и непонятная, резкая, экспрессивная и очень эмоциональная, завораживала меня. Я оглядывалась по сторонам, пока мы мчались в сторону города по шоссе — апрель в Москве был промозглым, серым и безжизненным, а здесь весна уже начала распускаться магнолиями и яблоками. По радио у таксиста играла какая-то мелодичная спокойная музыка, а за окном свою симфонию играли друг другу нервные грузинские водители — сигналили друг другу они явно чаще, чем включали поворотники.

Мы проезжали мимо небольших церквей, сложенных из камня — видно, что они были новыми, но построенными в духе древности, и в этом легко угадывалась уважение к традициям и культуре.

Широкие проспекты сменялись узкими улочками, где две машины разъезжались каким-то чудом, подъемы сменялись спусками, повороты виляли друг за другом так быстро, что я едва успевала рассматривать здания за окном.

Наконец, я добралась до своей квартиры — до места, которое должно было стать моей точкой невозврата. Квартира находилась в старинном районе Авлабари, там, где когда-то жила моя любимая бабушка Маро, в старом, чуть покосившемся двухэтажном доме. Цепочку пестрых окон с разнокалиберными рамами, вставленными явно в разное время, соединял длинный балкон, как кровеносная артерия.

Меня встретила хозяйка квартиры, крепкая, невысокая женщина с красивым грузинским именем Гванца. Она была одета в длинную черную юбку, на которой остались следы муки, черную футболку, а волосы ее были подвязаны неожиданно ярким для такого образа платком. Строго осмотрев меня с ног до головы, она спросила:

— Гого*, как тебя зовут?

Она говорила размеренно, не спеша, ее голос был немного хриплым — как от простуды или сигарет, а в ее интонации читалась горделивость и едва уловимая надменность. Я немного напряглась — до сих пор я еще так и не встретила того легендарного грузинского гостеприимства.

— Катя, Екатерина…, — начала я представляться, но она безапеляционно меня перебила.